Hemlock Grove

— Я выбираю тебя. Всего три слова, такие простые, но для Романа в них скрывалась целая вселенная: та, которая принадлежала только им двоим, в которой и они принадлежали только друг другу. В их вселенной понятия «правильно-не правильно» упразднялись, все запреты оставались в прошлом. В их вселенной главной была любовь — и каким счастьем было не умалять ее значения, не маскировать ее во что-то «братское» и «приличное». То, что Роман Годфри испытывал к своей кузине Лите, никогда не было ни «братским», ни «приличным» — мучительное и темное влечение изнуряло его годами, не месяцами даже, оставляя на лице следы в виде темных кругов под глазами и горестных складок в уголках губ. Ему едва минуло восемнадцать, а взгляд его голубых глаз был холоден и полон тоски, словно у глубокого старика. Невозможность обладать той, кого он жаждал сжимать в своих объятиях больше всего на свете, медленно сводила с ума, делала Романа жестоким и нелюдимым. Он признался Лите в приступе отчаяния такого горького и невыносимого, какого не знал прежде — ведь в ее жизни появился Питер, такой славный, такой загадочный, такой очарованный ею цыганский засранец. Лита была мечтой несбыточной, а стала еще и ускользающей — и Романа внезапно прорвало, и он выложил ей все с надрывом и с лихорадочным блеском в глазах, схватив за предплечья хрупкие так сильно, что непременно останутся синяки. А Лита, такая невинная, такая милая, такая добрая, чуткая, правильная — внезапно улыбнулась так мрачно, что у Романа сердце биться перестало на несколько долгих мгновений. А потом сказала так просто, так тихо и твердо: — Я выбираю тебя. У Романа голова кругом пошла, как в тумане он прижимал к себе Литу, осыпал ее лицо поцелуями так жадно, так долго, что она со смехом оттолкнула его: — Неужели ты не видел, Роман? Неужели не понимал? Я ведь только этого всегда и хотела. Они никому не расскажут, конечно — это только их секрет, ведь их вселенная так неудачно встроена в ту, где их окружают табу и осуждающие взгляды всех и каждого, в первую очередь — близких. Впрочем, Оливии, быть может, это даже понравилось бы — но Роман проверять не станет. Они с Литой упиваются своим счастьем тайно, почти украдкой, но между тем таиться им приходится не так уж и сильно. Все и так привыкли, что кузены Годфри замкнуты друг на друге — их новый уровень это бродить по школьным коридорам, держась за руку, и то и дело ускользать куда-то вместе. Они целуются в машине Романа до искусанных губ, они сминают своими спинами высокую траву в саду позади оранжереи Оливии, они клянутся однажды пожениться в опустевшем школьном коридоре — быть может, для этого им придется сбежать в другую страну и сделать фальшивые документы, но как же это упоительно. На цыпочках Лита прокрадывается в спальню к Роману, раздевается и скользит к нему в постель уже обнаженной: она должна спать в комнате Шелли, но спать рядом с Романом ей нравится намного больше, ведь только жар его тела способен утолить тот жар, который пылает внутри самой Литы. — Мы с тобой грешники, да? — шепчет она между поцелуями, и Роман не находит в себе сил отвечать, лишь кивает лихорадочно, теснее прижимая кузину к себе. Они грешники, но в их вселенной это не порицается — вот что главное.