Hemlock Grove

Малия была полна странностей, но Роман никогда не был заинтересован в ком-то обыкновенном или посредственном. — Руманчеки нам не друзья, — предупредила сына Оливия, когда увидела его вместе с Малией прогуливающимся по саду перед домом Годфри. — Мама, у тебя вообще нет друзей, это мне уже давно известно, — сдержанно отозвался на это Роман. — А я, все же, предпочитаю решать за себя сам. — Цыгане — гнусный народ, — продолжила стоять на своем мать. — Она принесет тебе одни лишь неприятности. — Уверен, что они будут не больше тех, которые мне обеспечила ты, исторгнув меня из своего чрева, — парировал Роман холодно. — Не жди меня к ужину. * * * — Твоя мать меня не любит, — Малия не жаловалась, и не высказывала претензию, она всего лишь констатировала факт. С ней всегда было так: невозможно было понять ее отношение к чему бы то ни было, она словно сторонний наблюдатель подмечала любые события, оставаясь к ним индифферентной, даже если это касалось ее напрямую. — Моя мать даже меня не особенно любит, — усмехнулся в ответ Роман. — Единственная ее страсть — это она сама… Тебя задевает это? — Нет, пока мы с тобой все еще друзья, — пожала худыми плечами Руманчек. — А мы — друзья? — заинтересованно уставился на нее Роман. Он понятия не имел, что между ними происходило: они просто проводили вместе все свое свободное время, иногда даже не разговаривали, а просто сидели на скамейке у трейлера, где жила Малия со своей матерью Линдой, и до самой темноты пялились в небо. Это было странно, но хорошо: Роману было уютно с ней, как не бывало уютно даже с Литой. — Наверное, — после некоторого молчания отозвалась Малия. — Я не знаю. До тебя у меня не было друзей. Они замолчали, потому что добавить было нечего: Роман чувствовал то же самое и знал, что Руманчек в курсе. Незачем было проговаривать вслух очевидные вещи — с ней было так легко, потому что она понимала его без слов. Он иногда хотел уметь так же — просто взглянуть в ее глаза и понять все, узнать самые сокровенные ее мысли, но в основном его устраивало и то, что хотя бы она читает его, как открытую книгу. В этом было что-то волнующее — новая для Романа степень доверия. Прежде он не открывался настолько даже перед самим собой. * * * С момента их знакомства и до первого полнолуния прошло почти три недели — для кого-то это было ничтожно мало, но для Романа, прежде вообще не способного сблизиться с кем-то, это было целой вечностью. Наверное, именно потому он совершенно спокойно воспринял превращение Малии в волка: да, зрелище было жуткое, но ведь и завораживающее тоже. Руманчек позвала его в лес ночью — и он просто пришел, не спрашивая, для чего. А она упала перед ним на колени, и у нее вывалились от внутричерепного давления глаза, и кожа на лице и руках лопнула, обвиснув кровавыми лохмотьями. Роман стоял и смотрел, затаив дыхание — а затем тесно прижал к себе волчицу, которая восстала из ошметков тела его подруги и прижалась к его ногам так доверчиво и так просто, что у него сжалось сердце. Ему не было страшно, и не было противно, он не был удивлен или хотя бы смущен. Нет, Роман Годфри был восхищен — и это делало его в глазах Малии Руманчек настоящим безумцем и ее личным героем. Она впервые поцеловала его той ночью — после того, как обернулась назад в человека, и Годфри завернул ее, нагую, в свое укороченное пальто. Он был таким высоким, что пальто все равно доходило Малии почти до колен. — Если для тебя это слишком, то уходи прямо сейчас, — сказала ему тогда Малия, пряча лицо в ворот этого самого пальто и вдыхая аромат одеколона, которым пользовался Годфри, и табачного дыма, которым он пропитался насквозь, наверное, с самого своего рождения. — Я никогда не уйду, — отозвался тогда Роман, и его бледное лицо казалось таким благородным и отрешенным в предрассветной тьме, что Малия не могла не поцеловать его: он был прекрасен, и он теперь вместе с ней хранил ее тайну. Это делало девушку-волчицу счастливой — было и много других вещей, которые делали ее счастливой прежде, но факт принадлежности Романа к тому, что было самим ее естеством, был возведен на пьедестал абсолютного лидера. Их роман начался так же странно, как и дружба — это просто случилось, потому что было неизбежным. * * * Оливия уехала на несколько дней из города — такое случалось иногда, мать просто исчезала на некоторое время и после возвращалась посвежевшей и довольной, а Роман наслаждался временем, которое мог провести без ее навязчивого внимания и отдыхал от нудных обязанностей, которыми была напичкана его жизнь: вроде семейных завтраков и ужинов, ритуальных поцелуев в щеку перед уходом в школу и невыносимо вязнущих в зубах разговоров о том, что он — особенный. Да, он в самом деле был особенным — потому что знал тайну Малии и был причастен к ней. Вот только в глазах матери он был особенным как-то иначе — и Роман не хотел на самом деле знать, что Оливия имеет ввиду, когда-то и дело заводит об этом разговор и загадочно улыбается ярким, большим ртом. Было уже поздно, далеко за полночь, когда в дверь дома Годфри кто-то настойчиво поскребся. Роман не спал — он вообще мало спал, при этом не испытывая какого-либо дискомфорта. Ему хватало четырех-пяти часов, чтобы почувствовать себя отдохнувшим, но когда тебе всего семнадцать, то ничего необычного в этом нет. Когда он распахнул дверь и желтоватая полоска света, льющегося из-за его спины, осветила крыльцо, то Роман увидел