Hemlock Grove

Он уехал сразу же, как только понял, что рассказы Литы об Ангеле, приходящем к ней, и его психоделические сны, в которых он охватывает черными крыльями солнце, имеют непосредственную связь. Мама, конечно, попыталась остановить его. Как всегда, в ход пошло ее любимое дерьмо: ты особенный, ты создан для удивительных и великих свершений, ты не можешь уехать, потому что если тебя не будет, однажды ночью эта монстриха Шелли сожрет меня — да, мама всегда пыталась давить на него с помощью Шелли в качестве контраргумента, потому что он любил Шелли. В самом деле любил. Но даже ради Шелли он не мог больше оставаться в Хемлок Гроув — если его догадки верны (а судя по предательски бегающим из стороны в сторону глазам матери, они были верны), то он делал ужасные вещи с собственной кузиной, а ему и без того хватало презрения к самому себе за ту ревность, что он испытывал, когда видел Литу в объятиях Питера. Литу, и ее чертов огромный живот, похожий на вздувшийся нарыв — она ласково гладила этот живот руками и все повторяла, что ребенок Ангела станет началом совершенной новой эры для нее самой и, быть может, для целого мира. Роман не хотел, не мог, был не в силах оставаться рядом и поджидать рождения этого ребенка, потому что был практически уверен в том, что знает, какого цвета будут глаза у этого «ребенка Ангела». Он трахал Литу в каком-то кошмарном трансе много ночей подряд, и каким-то образом сумел не только сам забыть об этом, но и внушить ей, что перед нею полубожественное создание. Мама сказала, что он слишком много придумывает и закурила третью сигарету подряд. Роман послал ее на хрен и уехал тем же утром, предварительно вычистив всю наличку из домашнего сейфа — мама непременно заблокирует все его карточки, но на первое время ему хватит, а дальше уж он чего-нибудь придумает. * * * Первый Голод застал его в Нью-Йорке, где-то на злачных улочках Бруклина, и был столь сокрушителен и силен, что Роман даже не пытался ему противиться. Он уже пил кровь прежде — совсем немного, несколько капелек за раз, принимая эту свою тягу к зализыванию чужих ранок за элемент сексуальной игры. Ему нравилось делать небольшие порезы и на себе самом, но все это оказалось ерундой и детским лепетом по сравнению с практически отгрызенной головой бруклинской шлюхи, которую угораздило пойти с ним в такой же дешевый, как и она сама, мотель. Голова шлюхи все еще болталась на шее благодаря нескольким лоскутам кожи, а оглушенный кошмаром содеянного и невероятным ощущением сытости Роман сидел в кресле и курил, глядя в пустоту. Мать всегда особенно много курила в те самые дни, когда в Хемлок Гроув находили истерзанные и полусожранные тела — она читала газету за завтраком, загадочно усмехалась и курила, курила, курила, пока дым не заволакивал всю комнату настолько, что приходилось распахивать окна. Кажется, Роман начинал понимать ее — дым так успокаивал после того, как выжрешь чье-то нутро. — Живой гуль! Как интересно! — девица вошла в номер с удивительной беспечностью, она была одета во все черное, с длинными темными волосами, убранными в хвост, с яркими алыми губами и густо подведенными глазами. Глаза были голубыми, кажется — и в них не нашлось и капельки страха. — Это твой первый полноценный ужин, правда? — из-за нарисованных подводкой «стрелок» ее взгляд казался по-кошачьи хитрым и снисходительным. Роман даже не был уверен, реальна ли она — у него и прежде бывали какие-то дикие видения. — Скоро тебя стошнит, — заявила девица со знанием дела. — Ты ведь еще не мертв, правда? Я бы почувствовала, у мертвецов особая аура, а ты ощущаешься до противного живым… Пока не умрешь, пользы от съеденного не будет. А голод будет терзать тебя постоянно… Наверное, ему стоило спросить, кто она такая, но сытое отупение