Лабиринты памяти

Притвориться спящей и дождаться удобного момента — легко. Выбраться из жилого отсека и прошмыгнуть мимо охраны — не страшно. Переступить порог, разделяющий известное настоящее и неизведанное будущее, — для этого нужно нечто большее, чем привычная солдатская дисциплина. Прим проводит меня к палате Пита. В кабинете врача и коридоре горит свет, но включать его в комнате нельзя — это может выдать нас с потрохами. Поэтому сестра передает мне компактный ночник, работающий от батареек. Одно нажатие — и мы сможем различить лица друг друга в непроглядной тьме. Из беседы с Прим я выяснила, что этот план принадлежит не столько ей, сколько самому Питу. На днях, когда сестра принесла ему очередной завтрак, он осведомился, планирую ли я, наконец, посетить его. — Меня всё кормят завтраками, но ничего так и не происходит. Что мешает встрече, Прим? — Почти ничего, — ответила сестра, а глазами подала знак в сторону зеркала-окна. Этого намека было достаточно, чтобы Пит понял — встреча для двоих подразумевает энное количество зрителей. План собирался по кусочкам, шепотом и перифразами. Чудо, что Прим доверили ночную смену именно в этом отделении. Когда это случилось, она в самый короткий срок уведомила о неожиданной возможности Пита. И вот теперь я стою у открытой двери в палату с выключенным ночником, стараясь уловить хоть какие-то признаки жизни в больничной тишине. — Кто здесь? Такой знакомый голос нарушает безмолвие ночи, а я, кажется, не могу и вдохнуть. — Это я, — ничего глупее и не придумаешь! Ответить парню с амнезией в кромешной тьме такое! Я быстро осознаю свою ошибку и добавляю. — Китнисс. — Я узнал тебя по голосу, — слышно, как Пит поднимается на локтях, чтобы сесть в постели и, таким образом, освободить место для меня. — Я боялся, что нам что-то помешает. Наступает гробовая тишина. Я слышу неровное дыхание, которое неожиданно оказывается моим. Внезапная судорога, пронзившая все мое тело, мешает мне не то, что сказать слово, но даже пошевелиться. — У тебя есть фонарик? — Я тут же нажимаю на кнопку ночника и направляю луч на лицо Пита. Свет играет с его очертаниями выдающей любопытство собеседника тенью. — Присаживайся, здесь найдется место для нас двоих. И дай мне увидеть тебя. Я молчаливо исполняю все инструкции и устраиваю все так, чтобы Пит и я могли различать лица друг друга. Когда я представляла наш разговор, я не казалась себе такой молчаливой. Мне хотелось рассказать ему всю правду о нас, о Капитолии, о войне, что успела унести жизни его родных. Не он, а я должна была говорить без остановки. На деле же все оказалось ровно наоборот. Я не успела подготовиться. Он же явно проделал предварительную работу, заранее сформулировал вопросы и собрался с духом. — Здравствуй, — наконец говорит Пит. Родное лицо расплылось в неловкой улыбке. Сложно определить, что творится в его душе, поскольку на глаза отбрасывается тень. Его длинные ресницы кажутся еще больше, такими их делает блеклый свет ночника. Мне стоит усилий сменить легкий налет радости на небессловесное приветствие: — Здравствуй. — В жизни ты намного красивее, чем на экране. — А ты выглядишь заметно лучше, чем 2 недели назад. — Надо мной изрядно поработали. Отчасти я рад, что не помню капитолийских пыток. Правда, я почти ничего не помню. — Почти? — Сложно сказать наверняка. Иногда промелькнет какой-то знакомый образ и сразу исчезнет. А может, это вовсе и не воспоминание, а игра воображения. Я многое посмотрел за это время. О чем-то мне рассказали, что-то я додумал себе сам. Но, кажется, вопросы никогда не кончатся. Никогда. Меня смущает это слово. Оно как будто перечеркивает все то, что между нами было. А что, собственно, было? У Финника и Энни все предельно ясно. В чувствах моих родителей нельзя было усомниться. Но что между мной и Питом? Или, вернее сказать, что было между Питом и мной? Какая-то незаконченная история без единого шанса на счастливый