Затерянные миры - 3. Кровь Марис

— Райтин, у тебя в штанах еж? — учитель постучал длинной гладко оструганной палочкой по широкому деревянному щиту, на котором куском угля писал буквы. — Что случилось?  — Солнце, — хныкнул тот. — Хорошо, ты можешь пересесть поближе. Варина, если вы с Лариной будете болтать, а не слушать меня, я вас рассажу в разные концы лектория. Не отвлекаемся, дети, продолжаем писать, — учитель повернулся к щиту и снова зашуршал углем по светлому дереву.       Дети послушно выводили буквы, пытаясь добиться четкости в написании. — Не торопитесь, аккуратно. Зара, не мучайся, возьми карандаш в левую руку. Тебе ведь так удобнее?        Девочка кивнула, не поднимая глаз. Учитель отложил уголек на резную подставку и пошел по рядам, между невысоких столиков, расставленных на солнечной полянке, окруженной вишнями. Внимательно приглядывался к тому, что выводили ученики в кватерах — сшитых по четыре листа пергаментах. — Сольвейг, хвостик у буквы «у» старайся писать ровнее и чуть длиннее. Вот так, — он наклонился, отводя за ухо длинную, вьющуюся вороную прядь, поправил написание, положив тонкопалую узкую ладонь поверх руки девочки. Она разулыбалась щербатой улыбкой — передний зуб недавно выпал.        Дети любили своего учителя, он отвечал им взаимностью. Обитатели замка Каменного Ворона и окрестных поселений отправляли малышей учиться письму, чтению и счету под его чутким присмотром и руководством уже пять лет. Практически, с той осени, когда имперец впервые появился на острове. Правда, непривычное имя «Рамиро» ему почти сразу переделали в «Рамир», хотя теперь, по прошествии лет, звали его просто учителем. Имперское «лектор» на Хлёкке не прижилось.        Прозвенел колокол, возвещая полдень.  — Ну, что ж, на сегодня все. Жду вас завтра с утра. Не опаздывайте. Райтин, тебя это касается особо. Живешь ближе всех, а ждем тебя дольше, чем Сольвейг.        Мальчик засмеялся и убежал. — Ну что, кто кого замучил? — поинтересовался Глаур, подходя.  — Обошлось без мучений, — Рамиро улыбнулся, проводил взглядом плетущуюся нога за ногу Зару и прижался к любимому, подставляя губы под поцелуй. Его сразу же им и одарили с явным удовольствием. — А куда ты девал своего лохматого стража?  — Спит в малиннике, дети его заездили, — имперец рассмеялся. — Совсем никакого пиетета перед Мусто не испытывают.  — Ну, кого может напугать это облако жира и меха? — Глаур смеялся. — Откормили бедного.  — Ничего, вот начнется уборка ячменя, у меня будут каникулы, я им займусь. Ты же знаешь, сгоняет жирок он так же быстро, как и набирает. А там и зима, чем он толще, тем меньше мерзнуть будет. Как у тебя дела, родной?       Рамиро за прошедшие годы немного вытянулся, теперь доставал Глауру не до середины груди макушкой, а до плеча. Но статью остался все таким же тонким, как ветка ивы, и гибким.  — Да вот, скоро осенняя ярмарка, готовлюсь. Кую оружие и подковы, — Глаур еще раз поцеловал своего ящерку. — И успел с утра по тебе соскучиться.  — Я тоже, — юноша улыбнулся, обвивая его шею руками.       Вдохнул запах окалины, огня и железа, которым Глаур пах даже после того, как купался в пруду у кузницы. Он впитался в его кожу и не выветривался.  — Альруна просила передать, что соскучилась по тебе.        Дочь конунга три года назад вышла замуж за одного из старшин дружины отца, дотянув все-таки до восемнадцати лет в девках, зато теперь была тяжела вторым ребенком. Беременность проходила трудно, в отличие от первой, и Альруна почти не покидала дома в трех часах пути от замка. — Я съезжу к ней завтра после полудня. Матушка Альда, помнится, просила отвезти дочери свежего меду.  — Она обрадуется, я уверен. Хотя характер у сестрицы стал еще хуже, чем был.  — А, по-моему, наоборот, Рунка стала мягче. Ты видел ее? Над Хьерваром воркует, как орлица над орленком.  — Ага. А окружающих клюет, как бешеная ворона.  — Не всех, — Рамиро усмехнулся.       С Альруной у него установились дружеские отношения, когда он вытащил ее из озера, во время первой ее беременности. Своенравной девчонке вдруг втемяшилось в голову искупаться, а в воде ноги и руки свело судорогой, она даже не успела позвать на помощь своего гора. Рамиро почувствовал неладное и кинулся в воду, не раздеваясь. Выволок, откачал. И с того момента официально считался «младшим отцом» Хьервара. — Ты голоден, любимый?  — Как Мусто после пробежки, — хохотнул Глаур.  — Идем, будем тебя кормить. Коллена снова поругалась с Дьером, так что на обед будет имперская стряпня.  — Ну что они не поделили сегодня? — простонал Глаур.  — Кажется, большой котел. Сковал бы ты еще один? — фыркнул Рамиро, представляя, какие баталии разворачиваются на замковой кухне из-за утвари между двумя страшно упертыми поварами.  — Скую. И кухню поделю надвое, — пообещал несчастный варвар.  — Им будет скучно — не видеть друг друга и перелаиваться через стену, — юноша рассмеялся.  — Пропилим окошко в стене. Иначе я скоро буду как Мусто: спать под кустами и ничего не делать — я не съедаю столько, сколько эти двое готовят, разозлившись друг на друга.  — Зато повод позвать в гости братьев, — совсем развеселился Рамиро. — Кстати, Ванир уже вернулся из Империума?  — Не сегодня-завтра должен, жду со дня на день. — Он мне обещал новые книги привезти. И карандашей.  — Значит, привезет, — заключил Глаур. — Идем, пора пообедать. А то молот поднять не могу толком.       Рамиро сомневался, что это так, но накормить варвара постарался плотно, подкладывая ему лучшие кусочки мяса и подсовывая свежеиспеченные лепешки. Глаур благодарно улыбался ему, жуя обед. И глаза светились от счастья.        За эти пять лет меж ними было все, что только могло быть: нежность и страсть, обиды и непонимание, ссоры и бурные примирения, когда челядь из замка старалась ретироваться, чтоб не попасть под горячую руку Глауру, а потом — не слышать, как именно тот вымаливал прощения у Рамиро. Вернее, как на эти мольбы тот отвечал. Хотя в последний год притирка характеров, кажется, закончилась, жизнь стала спокойнее.       Несмотря на то, что жили они семьей, свадебное обручье так и не украсило золотой чеканкой запястье Глаура. Рамиро запрещал себе даже думать об этом.  — Ну, все, ящерка, закормил ты меня, — Глаур смеялся. — Теперь только спать завалиться рядом с Мусто.  — Так давай полежим. Все равно надо, чтоб еда улеглась, — юноша лукаво сверкнул глазами, привстал и слизал с уголка его губ мясной сок.       Глаур утащил его на постель, разлегся, улыбаясь. Рамиро сам потянулся ласкать его, благо, что одежды, кроме кожаных штанов, в подпалинах от искр, на варваре не было. А с этими штанами Рамиро справляться умел уже в совершенстве. Мягкая кожа сползала, обнажая великолепное тело совсем. Имперец с ума сходил, оглаживая его, целуя, принюхиваясь к любимому запаху.  — Моя ласковая ящерка, я так тебя люблю. Больше своей жизни.        Юноша положил ему ладонь на губы: — Тс-с-с, не надо, не говори так, — и нырнул вниз, рассыпая по медно-загорелому телу эутрерия черные кудри.       Глаур только застонал гортанно, вспугнув воронов на крыше, недовольно каркнувших и разлетевшихся.        Сколько бы опыта не приобрел за пять лет Рамиро, а вне спальни и на людях он оставался все тем же застенчивым юношей, каким прибыл на Эутары на борту драккара Глаура. Краснел от похвал, старался держать дистанцию и избегать чужих прикосновений. Менялся только наедине с Глауром, отбрасывая смущение и стеснительность. Вот и сейчас — вымучив ласками нежного рта, скользнул выше, обхватывая мощные бедра варвара ногами и приподнимаясь, чтобы еще поддразнить, распаляя Глаура до предела. Тот даже глухо рычать начал от страсти.  — Медведь… а-а-ах-х-х! — Рамиро и сам уже постанывал от жгучего желания ощутить его в себе, но медлил, позволяя плоти варвара скользить меж ягодиц, не входя.  — Грррау, — согласился Глаур.        Юноша прикрыл глаза и медленно опустился, запрокидывая голову и кусая губы.  — Ящерка моя…  — Да-а-а… только твоя… — выстонал Рамиро, замирая на несколько секунд, чтобы не сорваться немедленно.       Глаур эти секунды претерпевал как вечность. А потом мальчишка, дай ему Норны долгую жизнь, принялся издеваться еще более изощренно, двигаясь медленно и плавно, но сжимая его внутри себя, словно в пыточных тисках. Эутрерий себя чувствовал расплавленным железом, льющимся в форму, мягким, податливым и еще не знающим, что будет на выходе. Любовь с Рамиро не приедалась потому, что каждый раз он ощущал себя другим. Словно Рамиро, как мастер-кузнец, выковывал из него то неудержимо пронзающий клинок, то тяжкую секиру, а то и легкую стрелу. И Глаур с радостью отдавался этим ощущениям, наслаждаясь. И улыбался после занятий любовью так солнечно, что мог ночь в день превратить.  — Ну, что? Утряслось? — Рамиро уронил голову ему на плечо и тихо смеялся, целуя мокрую от пота шею и ключицы.  — Не то слово, — Глаур поглаживал его по спине. — Вот и славно. Счастье мое. — Ну, я в кузницу, — Глаур поднялся. — Увидимся вечером. Надеюсь, Ванир доберется на острова до заката. — Хорошо бы, — кивнул Рамиро, удовлетворенно улыбаясь и не спеша подниматься с постели. Несмотря на их многолетние отношения, ходить после любви с Глауром ему все же было тяжеловато. — Скажу Дьеру, чтоб приготовил любимое блюдо Ванира.       Глаур нежно поцеловал его и ушел.       После полудня к Рамиро приходили учиться уже не дети. Взрослые, которые не были грамотны, но хотели научиться, а кроме того — могли отплатить учителю не только устной благодарностью. Он не отказывал, хотя учить эутрериев, каждый из которых годился ему если не в деды, то в отцы точно, было странно, и он все еще робел. Писали они старательно, учились от всей души, с прилежанием.       Как он заметил, здесь все делали от всей души. И учились, и строили, и ковали. И если уж дрались — то тоже со всем тщанием. Вот, у Хекка Свансона снова нос на сторону, глаз заплыл, а сидит так, что ясно — ребра помяли нешуточно. Язык высунул, голову набок склонил, чтоб зрячим глазом видеть, и выписывает буквицу. Опять к дочке кого-то из местных кузнецов бегал. Тридцать лет мужику, а никак не уймется. Рамиро про себя посмеялся бы. Да у самого любимый такой же, Глаур Беспутный. Давно, правда, его уже так не звали, все больше Медведем. С той поры, как Рамиро в замке поселился, и не звали. Остепенился Глаур, серьезнее стал, ответственнее. И если за кем и волочился, так только за самим Рамиро.       Юноша окинул взглядом сидящих перед ним «учеников» — все сплошь мужчины, женщины очень редко изъявляли желание учиться грамоте. Да оно и понятно — некогда, почти все домашнее хозяйство здесь держалось на плечах и разумении женщин. Тяжелую работу делали мужчины, но и женская была не легче, а по времени — затратнее и нуднее. Большинство же было женато — золотые обручья взблескивали на сильных руках. У кого-то — яркие, новые, у кого-то — уже потускневшие, потертые, в царапинках.       Такое же запястье Глаур ему не предлагал, невесть почему. Рамиро и не напрашивался. Сколько б он тут не прожил — он все равно оставался для эутрериев чужим, имперцем. Как еще косо посмотрят на Глаура, если предложит — не ведал, все же, не простого рода варвар, младший сын конунга Эутар. В последнее время Рамиро думалось против воли: что будет делать, если его Медведь встретит себе женщину по сердцу? Милую, послушную, работящую да красавицу. Ему казалось, что все они здесь красивы, эти эутрерии, и мужчины, и женщины. Но Глаур лишь смеялся: — Один ты мне нужен, ящерка. Какие жены, какие красавицы, у меня одна зазноба есть, вон, передо мной вертится.       Рамиро молчал, хотя спросить хотелось до зуда в кончике языка: почему же не берешь за себя? Почему? Молчал, прикусывал язык, улыбался, пряча печаль за ресницами. И только обнимал так крепко и отчаянно, словно боялся, что это сон. Так и сказал однажды: — Боюсь, что проснусь не здесь… — и не уточнил, где.       Но Глаур и сам понял. — Ну где ж тебе еще быть, ящерка? — Глаур поцеловал его. — Я настоящий. И мы на островах.       Только это и уверяло, что все по-настоящему. После огненных поцелуев Глаура губы саднили, ныли сладко. — Ну, все закончили? — Рамиро очнулся от мыслей, обвел учеников глазами. — Давайте, посмотрю, у кого как получилось.       И пошел по рядам, склоняясь к каждому, исправляя ошибки и подсказывая, что поправить. Ошибок раз от раза было все меньше, учились все быстро. Рамиро вспоминал свои уроки в лектории Нома, против воли улыбался: как же ему не хотелось просиживать штаны на жесткой лавке, слушая старческий дребезжащий голос лектора! — Все верно, учитель? — Да, у тебя все просто замечательно. И почерк такой аккуратный, Бьёрн, ты просто молодец.       Где-то гулко гавкнул гор, белая лавина хлынула на берег. — О, пришли драккары из Империума, — улыбнулся Рамиро. — Все свободны.       Через несколько минут он уже седлал Лиро, потом галопом промчался от замка к пристани, встречать Ванира с дружиной.