настолько парализовало его, что Роман не в силах был ворочать языком. — Я позабочусь о тебе, — заверила его девица, понимающе усмехнувшись. — Поблагодаришь потом, когда твои мозги вновь заработают. * * * Марина убила его той ночью — вскрыла его вены и выпустила из него всю кровь, а через три дня он выбрался из могилы где-то в лесу и, жадно хватая носом воздух и изрыгая из себя комья земли вперемешку с желчью и слизью, увидел ее, стоящую рядом с длинным теплым пальто наготове. — Добро пожаловать в новую жизнь, мой личный гуль, — провозгласила она и швырнула ему пальто. — Натягивай. Ты наверняка продрог, три дня провалялся в могиле. Все это было безумием, но Роман принял его легко и безоговорочно: умереть и воскреснуть, осознать себя пожирателем мертвой плоти, стать протеже стервозной ведьмы с дурацкой фамилией Эндриески — все это было не более безумно, чем-то, что он сделал с Литой, не более безумно его монструозной сестры Шелли или же его томной суки-матери, которая всегда говорила правду о его особенном предназначении, как оказалось. Марине было двадцать пять, и она была одержима магией — она шла по головам, чтобы заполучить очередное заклинание, она безжалостно устраняла конкурентов и создала что-то вроде клуба по интересам, который на самом деле больше напоминал ее личную банду. Роман стал частью этой банды — потому что ему все равно было некуда идти, и потому что Марина знала, что он такое, и что ему с этим делать. Взамен на покровительство и информацию ему то и дело приходилось делать для нее разную грязную работенку, но Роман не переживал на этот счет: в конце-концов, пусть совесть мучает живых, он был создан для иного. * * * — Даже не думай об этом, Годфри, — когда однажды ночью Роман открыл дверь ее спальни, то застал Марину сидящей в постели с кипой книг и сигаретой в зубах. — Я предпочитаю живых любовников, и желательно, чтоб они не хотели сожрать меня после, во время или вместо секса. — Я не за этим пришел, — возразил Роман, ничуть не оскорбившись. — Для того, чтобы снять напряжение, у меня есть Джулия. — О, так значит эти слухи о вас правда? — заинтересованно хмыкнула Эндриески и затушила окурок в пепельнице, которую держала на коленях. — Не думал, что ты собираешь сплетни обо мне, — теперь был его черед хмыкнуть. — Зачем пришел? — напомнила Марина о насущном. — У меня здесь куча дел, как видишь. Книжки из Брейкбиллса — настоящее сокровище, не терпится изучить их от корки до корки. — Ты одержима этим дерьмом, — покачал головой Роман не без восхищения. — Я всегда мечтал любить что-то так же, как это делаешь ты. Иметь дело всей своей жизни, ты же понимаешь. — Да, — подтвердила Марина и безжалостно продолжила: — Но дело всей твоей жизни: пожирать мертвечину. Как-то не срослось, милый. — Я поеду в Хемлок Гроув, Марина, — никак не отреагировав на ее слова, проговорил Роман. — Больше года прошло… Может быть, там есть мой ребенок. — Не лги, Годфри. Ты едешь туда не ради того, чтобы стать папочкой года, — сухо улыбнулась Эндриески. — Ты едешь туда, чтобы, как приличный Норман Бейтс, убить свою мамочку. — Она постоянно мне снится, — поморщился Роман, нехотя признавая правду. — И зовет меня… Это сводит меня с ума. — Куда уж больше, Годфри? — притворно вздохнула Марина, а затем заявила: — Я поеду с тобой. Во-первых, эти Руманчеки, цыгане, о которых ты мне рассказывал — возможно, я смогу использовать их специфическую магию в своих целях. Ну, а во-вторых — похоже, у вас с мамочкой будет битва, кто кого сожрет и все такое. Я не могу допустить, чтобы с тобой что-то случилось: ты же мой чертов личный гуль. Наверное, ему стоило благодарить ее, или считать своим другом, или и то, и другое вместе. Вот только благодарность, как и дружбу, он считал теперь такими же бесполезными, как совесть.