Лабиринты памяти

Планолет пролетает над Луговиной и зависает над центром Двенадцатого. Когда-то здесь стоял Дом правосудия, в котором год за годом два разнополых трибута видели своих близких в последний раз. Кто бы что ни говорил — с Игр не возвращаются. Даже Победители. Вместе с каждым убитым тобой человеком ты отдаляешься от себя прежнего на еще одну пропасть. И так — пока окончательно не потеряешь связь. На организацию съемок ушла одна единственная ночь. Не знаю, что Плутарх наплел Президенту Койн и когда он успел это сделать, но это сработало. Меня разбудили до завтрака, чтобы я успела привести себя в порядок. Не без посторонней помощи, конечно. «Базис Ноль» — условный код, который применили к главным действующим лицам сегодняшнего маскарада. Я знаю, что мы с Питом будем играть свои роли согласно заданному руководством сценарию. Несчастные влюбленные из Двенадцатого впервые вернулись в разрушенный Капитолием дистрикт вместе, чтобы почтить память семьи Мелларков и всех тех, кому так и не удалось спастись в ту роковую ночь. Не мои слова. Так нам объяснил цель поездки Плутарх. Он разыграл перед всеми спектакль, будто бы подобная инициатива исходила исключительно с его стороны. И, если честно, я не против. Пит воспринял новость о посещении дома с опаской. Мне даже показалось, что он не рад такому шансу. У нас не было возможности поговорить наедине утром. Все время, проведенное в планолете, он проспал, так и не дав мне шанса объясниться. Да и толковать о чем-то личном в присутствии целой армии людей было бы неудобно. Не знаю для чего, но с нами в дорогу отправилась не только съемочная команда, но и Хеймитч, и Боггс, и еще человек восемь бойцов при полном обмундировании. Гейл все еще находится в госпитале — восстанавливается после ранения. Наверное, это к лучшему — что его нет здесь рядом со мной. Нам предстоит обсудить немало вещей и личного, и общего порядка. И этот разговор я хочу оттянуть на максимально поздний срок. Боггс напоминает о том, что у нас не так много времени. Полчаса — это предел. Сам он останется в планолете, чтобы обеспечить безопасность с воздуха. Кто меня удивил, так это Хеймитч. Ему вдруг приспичило спуститься вместе с нами. Не знаю, что он ожидал увидеть в Двенадцатом. Вся выпивка пострадала во время бомбежки. Да и к тому времени ее в дистрикте было немного. На земле я наблюдаю за Питом. Когда он не знает, куда дальше идти, я указываю ему нужное направление. Пекарня хоть и была расположена в центре, но различить ее среди похожих друг на друга обломков тяжело даже человеку в памяти. Но на одном квадрате площади Пит останавливается дольше обычного. Я понимаю, что мы на месте, когда различаю в разрушенном остове здания постройку, напоминающую печь. Что это была за печь! Необыкновенных размеров. Дымила на весь дистрикт так, что ароматы свежей сдобы долетали до самого Шлака. Мы с Прим любили прохаживаться мимо Пекарни, чтобы просто услышать запах хлеба и почувствовать его вкус — если не на языке, то хотя бы на губах. Это в Капитолии в ходу рвотное, на окраине жизни тебя тошнит с голодухи твоим собственным желудочным соком. После Игр мы могли себе позволить многое, но и Мелларки тогда стали жить лучше. Помню согревающий взгляд отца семейства, таким он одаривал меня и Пита в те редкие разы, когда мы попадались ему на глаза в компании друг друга. Какими же пугливыми зверьками я и Пит тогда были! — Мы пришли, — озвучивает и так всем очевидное Хеймитч. Он кладет свою ладонь на плечо Пита, делая вид, что всего лишь убирает пыль с бушлата. Наш старый ментор стал слишком чувствительным в своем безалкогольном состоянии. Крессида дает указания Поллуксу и Кастору, и те занимают свои позиции. В центре внимания оказывается растерянный Пит. Он настороженно глядит на участников действа. Все это так неправильно. Так дико и бесчеловечно. — Китнисс, подойди к Питу. Вы должны быть в кадре вместе. Встань немного позади. Я не сразу понимаю, что Крессида