Лабиринты памяти

Хороший день не гарантирует доброй ночи. Даже свадьба Финника и Энни не повлияла на привычный в Тринадцатом дистрикте уклад жизни. Отбой здесь по расписанию. Мама с Прим отключились моментально, а вот я проворочалась в постели пару часов. Всё думала о том, что произошло в тайнике, что Пит, наверное, чувствует ко мне нечто большее, чем банальное безразличие. Должно быть, сейчас он мирно дремлет в своей палате. Или его, как и меня, не отпускает реальность? Жемчужина, подаренная мне Питом на Квартальной Бойне, покоится в ладони. Я медленно перекатываю ее между пальцами, чтобы нагнать на себя сон. Утром обнаруживаю, что так и задремала с презентом в руке. Всю ночь я держала драгоценность крепко-накрепко, чтобы не потерять ее. За обедом Прим сама не своя. Она поторапливает меня поскорее выйти из-за стола. Мы покидаем столовую раньше остальных, и у нас появляется несколько минут форы. — Гейл вернулся из Второго. Реальность медленно опускается на меня. Кажется, что до этого момента я пребывала в вакууме. Гейл, который сбежал на войну, Гейл, с которым я так холодно попрощалась, вернулся. Он пришел ко мне прямо перед отлетом. Ждал, что я благословлю его или вызовусь добровольцем. Я не смогла бросить Пита. И это предательство разрывает меня на части даже сейчас. — Но, Прим, зачем так конспирироваться? — Китнисс, ты не понимаешь! — Прим покусывает нижнюю губу и устремляет взгляд куда-то в угол, она делает так, когда боится меня огорчить, но не сделать этого не может. — Гейл в операционной. Всё закручивается с неимоверной скоростью. Не помня себя, я хватаю сестру за руку, и мы отправляемся в госпиталь. Я прокручиваю в своем воображении сцену нашей последней встречи, а потом представляю все возможные варианты развития событий. Что, если все серьезно? Что, если он не выкарабкается? Он не может так поступить со своей семьей. И не поступит. Не в его это правилах. Прим проводит меня по лабиринтам больницы, и мы неожиданно быстро оказываемся у стеклянного окна операционной. Гейлу зашивают ногу. Бедро оцарапано сразу в нескольких местах. Должно быть, его задел случайный осколок снаряда. Вселенная напоминает мне о человеческом бессилии. В один миг можно лишиться всего — и даже жизни. Так было, когда имя Прим вытянули на ее первой Жатве, когда маленькая Рута угодила в ловушку профи, когда Пит изнывал от боли в пещере на Арене, когда Мэгз ушла в туман и морфлингистка пожертвовала собой — и все это ради жизни другого трибута. Я успела свыкнуться с мыслью о собственной ничтожности, но это не значит, что я готова покорно принимать удары судьбы и при случае подставлять ей вторую щеку. В смотровой мы встречаем Плутарха. С Гейлом нам поговорить не удается, но узнать о деталях операции можно и от Главного Распорядителя Игр. Второй дистрикт был взят. Всё устроили Бити и мой «кузен». Цель повстанцев — огромное возвышение в самом сердце дистрикта. В глубине этого «Орешка» таились отряды несогласных миротворцев. А еще — простые люди. Рабочие и шахтеры. Именно Гейл предложил взорвать гору таким образом, чтобы спровоцировать сход лавин. Горные склоны от природы своей неустойчивы, а ослабленные взрывами, они кажутся почти жидкостью. Плутарх как раз собирается в монтажную, чтобы отсмотреть готовые пропы, на которых гора была эпично стерта с лица Земли. Я пытаюсь представить себе это массовое убийство, когда природа и власть уничтожает одного человека за другим. Под тоннами горной породы хоронят входы в шахту. Вздымая облака пыли и гравия, которые затемняют небо. Превращая «Орешек» в гробницу. Я представляю себе воцарившийся внутри горы ад. Воют сирены. Освещение мигает в темноте. Каменная пыль наполняет воздух. Вопли испуганных, загнанных в ловушку существ, спотыкаясь, бредущих наружу, чтобы найти выходы — лифтовые и вентиляционные шахты — забитые землёй и горной породой, пытающихся пробить себе в них дорогу. Живые люди, вырвавшиеся на свободу, вспыхивающее пламя, камни, превращающие знакомый некогда путь в лабиринт. Люди, падающие, толкающиеся, карабкающиеся словно муравьи, когда гора давит на них сверху, грозя раздробить их хрупкие панцири. Так было и с моим отцом. В день, когда он погиб, сирены сработали во время школьного обеда. Никто не ждал освобождения от занятий. Реакция на аварию в шахте была чем-то не подконтрольным даже Капитолию. Я побежала в класс Прим. Я до сих пор помню её, маленькую, семилетнюю, очень бледную, но сидящую прямо, со сложенными на парте руками. Ожидающую моего прихода, потому что я обещала сделать это, если когда-нибудь прозвучат сирены. Она соскочила со своего места, схватилась за рукав моего пальто, и мы влились в поток людей, высыпавших на улицы, чтобы объединиться у главного входа в шахту. Мы нашли нашу маму, крепко сжимающую наспех натянутую верёвку — чтобы сдержать толпу. Оглядываясь назад, я думаю, мне следовало бы понимать, что проблема назрела уже тогда. Зачем мы искали её, когда правильным было совершенно противоположное? Скрипя и сжигая тросы на подъёмах и спусках, лифты извергали на свет Божий покрытых копотью шахтёров. С каждой прибывшей группой раздавались крики облегчения, родные ныряли под верёвку, чтобы увести своих мужей, жён, детей, родителей, братьев и сестёр. Мы стояли на ледяном ветру, когда после полудня небо заволокло тучами, и свежий снег укрыл землю. Лифты двигались всё медленнее и выпускали всё меньше людей. Я встала на колени прямо на землю и зарылась руками в пепел, больше всего на свете желая вытащить отца на поверхность. Если есть более сильное ощущение беспомощности, чем пытаться добраться до кого-то любимого, кто попал в ловушку под землёй, то я не знаю такого. Раненые. Трупы. Ожидание длиною в ночь. Одеяла, наброшенные на твои плечи незнакомыми людьми. Кружка чего-то горячего, что ты не пьешь. А затем, наконец, на рассвете скорбное выражение на лице управляющего шахтой, которое могло означать лишь одно. — В Гейла стрелял один из выбравшихся на поверхность миротворцев, — уведомляет меня Плутарх. — К счастью, вышла промашка. Я пришел сюда лично, чтобы сообщить Гейлу о его повышении в звании. Президент Койн в самом скором времени произведет его в Герои Революции. Вы можете гордиться! Что бы ни говорил Плутарх, мое сознание находится сейчас за километры и годы отсюда. Весь день я пытаюсь избавиться от нависшей надо мной тени прошлого. А когда вижу на тумбочке у материнской постели фотографию в рамке, зарываюсь лицом в подушку. В Тринадцатом радость от свадьбы Финника и Энни сменяется эйфорией по поводу возвращения отряда повстанцев с триумфальной победой над последним не включенным в революционное движение дистриктом. И даже Сойка-Пересмешница не нужна президенту Койн для съемок агитационных роликов. Но передышка уже и так затянулась. Я прекрасно это понимаю. Совсем скоро обо мне вспомнят. На этом моменте в дверь начинают стучать. Еле слышно, но настойчиво. Неужели мои мысли воплощаются в явь так быстро? Но нет. На пороге стоит Пит. Один. Без охраны. От этого дня я не жду хороших вестей.