Лабиринты памяти

— Скоро будем дома, — говорит Хеймитч. Кажется, это тот же поезд, на котором мы ехали с Питом на наши первые Игры. Те же столешницы из красного дерева, та же люстра из хрусталя, только в этот раз я сижу напротив ментора одна. За окном мелькают знакомые пейзажи. Месиво из кирпича и бетона сменяется рядом спящих до весны деревьев. Мы едем домой. Домой? Моего дома больше нет. Панема, который мы знали, больше нет. Дорога до Двенадцатого стала в два раза длиннее из-за разрушенной части центральной магистрали. Воспоминаний о Войне без победителей не избежать. После того как я застрелила Койн, начался хаос. Когда шум стих, нашли труп Сноу, все еще привязанный к столбу, — то ли он задохнулся, смеясь, то ли его задавила толпа. Кое-как организовали экстренные выборы, и в результате президентом избрали Пэйлор. Плутарху отвели важную роль в министерстве связи. Не знаю, была бы я свободна при иных обстоятельствах. После недели, проведенной в заключении, меня помиловали, но на особых условиях. Теперь за мной присматривает доктор Аврелий. Надзор придется осуществлять по телефону, так как добровольно никто и никогда не станет жить в такой дыре, как Двенадцатый дистрикт. Одна я рада подобному раскладу. Если и отправлять меня в пожизненную ссылку, то только сюда. Мама и Прим нашли применение своим талантам. Они приедут в Двенадцатый чуть позже. По распоряжению президента Пэйлор в нашем дистрикте будет открыта сестринская школа. Прим была на седьмом небе от счастья, когда делилась со мной этой новостью по телефону. По словам Плутарха, сейчас тот самый замечательный период, когда все согласны, что недавние ужасы не должны повториться. С этим трудно не согласиться. Война убила тысячи людей, оставшихся — навсегда покалечила. Гейл не нашел причин возвращаться в Двенадцатый. Всё, что я знаю, он уезжает во Второй. Мы встретились перед отправкой поезда, чтобы попрощаться на неопределенный срок. Он сказал, что хочет продолжить военную службу и сделать всё возможное для восстановления Панема. Я не стала его отговаривать. А меня ждёт луговина. При любой погоде. В любое время суток. Моё место всегда было и будет в Двенадцатом. Даже после бомбежки мне есть куда возвращаться. Деревня Победителей осталась сохранной. Всё здесь известно. До озера, где отец учил меня плавать, я дойду с закрытыми глазами. Готова поспорить, что в лесу остался не один тайник с моим оружием. И даже угольная пыль, долгие годы питавшая мои легкие, не покинет меня и после смерти. — Китнисс? — окликает меня ментор. — С тобой хотят поговорить. Хеймитч протягивает мне телефон. Я подношу трубку к уху. — Я не слышу твоего дыхания, Китнисс. Дыши громче, чтобы я знал, что ты жива. Не верится, что у него находятся силы шутить. — А ещё лучше скажи что-нибудь, — Пит выдерживает небольшую паузу. — Нет? Тогда говорить буду я. Доктор Аврелий передает тебе привет. Я обещал, что ты позвонишь ему, когда будешь на месте. Ты ведь позвонишь? Молчание пришлось мне по вкусу. — Мы многое обсудили с доктором Аврелием. Начну с плохих новостей — кажется, Сноу был прав. Мне ввели амемориум. Но есть и хорошая новость, Китнисс. Часть воспоминаний заперта навечно, но понятия вечности условны. Я подробно рассказал доктору Аврелию, что и при каких обстоятельствах успел вспомнить. Надежда есть. Надежда. Только она сильнее страха. — Я понимаю, почему ты остался, — наконец говорю я. — Я очень хотел уехать с вами, ты знаешь. Мы продолжаем молчать в трубку некоторое время. От неловкой тишины Хеймитч прячется в соседнем вагоне. — Ты мой дом. Даже если я ничего больше не вспомню или вовсе потеряю память, ты останешься моим маяком в беспросветной тьме. И тут я понимаю, что Пит остался в Капитолии ради меня. Не он, а я держалась за прошлое и принимала воспоминания за высшую ценность. Всё, что было до Игр, разом стало священным. И я пыталась воскресить в нём то, что давно кануло в Лету. — Если ты забудешь дорогу домой, я всегда найду тебя, — отвечаю я. Я слышу, как по ту сторону трубки расцветает знакомая улыбка. — Буду на месте так скоро, как это только возможно. Когда Хеймитч возвращается, трубка покоится на зарядной станции. — Будем на станции через 2 минуты, солнышко. Не забывай вещи в вагоне. Ментор так острит, потому что никаких вещей у нас с собой нет. Дома найдется всё необходимое на первое время. В Двенадцатый вернулись кое-какие люди, провизию регулярно доставляют из Капитолия. Вот и в нашем поезде на месте жилых купе разместились грузовые вагоны с продовольствием и медикаментами. Мы замедляем ход и наконец останавливаемся. Я делаю свой первый шаг на родной земле. Хеймитч ступает следом. Нам с ним по пути. Весь путь до Деревни победителей мы молчим. Прохожие узнают нас и одаривают испуганным взглядом, как будто они призраков увидели, а не живых людей. — Ну всё. Дальше — сама, — говорит Хеймитч, и мы останавливаемся у его дома. — Уверен, что хочешь побыть один? — Мне не привыкать. Ментор раскрывает объятия, и я проваливаюсь в них с головой, будто нам предстоит разлука на годы и километры, когда как в действительности мы имеем все шансы надоесть друг другу в ближайшие несколько лет. Хеймитч провожает меня взглядом до самого порога, пока я не скрываюсь за дверью. С прошлого раза здесь ничего не поменялось. Разве что паутина в углах поросла толстым кружевом. Придётся немало потрудиться, чтобы наполнить этот дом жизнью. Я открываю окна настежь, впускаю воздух в жилище. Набираю горячую ванну, чтобы смыть капитолийскую грязь со своего тела. День пролетает незаметно. Затем ещё один. И ещё. Я просыпаюсь ночью от странного чувства в груди. Открываю глаза и вижу маленький огонёк в окне напротив. Он вернулся. На часах ещё даже не утро, но я выбегаю во двор, преодолеваю 20 метров пути и без стука врываюсь в знакомый дом. Запах сырных булочек щекочет мне нос и приводит в нужно место — на кухню. — Ты вернулся. Пит оборачивается и, заметив меня, пытается предупредить об опасности. — Руки в муке, — говорит он. — Какая разница? Пусть утро никогда не наступает.