обращается ко мне. Кому-то стоит перестать растворяться в своих мыслях и сконцентрировать все внимание на процессе. От дурмана освободиться не так-то просто, я сама не понимаю, как оказываюсь рядом с Питом — ближе, чем мне следовало бы. А он стоит оцепенелый, глазами изучает землю, будто хочет зарыться поглубже — корнями ли прорасти или упокоиться в беспамятстве? Кажется, что у всех отнялись языки — так тихо сейчас в Двенадцатом. Крессида взглядом указывает операторам смену направлений, всё вокруг живет и дышит, и только мы стоим неподвижно. Наконец я нахожу ладонь Пита и легонько сжимаю ее, надеясь на ответ. Мне хочется схватить его за руку и утащить подальше в лес. Так драконы в отцовских сказках забирали из королевств чистых дев — как самую большую драгоценность. Но я этого, конечно же, не сделаю. Сейчас я не способна даже на рукопожатие. Со стороны может показаться, что я, как капризная маленькая девочка, дергаю взрослого за рукав, чтобы на меня обратили внимание. На Пита мои потуги не производят никакого впечатления. И я отступаю на два шага назад. — Пожалуй, мы можем лететь обратно. — Но, Пит, Боггс еще не связывался с нами, — возражает Крессида. — Я видел всё. Если Вам нужно больше кадров, просто говорите мне, что делать. Съемки заканчиваются быстро. На распоряжения режиссера Пит отзывается спокойно. Он четко следует всем рекомендациям, останавливается, когда операторам нужно взять план покрупнее, повторяет одну и ту же проходку по несколько раз. В его лице можно найти все необходимые для пропов эмоции. А вот я на кадрах выхожу уродливой марионеткой. Когда устроители дергают за ниточки, они получают лишь кривую позу с непонятной гримасой на голове. Всё как раньше. Пит — со словами или без — отлично справляется с публикой по ту сторону экрана. Только меня это не спасает. Я не знаю, куда деть свои руки, свои окоченевшие пальцы, требующие человеческого тепла. Хеймитч сверлит меня укоризненным взглядом и даже пытается шутить по поводу моей заторможенности. — Китнисс, кажется, укус ос-убийц был на твоих первых Играх. Соберись, солнышко. В планолете меня и Пита будто специально усаживают напротив друг друга. И мы молча сидим, понурив головы. Почему мне так страшно поймать его взгляд на себе? И ответить ему глазами? Ведь ничего вроде бы не случилось. Или что-то важное сегодня произошло? Что-то, в чем я не хочу признаться самой себе. С приземлением в Тринадцатом все участники нашей импровизированной экспедиции со спокойным сердцем возвращаются под землю. Кажется, что слова о безопасности на деле не значили ровно ничего. Жизнь вообще предполагает риски. Хеймитч зачем-то спешит к Плутарху. Не знаю, оправдана ли такая спешка или он просто хочет дать нам с Питом возможность потолковать. Только я пытаюсь остановить Мелларка, как он ускользает прочь, и мне стоит усилий найти и нагнать его в лабиринтах подземелья. — Нам надо… — не успеваю сказать я. — Не здесь. На сегодня хватит дурацких спектаклей. Пит спешит в свой отсек, и я автоматически следую за ним. Осознание того, что мы находимся одни в незнакомой комнате, приходит внезапно. Серые простыни, искусственный свет, смятое полотенце на спинке стула — берлога Хеймитча не сильно отличается от любой другой комнаты в Тринадцатом. Внешне всё здесь кажется одинаковым, и лишь некоторые детали выдают характер постояльца. Пит пытается восстановить сбившееся от быстрой ходьбы дыхание. Он все еще избегает моего взгляда. — Почему ты не хочешь посмотреть на меня? Его грудь уже не вздымается от усилий наполнить себя живительным кислородом, и он поднимает глаза на меня. — Не на тебя, Китнисс, — Пит фокусируется то на зрачке, то на моей радужке. — Я не хочу поймать собственное отражение в чьих бы то ни было глазах. Признание, которое так пугало меня всю дорогу назад, стремительно обволакивает сознание изнутри. Прежний Пит находится за тридевять земель отсюда, и возможно, нам никогда не удастся свидеться с ним снова.