финал. Но я не готова сложить оружие. — А ты спрашивай, Пит. — Но кому я могу доверять? — Получай ответы, а кому доверять — решишь по дороге. — Разумно. Скажи, каким я был? Ты узнаешь во мне Пита из прошлого? Он задает этот вопрос с чрезвычайно серьезным выражением лица. Человеку, которому предстоит выстроить свою личность с чистого листа, хочется получить ответы на такие общие, как казалось бы, вопросы. И я изливаю на него весь поток своего помутившегося от происходящего сознания. — Ты добрый и благородный, у тебя чистое сердце и острый ум. Я не знаю человека, который бы умел прощать так, как ты… — И тут меня накрывает, и с бешеной скоростью я отчеканиваю такие детали, о существовании которых в моей памяти я и не подозревала. — Ты — художник. Ты — пекарь. Любишь спать с открытыми окнами. Никогда не кладешь сахар в чай. И ты всегда завязываешь шнурки двойным узлом. — Это обнадеживает, — прерывает Пит. — Спасибо. Все, с кем я говорил, пытаются обойти некоторые темы стороной. Был ли наш с тобой роман настоящим? Участвовали ли мы в заговоре на Квартальной Бойне? И — ребенок, свадьба? Это правда или вымысел? — Никакого ребенка и никакой свадьбы не было. Это — твоя задумка, последняя надежда на отмену «Игр». Когда мы шли на Квартальную Бойню, мы не были в курсе планов других трибутов. Насчет нашего романа, — я перевожу взгляд со своих рук на лицо Пита. — Здесь всё не так однозначно. Я замолкаю, потому что боюсь сказать то, о чем потом пожалею. — Китнисс, а та история про хлеб? Хлеб. Единственное, что связывало нас до Голодных Игр. — Они показали тебе запись, где я рассказываю об этом, — говорю я. — Мы сделали ее в тот день, когда тебя спасли, — поясняю я. — Мне было одиннадцать, и тогда ты уберег от голодной смерти меня и мою семью. На следующий день, после школы, я хотела поблагодарить тебя. Но не знала, как. — Мы были на улице после занятий. Я пытался поймать твой взгляд. Ты отворачивалась. А потом… зачем-то ты, кажется, сорвала одуванчик. Это так? Пит пытливо глядит на меня. — Ты помнишь? Я никогда и никому не рассказывала об этом моменте. — Всё так странно… — Пит замирает в неестественной позе. Его указательный палец бродит по лицу, перемещаясь от мочки уха к шее, губам, виску — и так по кругу. — Воспоминание будто стеклянное. Выскользнет из рук и разобьется! — На минуту воцаряется тишина, но не бездумная и пустая, а наполненная внутренней работой. Наконец, Пит собирается с мыслями. — Должно быть, я очень сильно тебя любил. — Да, — голос срывается, и я притворяюсь, будто кашляю. — А ты любила меня? — спрашивает он. Я опускаю глаза в пол. — Все говорят, что да. Все говорят, именно поэтому Сноу мучил тебя. Чтобы сломать меня. — Это не ответ, — произносит он. — Я не знаю, что мне думать, когда они показывают мне разные записи. Тогда на первой арене, все выглядело так, будто ты хотела убить меня с помощью тех ос. — Я пыталась убить вас всех, — говорю я. — Вы загнали меня на дерево. — Потом идут нескончаемые поцелуи. Но искренними ли они были? И ещё твой кузен — Гейл. В архиве была запись, на которой ты и с ним целовалась. В этот самый момент Прим напоминает нам об оставшемся времени. Врач должен вернуться с минуты на минуту. — Пит, так сразу всего и не объяснишь. Завтра я дам согласие на нашу официальную встречу. Будут люди за стеклом и камеры. Мы — оружие этой войны. Нас так просто не оставят. Любая высокая карта должна быть разыграна вовремя. Ни Сноу, ни Койн не хотят упустить туза в рукаве. Кажется, мы и есть этот туз. Будь готов к моему внезапному появлению. После этого нам разрешат видеться чаще и, если повезет, без свидетелей. На этом я заканчиваю говорить и заставляю себя подняться с нагретой нашими телами постели. До двери — три шага. Когда ночник уже выключен, а выход свободен, я поворачиваюсь к Питу и прощаюсь с ним со следующими словами: — Если я кого и обманывала в этих отношениях, то только себя.