Лабиринты памяти

Пьяный Хеймитч нравился мне куда больше. Он мог подолгу пропадать, а потом вдруг появлялся — и именно тогда, когда его присутствие в моей жизни было необходимо. От трезвого ментора уйти сложнее. Я делаю вид, что не слышу его слов, и выхожу в коридор. Авось, повезёт, и Эбернети не станет меня преследовать. Но когда удача была на моей стороне? — Китнисс, я знаю, где ты живешь. Скрываться бесполезно. — Я и не пытаюсь, — быстро же ты сдалась, солдат Эвердин. — Пит ещё спит, зачем будить его нашими разговорами? — Что верно, то верно, — соглашается Хеймитч. И больше ничего. Я смотрю на него, он — на меня. Немая сцена продолжается дольше положенного, и, в конце концов, Хеймитч не выдерживает. — О чём ты только думала, когда… — Договаривай! — Зачем? Ты же умная, сама всё знаешь. — Понятия не имею, — и это чистая правда. Что именно так разгневало ментора — вопрос открытый. Все в поезде знали о тех ночах, что я проводила в постели Пита. Ну и что ж? Хеймитч не дурак. Он понимал, что ничего порочного в этих ночёвках нет. — Тебе предоставить список? Спишь в чужой кровати, гуляешь после отбоя — уже два нарушения устава Дистрикта. — Брось, Хеймитч, когда тебя это волновало? — Мы не в Двенадцатом, Китнисс. И даже не в поезде до Капитолия. Здесь свои правила, и если они узнают… — Даже если узнают, они не смогут сделать мою жизнь еще хуже. Ментор еле заметно пожимает плечами. — Меня уже не взяли на штурм Капитолия. — Я в курсе. И тут в голове что-то переключается. Хеймитч не злится — он беспокоится. И не обо мне. Ментор остаётся ментором даже за пределами Арены. — Скажи это. Эбернети выдыхает густой ком воздуха, прежде чем выполнить мою просьбу. — Будь осторожна, Китнисс, — говорит ментор и почти сразу добавляет. — Думай за двоих. — Ты только что назвал меня эгоисткой? Или мне послышалось? — Я просто хочу сказать, что у мальчишки сейчас непростые времена, но — вот незадача! — он не перестаёт быть привязанным к тебе. Всё, что говорит и делает Китнисс, будет повторять и Пит. Да ты хоть назови солнце луной — он поверит! Неужели Хеймитч прав? И я пользуюсь ситуацией, играя Питом, словно марионеткой? — Я знаю, ты не хочешь навредить ему. Просто на всякий случай напоминаю — парню изменила память. Он, мягко говоря, дезориентирован. А в жизни происходит слишком многое, из-за чего тебе может не сидеться на месте. — И я не смогу остаться в стороне. — Этого я от тебя и не жду. Только держи меня в курсе, чтобы мы вместе смогли подкорректировать твои безумные планы. Знаешь ли, я уже не в том возрасте, чтобы спасать ваши задницы из огня. Каким образом диалог с Хеймитчем из обвинительного переквалифицировался в задушевный? И вот мне уже не остается ничего, кроме как молча согласиться с ментором. — И что теперь? Скажешь, чтобы я ночевала у себя? — Это не входит в мои обязанности. Была бы здесь Эффи… После этих слов улыбка на наших лицах приобретает новый оттенок. — С ней всё должно быть хорошо, — то ли спрашиваю, то ли утверждаю я. — Надеюсь, — добавляет Хеймитч. Его глаза ободряюще смотрят на меня, но сомкнутые наглухо губы выдают беспокойство. — Иди уже. Не хватало ещё, чтобы тебя заметили здесь до общей побудки. И мы расстаёмся. С глазами красными от недосыпа у меня и отчего-то другого у ментора. Рассеянная и сонная. Я плетусь до своего блока, время от времени вспоминая об осторожности. Мысли одна за другой выстраиваются в ряд, отчего мне становится трудно дышать. Что будет с Прим? Где сейчас Эффи? Как мне следует вести себя с Питом? Всё говорит о том, что война скоро закончится. И если я выживу?.. Как тогда? Я совсем разучилась жить в мирное время, если когда-то и умела. Хотя кого мы обманываем — война была всегда. Она ежегодно совершалась на организованной Арене в строго установленное время. И тогда же она медленно зрела внутри зрителей. Становилась всё яростнее и сильнее с каждым убитым ребёнком. Как только я возвращаюсь в родной блок, все вопросы сами собой улетучиваются. Прим спит на верхней полке, с головой укрывшись простыней. У меня есть полчаса форы, и я решаю провести их в своей постели. Уговаривать не приходится — сон приходит очень быстро. Быль или небыль, но последним, что я вижу, оказывается лицо матери, осторожно выглядывающее из-под одеяла.