***
В гостиной Слизерина холодно и пусто — прямо как в его чертовом сердце. Роман Годфри, сгорбившись, сидит на диване и пялится в пепельницу — он только что затушил там окурок, а новая сигарета уже тлеет между пальцев. Магглы омерзительны, это бесспорно, но некоторые их изобретения ему по душе. Сигаретный дым каким-то чудесным образом каждый раз прогоняет из кончиков его пальцев этот вечный, надоевший до смерти ледяной холод. Холод чистой крови, думает он и кривит губы в почти болезненной усмешке. — Ты не идешь спать. Пэнси не спрашивает, Пэнси просто констатирует факт. Стоит у него за спиной, пялится, ждет какого-то ответа, а ему всего-то и хочется, чтоб она провалилась сквозь землю. Чтоб ее никогда не было, никогда-никогда. Как и этой проклятой помолвки, как и его чистой крови, как и всех этих давно прогнивших заветов и обязанностей, которыми он опутан с ног до головы. С самого рождения он был обречен на все это дерьмо. — Роман… — Иди в спальню, Пэнси. А не то завтра эти ублюдки Крэбб и Гойл растреплют всем, что мы здесь занимались неприличными вещами, — отстраненно велит ей Годфри и давит в пепельнице очередной окурок. — А я, может быть, вовсе даже не против, — мурлыкает Пэнси, делает шаг к нему, но замирает в нерешительности: чувствует, что не стоит этого делать. — Иди в спальню, — его голос так же холоден, как змеиная кровь, и Пэнси, не сказав ни слова, быстро уходит прочь, чтобы скрыться в спальне старших девочек. Роман почти ненавидит ее. Это чувство такое же неясное и тревожное, как и то, что он испытывает к Питеру Руманчеку. Почти любовь.***
— Значит, помолвлен, да?.. Они встречаются в ночном хитросплетении школьных коридоров, оба закутанные в свои мантии, не решаясь взглянуть друг другу в глаза, общаясь короткими рваными фразами, словно обоим это все не в удовольствие. На самом же деле, оба смогли прожить это бесконечно длинное лето только ради этого момента: момента, в который их сердца замирают, а затем неистово бьются в унисон. — Это даже не я решил, — тихо говорит Годфри. — Кто бы сомневался, — хмыкает Питер. — От тебя пахнет сигаретами. — Хочешь одну? — Роман протягивает пачку, и Питер берет сигарету, тщательно пытаясь избежать прикосновения. — Ненавидишь меня? — в голосе Годфри звучит горечь, которую он и не пытается скрыть. — Идиот, — роняет Питер куда-то в сторону. — Я скучал по тебе все это гребанное лето. — До ломоты в костях, — подхватывает Роман безучастно, но Питер ощущает, как пальцы Годфри находят его собственные и сжимают. Между ними пропасть, которую они никогда не могли преодолеть, да никогда и не смогут в будущем: пропасть из семейных традиций, гордости, глупости, ханжества, страха. Они никогда не будут больше такими, как здесь — свободными, открытыми и откровенными, настоящими друг перед другом. Мальчик-Который-Выжил давно уже вырос и превратился в Юношу-Который-Устал-Терять. Слизеринский принц — самая глубокая, самая горькая из его потерь. Он сам — то самое важное и нужное, чего принц с холодной и чистой, как у змея, кровью, искал в этой жизни. Он сам — то, чего у принца никогда не будет. Но пока что, здесь и сейчас, они все еще есть друг у друга. Два сигаретных уголька как-то по-особенному отчаянно и пронзительно тлеют в темноте школьных коридоров.