Львиное сердце

Faut pas toucher — C’est si fragile! — Toucher les roses, A peine écloses. Cécile Corbel, «Jardin secret».

      Клер неохотно говорила о своих фрейлинских буднях, поэтому Адриен не знала ровным счетом ничего о частной жизни императрицы и ее «домашнем» нраве. Как всякий монарх, Жозефина освещалась — силами подданных — ореолом величия, усиливавшимся еще от ее пристрастия к помпезности. Впервые оказавшись в ее покоях в Лувре, Адриен оробела до немоты — и, наверное, вела бы себя безумно глупо всю аудиенцию, если бы Жозефина не усадила ее на софу, смеясь:       — Милая маркиза, вы мне в дочери годитесь, я вас не обижу!       У нее был заразительный смех и участливая улыбка не только на губах, но и в глазах — темных, прозрачных, словно дымчатое стекло, глазах креолки. Смятение Адриен отступило под взором Жозефины; он же дал Адриен понять, что императрица не высокомерна и не придирчива и прощает слабости. Оттаяв, она с радостью продекламировала монолог Клеопатры к Антонию из пьесы Шекспира — Клер изобразила ее хорошей чтицей, ради этого Адриен и шла к императрице на прием. Строки «Но я осталась той же — значит, ты, ты, величайший полководец мира, лжецом стал величайшим…» она произнесла особо удачно: Жозефина вновь улыбнулась — с той болью, которую прятала Клеопатра.       — Лучше бы Адриен выбрала монолог Джульетты или Офелии, право слово, — многозначительно протянула Клер, разливая по чашкам чай. — Было бы не так…       — Этот великолепен, — отцедила Жозефина, и Клер осеклась. — Я не склонна себя жалеть день ото дня, Клер, пусть он поступает, как ему заблагорассудится. Это привилегия сильных. В моем положении одна гордость сохраняет вес, сделать шаг к ее потере — удариться в страдания, ярость и ревность. Вещи вроде «Клеопатры и Антония» заставляют сопротивляться им… Спасибо вам, маркиза, за монолог, но идите же к нам и поведайте хоть чуть-чуть о себе! Я смутно помню вашу бедную матушку, надеюсь, вы не так несчастливы?       Адриен совестилась ее разочаровывать оттого, что под маской императрицы — уже немолодой, но моложавой, холеной и по-прежнему грациозной — скрывалась затравленная женщина, и эту женщину, настоящую Жозефину, ей страшно было ранить. Из экивока Клер и отповеди самой Жозефины она уяснила, что виной императорские измены — парижская притча во языцех. Нечего было и думать о жалобах на замужество и супруга; аккуратно минуя все острые углы, Адриен рассказала о юности, детях, скромном светском опыте.       — Такие, как мы, маркиза, благословлены свыше, — заметила Жозефина после, — я имею в виду детей. Мальчик и девочка, растущие вместе, наедине друг с другом, дарят и получают в дар несвойственные им от природы превосходные качества. Будьте уверены: дочь избавится от безволия своего пола, сын — от грубости своего.       — Значит, их высочества воспитали себя сами? — всплеснула руками Адриен. — Я уж хотела молить вас быть моей наставницей…       Жозефина рассмеялась, прикрывая рот пухлой ладонью, поставила на блюдце пустую чашку и, будто фанты, принялась один за другим разворачивать советы.       — Ты сняла со связки нужный ключик, — похвалила Клер Адриен, провожая ее до кареты по завершении аудиенции. — Мадам надышаться не может на принца с принцессой, ей нравится опекать и заботиться... Вы сойдетесь, и это бесподобная натура — ты полюбишь ее очень скоро.       Устоять перед Жозефиной действительно было нельзя. Ее тактичность, внешняя беспечальность, обаяние и неуемная фантазия скрашивали каждую минуту рядом с ней. Сначала Адриен посещала императрицу в приемные дни — вторник и четверг, потом Жозефина выкроила для нее час вечером пятницы, и понемногу у Адриен оформился круг обязанностей, схожий с фрейлинским. Она читала Жозефине вслух и наизусть, обсуждала с ней все, на что выводил разговор, играла в карты, — одним словом, отвлекала от церемониала и неурядиц с мужем.       — У меня нынче полный штат, милая Адриен, иначе я сделала бы вас своей дамой, — как-то сказала ей Жозефина на прогулке в саду.       — Прекрасно, что он полон, ваше величество. Так я не расстраиваю вас своими упрямыми отказами. Раньше причиной им было бы интриганство, а теперь я ни за что не приму жалование за близость к вам.       — Вы щепетильны, как все старое дворянство, — Жозефина сморщила носик. — Я так же убеждала Армана де Коленкура быть при моем дворе камергером. Все вы об одном и том же… Хотя деньгами не испортишь решительно ничего.       — Дружба от них не портится, но становится корыстной, так что я с графом де Коленкуром солидарна в сословных убеждениях, — помедлив, Адриен прибавила: — Вы, я думаю, довольно его знаете?       — Дольше многих, не поручусь, что лучше. В годы республики его отец, маркиз, меня очень выручал. — Она остановилась и взяла на руки свою непоседливую левретку, с повизгиванием прыгавшую вокруг. — С маркизой мы не ладим, но она крестная мать моей дорогой дочери и ее обожает, как своих. Кстати, Адриен, бывали ли вы на императорских конюшнях?       — Не доводилось, — ответила Адриен, огорошенная сменой предмета беседы: она уже готовилась спрашивать про сестер графа, о которых прежде не слышала.       — Поедете со мной? — Жозефина сверкнула глазами. — Я еще в Мюнхене купила к именинам Гортензии лошадь и поручила ее выездить, иногда проверяю своих берейторов. Сегодня и погода самая подходящая для прогулки в ландо.       Адриен взглянула на бледно-синее, безоблачное небо и, разумеется, согласилась. По приказу Жозефины ее обычный выезд запрягли быстрее, чем она надела редингот и капор; кружевные поля последнего призваны были бросать тень на ее узнаваемое лицо. В ландо к ней и Адриен присоединилась Клер, до этого занимавшаяся наставлением новых камеристок, и втроем они отправились в сторону Булонского леса, за Елисейские поля.       — Кажется, будто едем в Сен-Жермен-ан-Ле на охоту, — мечтательно произнесла Клер, когда колеса ландо соскочили с брусчатки на посыпанную песком грязь.       — Ты привязана к этим тропкам, — Жозефина покачала головой, — а в этом году вы не встретитесь. Его величество твердит об охоте на бекасов в Голландии.       — Под бекасами он подразумевал князей Нассауских, нет?¹ — встрепенулась Клер. — Вот так штука! Мне стоит меньше читать политических газет.       — Вообще не читай, бери пример с меня, — засмеялась Адриен. — Бекасы будут бекасами, рейнское вино — рейнским вином.       Клер приподняла брови:       — Но рейнское вино…       — Просто рейнское вино, это истина. Адриен, посмотрите на манеж, — предложила Жозефина, щурясь на солнце, — дворец! Такого обиталища достойны лошади чистейших кровей. Раз уж я приехала, проведаю и своих, это милейшие животные. Их научили вести себя вежливо, как способных детей.       В манеже, представлявшем собой огромное здание с ареной в центре, было не слишком людно. К императрице сразу подошел молодой человек в берейторской шапочке и с кавалерийским стеком на поясе, поклонился и проговорил:       — Ваше величество, господин обер-шталмейтер здесь и как раз с Гермесом.       — Какой сюрприз! — воскликнула Жозефина. — Перье, выведите на луг Иветту и Кору, я потом приду туда угостить их.       Перье снова поклонился и исчез в одном из многочисленных кулуаров манежа.       Вблизи арены пахло свежими опилками, сеном и почему-то влажным бархатом. К ней пришлось спускаться по ступенькам; видимо, архитектор поработал над природной ложбиной, ибо даже свет в помещении арены падал косо, не так, как в вестибюле. Благодаря этому искажению Адриен увидела графа де Коленкура раньше, чем он ее, оставшуюся в неосвещенной части. Ей не вовремя пришла мысль, отчего же она не считала графа красавцем: ей не везло оказываться с ним рядом в карете, а не верхом. Он держался в седле с такой же уверенностью, с какой стоял на земле, с той изящной осанкой, которую Адриен знала лишь за ним и за своим отцом. Взнузданный гнедой жеребец шел ему, как некоторым мужчинам идут широкие галстуки, пятна румян или развязный вид.       — Очень рад, госпожа Жозефина, что вы у нас, — расслышала она, идя вдоль барьера арены, — мне хотелось бы посоветоваться с вами.       — Насчет Гермеса? — спросила Жозефина, гладя лошадь по узкой морде.       — Да, — односложно ответив, Коленкур спешился. — Если позволите… Госпожа маркиза, и вам доброго дня! Вы сердиты, наверное, за то, что я вами манкировал?       — Я использовала март с толком от скуки, — улыбнулась Адриен, — и не жалею. Но сержусь! Самую малость, но сержусь. Вас к себе не залучить, словно Фортуну.       — Так получалось не по моей вине, госпожа маркиза. Подождите минуту, и я с удовольствием исправлюсь, — поцеловав ей в качестве извинения обе руки, граф повернулся к Жозефине. — Мадам, лошадь превосходная во всем, кроме роста и темперамента. Госпожа Гортензия обычно ездит на Калифе, он на семь дюймов ниже в холке. Будет ли ей удобно управляться с Гермесом? Он пуглив и может понести, испугавшись шума или движения толпы.       — Не вижу, чтобы он боялся женщину, — усмехнулась Жозефина, которой Гермес тыкался носом в ладони в надежде на лакомство. — Что касается роста, то скамью завтра же закажу.       — А стремена?       — Закажу и седло, — невозмутимо добавила она. — А если Гермес не понравится ей как скакун, что ж, будет другом… Он не единственный подарок, это ничего.       — На ваше усмотрение, мадам, — граф коротко поклонился.       Жозефина взглянула на него с укоризной.       — Да что вы щетинитесь, как дикобраз, при всяком случае? Я приняла все к сведению, Арман, и внимательно вас слушала. Но я хочу подарить дочери именно эту лошадь — и я подарю, потому что Гермес ласковый и у него чудная масть.       — С этим я не спорил, — возразил Коленкур, — масть исключительная, однако с верховой лошадью надо думать о практичности… Молчу, мадам! Простите за дотошность, она в привычках.       — Вам интересно испытывать чужую выдержку! Я сказала хочу, значит, я сделаю, — отрезала Жозефина запальчиво. Она выпрямилась и расправила плечи, так что вид ее был весьма грозным. — Объяснитесь уже с Адриен, не выводите из себя двух дам за раз. Что значит конюшня! Должно быть, в казармах вы вовсе невыносимы.       — Клер талантливая учительница, — вмешалась Адриен, — кто бы заподозрил…       — Госпожа маркиза, вы правы как никто. Тысяча извинений за мое отсутствие: смотры! Я почти три недели был в Севре, еще неделю — в Фонтенбло, вернулся два дня тому назад и, чтобы со всеми повидаться, устраиваю в субботу вечер у себя. В четверг разошлю карточки, поскольку всех получилось пригласить лично, — он что-то посчитал про себя, — а карточки будут на память.       — Уповаю на то, что вы не приглашали и маркиза также, — изумилась Адриен.       — Госпожа маркиза, ваша светлость и ваш муж несовместимы в одном салоне, — граф произнес это строго, как закон. — К тому же обязательно будет господин Морис, а герцога д’Обюссона обязательно не будет. Нет, я его не приглашал.       — О, вы прощены.       — Тогда жду к семи часам в субботу, на углу улиц Мартир и Наварен.²       Адриен удивил этот адрес: подножия Монмартра, славившегося в республику своей рабочей секцией, светские люди обычно избегали. Но Жозефина ничем не выказала пренебрежения, и Адриен не стала любопытствовать.       Жилище графа приобрело в ее глазах дополнительную таинственность, когда она получила карточку — элегантно оформленную, с именем, вписанным явно женским почерком. В субботу, навестив заранее Талейрана с супругой, Адриен вместе с ним поехала на вечер. Господина Мориса очень насмешило, что она не находила себе места от нетерпения, вертелась на подушках кареты и без конца выглядывала за занавесь.       — Вы не знакомы еще с семьей Армана, так? — Он наклонился к ней, чтобы его не заглушал грохот колес по мостовой.       — Так, — кивнула Адриен, — а она большая?       — Сложный вопрос. Маркиз и маркиза здравствуют, у них, помимо Армана, еще сын и две очаровательные дочери. Младшая замужем, старшая помолвлена, но ко второму браку, и у каждой дети.       — Маркизы не бывают в обществе?       — Младшая, мадам Сент-Эньян, маленькая звезда дипломатического корпуса, — господин Морис вздохнул, — а старшая, увы, пока носит вдовий наряд. На мой вкус, Адриен, она сама безупречность, подобных ей мало — и мужья их прячут, как вас, например. Вы увидите сами, она будет за хозяйку — это их с Арманом обычай. И о них кто-то, помнится, сказал: Диана и Аполлон. Они будто близнецы.       На всей улице Мартир было тихо, как в глухом предместье. Особняк на углу улицы Наварен прятался в глубине маленького парка, деревья которого сейчас, в начале апреля, стояли в нежно-зеленой дымке почек. Экипажу открыли ворота, и Адриен поняла, что дома вокруг были достроены позже, а особняк предназначался, очевидно, для дачных выездов. Он был двухэтажным, с полукруглой широкой террасой а-ля рококо; из окон лился свет зажженных люстр. От мысли, что она через пару минут окажется в этом теплом сиянии, у Адриен сладко заныло в груди.       — Вот она, — успел шепнуть господин Морис перед тем, как они вошли.       Сестра графа де Коленкура и правда была его близнецом. Высокая, даже выше императрицы Жозефины, известной своей рослостью; хрупкая, с тонким бюстом и талией; темноволосая с рыжинкой, оттенявшей открытое лицо, — она источала шальное веселье, несмотря на черное неброское платье, и такую приветливость, что Адриен невольно подумала: «Эта женщина чудо».       — Госпожа маркиза, моя сестра, Луиза, — представил ее граф, — она будет вашей спутницей сегодня и познакомит с остальными. Вы ведь не против ее компании?       — Разве я могла бы? — Адриен пожала протянутую руку Луизы и улыбнулась ей: — Разрешите вас поцеловать? Мне хочется быть вам подругой.       — Сколько угодно, — прошелестела та и первая прикоснулась щекой к щеке. — Вы искренни, Арман не ошибся, я буду вам рада. Пойдемте в гостиную. Сиси тоже вас так ждала…       Сиси она назвала младшую сестру, мадам Амиси Сент-Эньян. Сиси была совсем не похожа ни на Луизу, ни на графа, отличалась пышностью форм, русыми локонами и флегматичностью матери трех баловников. Ее супруг, атташе и клерк, поздоровался с Адриен после жены. Адриен оценила его красивый звонкий голос; в остальном Сент-Эньян был безликим, как вся министерская рать, особенно в сравнении со старым маркизом де Коленкуром. Подвижный, как ртуть, с умными черными глазами, маркиз в мундире королевских конных войск был забавен и мил. Если собственный отец напоминал Адриен дикого ястребка, то этот генерал в отставке был разве что жаворонком. Расцеловав ей руки, маркиз продолжил что-то рассказывать Лоре Жюно, а Адриен проследовала за Луизой в будуар маркизы.       По почтительному тону Луизы Адриен чувствовала, что маркиза — средоточие семьи и дома, тогда как маркиз — всего лишь родитель и друг. Она не прогадала. В будуар, где маркиза Анна-Жозефина полулежала на кушетке, постоянно входили распорядители, при ней были две служанки, готовые чуть что бежать и передавать приказания. Увидев маркизу, Адриен похолодела от страха ей не понравиться. В ней не было ни капли уродливости, наоборот, маркиза отлично сохранила в старости свою красоту: классические, высеченные черты и медно-рыжие волосы, — однако у нее был колючий взгляд. Ни модная прическа с лентой, ни светлое платье с узором из ландышей не прибавляли маркизе добродушия.       — Мама, это маркиза Адриен де Канизи, — произнесла Луиза, и Адриен без промедления присела в поклоне.       — Дочь Анны де Канизи? — Маркиза взяла со столика лорнет. — Была крошкой, а теперь я вижу воспитанную даму… Хорошо.       Этим похвалы ограничились. Луиза, поправив матери подушки, увела Адриен обратно в гостиную со словами:       — Мама в меланхолии, с ней такое семь раз на неделе.       — Но домоправительница она суровая, — обронила Адриен.       — Паук без ее ведома паутинку в погребе не совьет, — Луиза подняла подбородок, ища кого-то среди гостей, — Лель! Подойди ко мне, пожалуйста!       