Лабиринты памяти

Официальную встречу с Питом организовали на удивление быстро. Привыкшие к солдатской дисциплине жители Тринадцатого сказали бы, что она прошла в штатном режиме. Ничего экстраординарного действительно не произошло. Пит и я осторожно поздоровались друг с другом, в присутствии врачей, Плутарха, Хеймитча и нескольких неизвестных мне людей в форме я повторила историю нашего знакомства и вкратце объяснила обстоятельства, в силу которых мы находимся не дома. Кажется, что все поверили в разыгранный нами спектакль. Не удивлюсь, если ролик о воссоединении двух несчастных влюбленных из двенадцатого дистрикта уже крутят по всему Панему. А вот Хеймитча провести не удалось. Он совершенно нелепым образом вызвался сопровождать меня к обеду и во время нашего моциона дал мне понять, что эта фишка с ним не прокатила. — Не знаю, как тебе удалось это, солнышко, но я одобряю. Я лишь невинно пожала плечами в ответ, но улыбку на этот раз оставила при себе. С тех пор, как у меня появилась хоть какая-никакая надежда, держать себя в руках не представляется возможным. Кажется, что внутри меня живут, по меньшей мере, две Китнисс, и каждая из них впадает в определенную крайность. Одна хочет, чтобы я положила все свои силы на восстановление Пита, другая — ратует за военную дисциплину и полный отказ от какой-либо личной жизни. Когда война не здесь, а тебе не нужно постоянно думать о том, как защитить своих близких, то ты расслабляешься. Такая же реакция была у меня после объявления правил Квартальной бойни. Тогда мою судьбу будто бы определили. Но Пит поставил нас с Хеймитчем на ноги. Грубо и без свойственного ему такта он задал вектор жизни. Проблема в том, что я — не Пит, и больше некому решать проблемы за меня. Я начинаю понимать, почему Сноу сделал то, что сделал. Он лишил меня цели. Сначала я защищала сестру, потом боролась за собственную жизнь, в Туре победителей моей задачей было оградить Пита от беды, после «Игр» я только и думала о его освобождении из плена, а сейчас… Передо мной маячит куда более глобальная цель. И я не чувствую собственной готовности. А оставаться пешкой, которую используют в пропах, — не самая, скажу я вам, героическая роль из всех возможных. После ужина мне разрешают выйти на поверхность. Гейла со мной нет, его отправили во Второй, чтобы обеспечить поддержку даже самого преданного Капитолию дистрикта. Плутарх присоединяется ко мне, чтобы поделиться последними новостями. Дистрикт-2 не сегодня-завтра станет нашим союзником, и повстанцам понадобится небольшая передышка от войны для перегруппировки сил. Укрепить линии электропередач, оказать помощь раненым, переформировать войска. Капитолий, как и Тринадцатый в Темные Времена, абсолютно отрезан от внешней помощи, и продолжает угрожать нам ядерным оружием. Однако в отличии от Тринадцатого, Капитолий не в состоянии перестроить свою внутреннюю систему так, чтобы существовать автономно. — Сам город, вероятно, сможет протянуть еще какое-то время, — говорит Плутарх. — Очевидно, у них накоплен неприкосновенный запас. Но существенная разница между Тринадцатым и Капитолием состоит в ожиданиях населения. Тринадцатый был привычен к тяготам жизни, тогда как в Капитолии все, что они знают, это Panem et Circenses. — Что это значит? — Я распознала слово Панем, конечно же, но остальное для меня осталось загадкой. — Этому высказыванию много тысяч лет. Оно было написано на языке, который назывался Латинским, недалеко от места под названием Рим, — объясняет он. — Panem et Circenses переводится как «Хлеба и Зрелищ». Автор говорит о том, что взамен на полные животы и развлечения, люди отказались от своих политических обязанностей и, вследствие этого, от власти. Я размышляю о Капитолии. Изобилие еды. И основное развлечение. Голодные Игры. — Так вот для чего нужны дистрикты. Чтобы снабжать хлебом и зрелищами. — Да. И пока все шло гладко, Капитолий мог контролировать свою маленькую империю. В данный момент им нечего предложить людям, по крайней мере, не на том уровне, к которому они привыкли, — говорит Плутарх. — У нас же есть еда, и я планирую организовать развлекательное промо, которое, несомненно, будет иметь огромный успех. В конце концов, все любят свадьбы. Я останавливаюсь, как вкопанная, пораженная его предложением. Инсценировать нашу с Питом свадьбу. Это неправильно и жестоко. Пит из настоящего, возможно, ничего не чувствуют ко мне. Он себя-то только начинает сознавать! И теперь они хотят поженить нас для промо? Плутарх спешит разубедить меня. — Нет, Китнисс. Не твоя свадьба. Финника и Энни. Все, что от тебя требуется, это показаться там и притвориться, будто ты за них счастлива. — Это один из тех моментов, когда мне не придется притворяться, Плутарх, — говорю я ему. — Пит, конечно, тоже там будет. Мы не хотим, чтобы в Дистриктах появились сомнения насчет его лояльности к делу Революции. История двух влюбленных трибутов должна продолжиться. Секунда — и я понимаю, о чем говорит Плутарх. — Вы хотите, чтобы в Панеме не знали об амнезии Пита? Но это же невозможно! — Почему невозможно? Ваша первая встреча превзошла все мои ожидания. Никто не думает, что Вы будете без умолку болтать о своем личном счастье. В конце концов, идет война. Я убежден, что кадры с вашими счастливыми влюбленными лицами приободрят повстанцев. Президент Койн одобрила план, Китнисс. Значит, решено. Плутарх предлагает нам вернуться, и я без лишних слов следую за ним. Мне еще раз напомнили о том, кто я в этой партии — пешка, которая так удачно может открыть дорогу козырным фигурам. А при случае и защитить короля.