Малию, поднимающуюся на ноги. Она только что обернулась человеком из своей второй ипостаси, в этом сомнений не было: девушка была обнаженной, а ее глаза все еще сияли ярко-голубым, звериным цветом. — Ты что, спятила? — усмехнулся Годфри, опираясь на дверной косяк и глядя на Руманчек со смесью нежности и неодобрения. — Мой дом, конечно, стоит на отшибе, но… — Можно мне войти? — Малия не улыбнулась в ответ, и в груди Романа шевельнулась тревога. — Все в порядке?.. — от отступил, пропуская девушку внутрь, и запер за ними дверь. — Нет, — хрипло отозвалась Руманчек, обхватывая себя руками за плечи. — Я… — Сегодня же не полнолуние! — осенила Романа вспышка запоздалого осознания. — Ты ведь говорила, что не можешь превратиться без полной луны. — Кажется, я сделала что-то плохое, — обронила Малия растерянно и испуганно вместе с тем. — Роман, я… Я, кажется… Я кого-то убила. * * * Они закопали тело на территории заброшенного завода: Роман хладнокровно орудовал лопатой, и его перемазанное землей и кровью лицо казалось девушке зловещим, хотя убийство совершила именно она. — Не знаю, как это вышло, — все повторяла и повторяла Малия. — Я спала в трейлере, я просто спала, а затем очнулась на окраинах города, прямо над этим телом. У меня все еще стоит привкус крови во рту… Я не знаю, как это вышло. Роман, клянусь, я не знаю… — Мне плевать, — ответил Роман, втыкая лопату в рыхлую землю, которую сам же накидал поверх импровизированной могилы для растерзанного незнакомца. — Я тебя не брошу, даже если ты сделала это нарочно. Я люблю тебя. — Я тоже люблю тебя, — прошелестела Малия в ответ, и Роман поцеловал ее. Убийство перевело их отношения на новый, более высокий уровень. После такого у них в самом деле не оставалось иного выбора, как оставаться вместе до самого конца. * * * — От тебя пахнет смертью, — заявила Оливия, едва успев переступить порог дома. Ее цепкий взгляд впился в сына с любопытством и подозрением, но без какого-либо осуждения, и это испугало Романа. — Не говори ерунды, мама, — поморщился он. — Ты познал свое предназначение? — уточнила Оливия, касаясь запястья сына. Роман отдернул руку, словно его ужалила змея: — Не понимаю, о чем ты! — Значит, нет, — сделала вывод мать и подозрительно прищурилась: — Но откуда тогда этот смрад, окутавший тебя?.. О, милый, только не говори мне, что наделал глупостей ради своей цыганки! — Не смей впутывать сюда Малию, — мрачно взглянул на мать Роман. — И прекрати нести чушь, ты просто невыносима! — Я ведь тебя предупреждала, — разочарованно зацокала языком Оливия. — От Руманчеков одни неприятности! — Жаль, что ты не задержалась еще на несколько дней, — грубо бросил Роман прежде, чем уйти. — Ты только вернулась, а я уже сыт тобою по горло! * * * Копы явились через неделю — они откопали труп, то ли случайно, то ли по чьей-то наводке, но Оливия была крайне недовольна после долгой беседы с ними и даже залепила сыну пощечину. — Это недопустимо! — заявила она гневно. — Я не позволю пятнать нашу репутацию этому цыганскому отребью, так что-либо ты сам покончишь с вашими играми в нежные чувства, либо я сама положу этому конец. Ты все еще не понимаешь, для чего был рожден, но уже подвергаешь себя опасности. Я не для того построила эту империю, чтобы ты и твоя никчемная… — Не смей, мама, — оборвал Оливию Роман. В висках у него стучала кровь, а щека, по которой мать ударила его, горела огнем. — Ты ничего не сделаешь ей, или я убью тебя, клянусь! — Не бросайся угрозами, которые не сможешь выполнить, милый, — холодно усмехнулась Оливия. — Убирайся прочь с глаз моих. Поговорим за ужином. * * * Роман не собирался появляться дома за ужином, он намеревался поехать куда-нибудь с Малией, чтобы напиться и хорошо провести время, но Руманчек не оказалось дома, как и ее матери: трейлер был пуст, а мобильный девушки не отвечал. Романа это не встревожило — Малия и Линда часто без предупреждения исчезали, это были какие-то цыганские семейные штучки. Где-то в городе жила кузина Малии, кажется, ее звали Дестини — чаще всего позднее оказывалось, что Руманчеки пропадали у нее. Поскольку заняться было нечем, Роману пришлось вернуться домой: он мог бы поехать к Лите и поужинать там, но они давно уже не общались так, как раньше. С появлением в его жизни Малии, Лита отошла на второй план и благополучно потерялась там — и за это она, конечно же, была в страшной обиде. Лучше обмениваться колкими фразами с матерью, чем терпеть плаксивые жалобы Литы на то, что он забросил ее, свою милую кузину. Оливия встретила Романа широкой улыбкой — она казалась такой благодушной и умиротворенной, а в глазах притаился необычный торжественный блеск. — У меня для тебя сюрприз, милый, — сообщила мать, обнимая Романа за плечи и буквально вталкивая в столовую. — У нас сегодня особенное меню. Для особенного мальчика. Крик ужаса застрял у Романа где-то в горле, когда он увидел залитый кровью стол и разбросанные повсюду внутренности. Два безголовых и выпотрошенных трупа сидели во главе стола, держась за руки, а отделенные от тел головы красовались на огромном подносе в центре сервировки. Малия и Линда были не у Дестини — они были главным и единственным блюдом особенного ужина для особенного мальчика. — Тебе нравится? — ласково улыбнулась Оливия сыну. — Не хочешь попробовать?.. Роман все-таки закричал — в то самое мгновение, когда осознал, что жадно запихивает обеими руками себе в рот чье-то еще горячее сердце.