Виконт де Коленкур, которого посторонним полагалось звать Огюстом, столь мало имел общего с графом и Луизой, с Сиси, с отцом, что внешность его казалась странной и чуждой. Матовая белизна кожи и низкий рост молодили его, он был будто подросток, зачем-то притворившийся взрослым мужчиной. В тенях под глазами, в складке у рта, в подрагивавших пальцах крылась болезнь.       — Он у нас стремится к мальтийским добродетелям, — объяснила Луиза. — Как по мне, в братстве Лелю не место, но он упорен, а мама ему во всем потакает… Вы не устали?       Адриен заверила, что нет, и Луиза повлекла ее дальше, крепко держа за руку во все растущей толпе гостей. Из тех, кого Адриен прежде не знала лично, были мадам Вадруй и Лессепс, генерал Дюронель, мсье де Рюминьи и проч. В числе последних Луиза представила собственного жениха — Анжа д’Эстерно. Имя ему, белокурому, томному, поразительно подходило.³ Обожание, с которым он смотрел на Луизу, было таким неприкрытым, что она порозовела и будто бы рассердилась. Рассыпаться в упреках ей помешал приезд госпожи Гортензии в сопровождении обер-гофмаршала Жерара Дюрока. После общего приветствия было объявлено о том, что ужин подан, и Луиза покинула Адриен ради роли распорядительницы.       Это был один из самых необычных ужинов в жизни Адриен. Ей отвели место между Талейраном и госпожой Гортензией, слева от которой, во главе стола, сидел сам маркиз, напротив расположилась триада из Дюрока, Клер и мадам Ней, так что разговор ни на секунду не утихал. Когда блюда сменились в третий раз и слуги стали обносить десертными винами, Адриен обнаружила, что не съела ни кусочка вторых блюд — ни мяса, ни рыбы, ничего: она напрочь забыла о том, что перед ней стоит тарелка, за обсуждением франко-русских отношений и нового скандала вокруг сочинений мадам де Сталь. Сладкому она все же уделила больше внимания, по совету принцессы попробовав меренги с медом и шоколадный тарт. Господин Морис настаивал на том, чтобы сверх того она выпила кофе, но Адриен была сыта — скорее от беседы и радостного возбуждения, чем от пищи, — и спросила бокал прохладного оршада.⁴ Это настроило ее на сентиментальный лад, и в гостиной она осталась с господином Морисом — наблюдать за остальными, кто играл в карты, спорил или жеманничал.       — Нет домов лучше тех, чьи хозяева богаты, — вполголоса сказал он, сложив руки на набалдашнике трости. — Согласны? Не говорите нет, Адриен, это глупо.       — Не совсем согласна. Нет домов хуже тех, чьи хозяева богаты и отличаются безвкусицей.       — Я слышу здравую поправку из уст женщины! — господин Морис подмигнул ей. — В самом деле, без вкуса богатство — ничто. Сейчас мы наслаждаемся и тем, и другим, вкусом даже в высшей степени…       — Вы — вкусом кофе, я — вкусом оршада, — сыронизировала Адриен.       — И вкусом ваших шалостей. Адриен, вы в каком-то удивительном настроении, я его не понимаю. Вы не влюблены?       Она сначала опешила, потом залилась смехом, качая головой:       — Нет! Что вы… Да в кого? Ах, какая идея, господин Морис! Я была бы счастлива влюбиться, но я не знаю, как это делается! Дорогой супруг меня такому не учил. Я поэтому предполагаю, что влюбляться крайне неприлично…       Продолжая смеяться, Адриен замолчала, потому что острить о муже она могла с Талейраном, но не с графом де Коленкуром, наконец дошедшим до нее в череде гостей. Не без внутреннего удовлетворения Адриен заметила, что единственной дамой перед ней была госпожа Гортензия.       — Я вижу, госпожа маркиза, вы довольны, — заговорил граф, кивнув господину Морису, — значит, мы, я и Луиза, вам угодили?       — Я довольна, потому что господин Морис удачно пошутил, и госпожой Луизой тоже. Насчет вас у меня есть сомнения, — Адриен бросила на него лукавый взгляд.       — Ни слова больше! Я знаю, в чем виноват перед вами.       Он отлучился на полминуты и возвратился с блюдцем, накрытым салфеткой, которую Адриен тут же приподняла. На блюдце лежали лимонные пирожные.       — У нас слуги расставляют сладкое так, чтобы рядом с гостем оказывался его любимый десерт, — Коленкур поставил блюдце на столик возле ее кресла, — конечно, по моим подсказкам. Я напомнил им, что лимонные пирожные любит мадам Лессепс, но совершенно забыл про вас, госпожа маркиза. К счастью, осталась пара, съешьте их, прошу вас, и не обижайтесь.       Адриен, улыбаясь, взяла его за руку.       — Очень мило с вашей стороны, только я хотела сидеть не с пирожными рядом, а с вами! Про пирожные я и не думала вовсе… Обижаться не буду, но как же вы недогадливы, дорогой граф!       — Обижаться буду я, Адриен, за то, что вам, видите ли, было скучно со мной и с принцессой, — укорил ее Талейран. — И все-таки ваше настроение странно… Поразмышляйте на досуге над моим вопросом. Ваш отказ поверхностен.       Фыркнув, Адриен подхватила одно из пирожных и без каких-либо угрызений совести пошла за графом, предложившим ей посмотреть весеннюю оранжерею.       В окружении приторно и тонко пахнущих первоцветов, с перепачканными сахарной пудрой пальцами, опираясь на локоть графа, она готова была воспарить в небеса от блаженства. Над лиловой медуницей жужжали пчелы, и Адриен остановилась, завороженная их работой. Цветки покачивались и клонились, как при дуновении ветра, но пчелы не улетали, пока не пачкались от усиков до крыльев золотистой пыльцой.       — Император не зря выбрал себе такой символ, — отрешенно проговорила она, — трудолюбие способно победить все.       — Кроме привязанности к другому человеку. Но время роз еще не настало, — граф де Коленкур пожал плечами, — они цветут с мая по июль. Мама зачем-то пожелала, чтобы посадили три дюжины кустов, хотя на лето уезжает в Пикардию и ими некому любоваться.       — Досадно, — Адриен поджала губы. — Дом летом пустует?       — Да. Сиси живет с мужем, Мими теперь, получается, тоже, а у меня, Леля и отца есть квартиры в Париже, ближе к Тюильри. Но в сентябре, стоит маме приехать, мы собираемся тут, и так не в пример лучше.       — Мими — это госпожа Луиза? Ей идет это прозвище, она душка.⁵       — Потому и Мими, — подтвердил граф. — Она меня, наверное, ищет, я обещал ей сделать кое-что, что терпеть не могу… Нам придется вернуться, госпожа маркиза.       — Зовите меня по имени, как Клер, — сказала она негромко.       — Зовите меня, как вам будет угодно, Адриен, — граф усмехнулся, — это все равно приятно.       В карете господина Мориса, притворяясь дремлющей по пути к себе, Адриен снова и снова вспоминала остаток этого вечера. Луиза пела, д’Эстерно играл ей на клавесине, граф, ее брат — на гитаре, и оба — с той неохотой, которой прикрывают гордость. Аккомпанировать певице вроде Луизы было одно удовольствие: ее голос будто направлял музыку, звуча чисто и твердо. Она исполнила несколько известных романсов, старинный мадригал и песенку, положенную на стихи Сиси:             Мари-Элен семнадцать лет, она совсем юна.             Господь хранит ее от бед, и звезды, и луна             Ей улыбаются порой на свой, небесный лад.             В саду ее царит покой, роз нежный аромат…       Вероятно, Адриен эта наивная вещица не показалась бы чем-то прелестным, если бы не граф; то ли по их с Луизой договору, то ли спонтанно он подпел сестре некоторые строчки, и два куплета все еще звучали у Адриен в ушах:             Мари-Элен сидит, бела, средь розовых шпалер:             Ей сердце ранил, как стрела, учтивый кавалер.             Лелеет в памяти его лицо и тонкий стан             И восклицает: «Боже мой! Он мне на счастье дан!»⁶       Очнувшись от этой грезы, Адриен подумала, что ей не надо размышлять на досуге о своем странном настроении, как наставлял ее господин Морис. Все, что его в ней потревожило, определилось само — с такой легкостью, что Адриен была почти равнодушна и к себе, и к тому, что с ней происходило.       — Вы случайно попали в точку, господин Морис, — произнесла она, уже стоя на подтаявшем снегу. — Я влюблена. И я никогда не буду спрашивать, в кого.