Затерянные миры - 3. Кровь Марис

Гевин пошел следом за Элеоной, горы исчезли так же быстро, как и появились — они выполнили свою задачу по слову вожака, а люди пусть дальше разбираются сами. Ведьма шагала к лугу, пятнала кровью дорогу, уже не морщилась от боли. Эутрерий догнал ее, вздохнул и поднял на руки. — Какая ж ты упрямая, девочка. Элеона его и взглядом не подарила. Гевин усмехнулся: ох, ну и заботу он на себя взял на старости лет! Укрощать ведьму — это похуже будет, чем на веслах драккар в бурю вести. Элеона на него не смотрела, про себя с жизнью прощалась — без силы ей жизнь не в радость, а уж муж нелюбимый и вовсе даром не нужен. Со скалы в море броситься побоялась, страшно тонуть. А травы она разные знала.  — Что удумала — забудь, — Гевин говорил спокойно, ему, прожившему на этом свете дольше нее раза в два, помыслы глупой девчонки были видны, как на ладони. — Молодая ты еще, с жизнью счеты сводить. Ведьма его взглядом ожгла, как плетью вытянула. — Не твоя печаль.  — Теперь уже моя, аль забыла? — он только хмыкнул. — Серьезно тебе говорю. Глаз не спущу, так и знай.  — Что-то я венчания не припомню.  — Зимой будет, как у добрых людей полагается. Чай, обручье я тебе еще не сладил, да и дом перестроить надо бы. Элеона только отвернулась. — Отпусти. Мне к ручью надо.  — И куда ж ты пойдешь? — он усмехнулся. Вокруг стояла кромешная темень, небо затягивали низкие облака, так что даже луна не освещала путь, но он шел уверенно, зная остров, как свои пять пальцев.  — Да уж найду, куда.  — Сейчас до озера дойдем, подожди малость. Элеона снова умолкла. На берегу озерца было чуть посветлее, будто вода сама по себе слегка светилась. Ведьма спрыгнула с рук Гевина и, скинув плащ, отправилась в озеро, зашла по пояс и принялась плескать водой на себя. Гевин наблюдал, не отвернувшись — за свою жизнь насмотрелся.  — Отвернись, — зашипела сама Элеона. Ведун фыркнул: — Чему ты смущаешься? Что я увижу — птичью твою спинку? Ведьма зашла еще глубже, повернулась к нему спиной и принялась отмывать волосы и тело. Гевин бесшумно отступил, потом метнулся к своему дому и назад, принеся ей собственную рубаху, которая Элеоне сгодилась бы вместо платья, полотняный отрез и горшочек с мыльным составом. Ведьма взяла мыло, принялась мыть свою гриву. Гевин сел на корень старого дуба, где любил проводить время, продолжая наблюдать за ней. Элеона была красива, что есть, того не отнять. Он не мог понять, зачем же ей требовались все ее привороты? Неужели никто не обращал внимания и без них? Она изгибалась, намыливая спину, стройная, тонкая, с тяжеленной копной темных от воды волос. А под конец и вовсе нырнула, ушла под воду. Гевин ждал, гадая, не решила ли она утопиться? Хмыкнул про себя: равнодушным такое тело не могло бы оставить и камень. Но не сдвинулся с места. Пока что она не его жена, вот и нечего тянуть руки. Все-таки вынырнула, набрать воздуха, мотнула головой, отбрасывая волосы, и опять ушла в озеро, только белоснежное тело мелькнуло. Гевин покачал головой: зачем ей чары, она же самой собой зачарует любого. Дождался, пока она снова покажется из воды. — Вылезай, пока хвост не отрос. Элеона перекинула волосы вперед, прикрывшись, вышла. Ведун протянул ей развернутое полотенце, а взгляда от нее так и не отвел. Элеона полотенце схватила, за дерево прыгнула, там растираться. Гевин рассмеялся: — Ну, чисто кошка. Из воды выскочила — и вылизываться. Ведьма растерлась, вышла, в полотенце завернутая. Гевин кивнул ей на рубашку и плащ, развешанные на кусте: — Одевайся, девочка, ночи уже не летние. Элеона схватила одежду, быстро оделась, волосы раскинула.  — Идем. А, нет, иди сюда, понесу тебя, ноги-то, небось, болят?  — Нет уже, — Элеона на ответ расщедрилась.  — Ну, это хорошо, а все равно, по корням пальцы сбивать не дело. Или боишься?  — Кого бояться? Тебя? Ну, неси, если сил хватит.  — На тебя-то, белка? Хватит, не сомневайся. Я не дряхлый дед, — он легко подхватил ее, прижал к широкой груди и понес. Элеона только недоверчиво фыркнула: — На седьмом-то десятке лет и не дряхлый? Гевин захохотал: — Девочка, мне только пятьдесят два сравнялось, я еще молод. Вот конунгу нашему уже восемьдесят, а он иным юнцам фору даст.  — Почему ж говоришь, что меня в два раза старше?  — Откуда мне знать, сколько тебе лет? На двадцать два-то не тянешь, белка.  — Двадцать два я десять лет назад справляла.  — Хорошо, видать, справила, коль надолго в них осталась, — улыбнулся Гевин. — Ну, вот и дом мой. Через порог переносить пока не буду, чай, не женаты еще. А вот ввести — введу, — ведун поставил ее на землю, взял за запястье и открыл дверь, заводя ее внутрь со словами: — Мир тебе под кровом моего дома. Элеона осмотрелась. Уютный был домик у ведуна. Чего только стоили шкуры, которыми были устланы лавки и даже — о, расточительность! — пол. В Империуме его сочли бы безумцем, тратящим целые состояния на то, чтобы по ним топтались грязными ногами. Ведьма при виде меха аж опешила.  — Ну, что ж ты замерла? Проходи, садись. Небось, голодная? У меня каша с мясом есть, пшенная. Будешь? — Гевин зажег две кованые лампы, одну подвесил на крюк над столом, вторую поставил на приступок у очага.  — Буду, — согласилась Элеона, осторожно пробуя мех пальцами ноги.  — Этот медведь уже не укусит, белка, — Гевин легонько подтолкнул ее вперед, и ноги ведьмы по щиколотку утонули в буром жестковатом мехе.  — Теплый такой…  — На кровати, поверь, теплее и мягче. Садись же, ну, что ты, будто чужая? Элеона присела к столу. Перед ней поставили миску, полную еще теплой каши — уходя с Рамиро к морю, Гевин оставил ее упревать на краю очага, так что сейчас она была как раз готова. Пахло мясом и ароматными травами, ведьма потянула носом, узнавая некоторые запахи и принюхиваясь к незнакомым. И только ложка застучала по миске. Гевин тоже воздал должное позднему ужину, денек у него выдался не из легких. А ночь могла быть и того хлеще: чего ждать от ведьмы, он попросту не знал. Мог бы привязать ее к кровати, вряд ли она бы развязала корабельные узлы в темноте да слабыми женскими руками. Но этого делать ему категорически не хотелось: начинать знакомство с такого, значило бы разрушить еще даже не появившееся доверие меж будущими супругами. Элеона доела, оглянулась: — Где посуду мыть?  — Бадья на улице, а воду я сейчас тебе согрею, — эутрерий подхватил тяжеленное деревянное ведро с водой так легко, словно оно весило не больше наперстка, перелил половину в медный котел и повесил тот над очагом, подбросил в него пару поленьев. Элеона вышла, собрав всю посуду. Гевин подождал, пока она не шагнет за порог, снял с пояса мешочек с рунами и сунул в него руку, наугад вытаскивая три. Бросил их на стол и склонился, рассматривая выпавшие камешки. Руны таинственно помалкивали, ничего определенного не говоря. Ведун хмыкнул: боги то ли еще не определились с судьбой ведьмы, то ли хотят намекнуть, что сам он заварил эту кашу с женитьбой на злобной и мстительной девке, сам и расхлебывать должен, без подсказок. Элеона ждала его с водой. Гевин перелил горячую воду в бадью, поставил ту на чурбак, чтобы ведьмочка не гнула спину и встал рядом. Та принялась мыть посуду, игнорируя жениха. Он подхватывал вымытые тарелки и ложки, потом унес их в дом и вернулся вылить грязную воду. Непривычно было, что кто-то делает что-то за него, хотя Рамиро тоже мыл посуду и готовил еду, когда сам ведун был занят делами. Элеона отряхнула руки и отправилась в дом. Гевин махнул рукой на отгороженную клетушку: — Спать будешь там. Постель я сейчас перестелю. Ведьма кивнула, принялась разбирать волосы, успевшие просохнуть. Эутрерий понаблюдал за ней, вынул из поясного кошеля костяной гребень и подошел. — Позволишь, я помогу?  — Ну, помоги, — она повернулась спиной. Гевин осторожно принялся расчесывать тяжелую медь ее волос, разглаживая их ладонью и словно невзначай касаясь пальцами ее спины. Волосы были жаркие как дорогой имперский шелк, блестели, льнули к его рукам.  — Красота какая, белка. Понимаю теперь, отчего кос не плетешь, — пробормотал мужчина, наклоняясь чуть ниже и вдыхая аромат трав от ее волос. В дверь застучали: — Дядька Гевин, Рунка опять мается. Ведун вздохнул. — Сейчас прибегу, — и отдал Элеоне гребень. Принялся собирать в мешок травы и готовые отвары в закупоренных воском берестяных туесках.  — Не помогут ей травы, ребенок перевернулся, — ведьма только глазами блеснула да ушла в свою клетушку. — Руки накладывай.  — Не умею я, то женское знание, — недовольно признался Гевин.  — Тогда молитесь всем островом, что еще осталось. Или из Империи еще знахарку везите.  — А ты что же, откажешь помочь? — ведун остановился в проеме, откинув полотняную занавесь, и внимательно посмотрел на ведьму. Элеона вздохнула. Встала, плащ цапнула: — Ну, веди, ведун.  — Сначала поклянись, что не причинишь вреда ни матери, ни ребенку, — сурово сдвинул брови Гевин. — Силой своей и кровью клянись.  — Силой и кровью своей клянусь, что не причиню вреда ни ребенку, ни роженице. А теперь веди. Рожать она надумала, раньше сроку.  — Ну, держись, ведьмочка, — хмыкнул эутрерий, подхватил ее, перекинул через плечо и понесся куда-то в ночь, быстрее призового жеребца на скачках в Номском циркусе. Альда только ахнула, узрев их.  — Не бойся, вреда она не причинит, я за нее отвечаю, — успокоил сестру Гевин. Элеона на разговоры размениваться не стала, вошла в комнату к Альруне, всех из нее выставила, дверь заперла. Через минуту роженица и стонать стала тише.  — Ну, гляди, братец, — Альда была в полном расстройстве чувств, переживая за единственную дочь так, как не переживала за сыновей. — Если с Рункой что-то случится, я не пожалею никого. Роды были тяжелыми. Ночь миновала на розовое зарево, а из комнаты Альруны все неслись слабые стоны. Наконец, к ним вплелся слабый попискивающий звук. Кьялли, наплевав на все приличия и традиции, вломился в комнату жены, едва услышал его. Элеона обтирала влажным полотном лоб роженицы, счастливо улыбавшейся и прижимавшей к груди ребенка. Эутрерий рухнул перед кроватью на колени, осторожно обнимая обоих, жену и новорожденную дочь. Забормотал что-то, запинаясь — никогда он не был силен в речах, даже замуж Альруну позвал косноязычно, едва не заикаясь. Элеона вышла из комнаты, словно никого не видя, прошла мимо всех собравшихся. Кьялли догнал ее одновременно с Гевином. — Эй… постой… Ты… — он судорожно вдохнул и выдал: — Благослови тебя боги, девочка, и мужа хорошего! — и умчался назад, к жене. Ведун раскашлялся. Ведьма только засмеялась ведьминским своим смехом и ускорила шаг, торопясь забраться в ближайшую реку или озеро.  — Куда спешишь, белка? — Гевин на ходу снова ее поймал на руки. — Куда тебя нести?  — В озеро любое брось, только чтоб не соленое. Гевин зашагал к ближайшему озеру, которых на острове было много, как и ручьев, питаемых подземными источниками. — Ты, как и Рамир, кому-то водному посвящена? — любопытно поинтересовался у Элеоны.  — Аквиусу. Бог рек и ручьев с озерами.  — Забавные имена у ваших богов, белка. Я-то думал, коль сила в тебе ведовская, ты ее от земли берешь.  — Не все ведьмы берут силу от земли, — язык у Элеоны заплетался, глаза закрывались. Гевин, не раздеваясь, зашагал прямо в воду, бережно опустил в нее — теплую, как парное молоко — свою ношу. Элеона вздохнула, чувствуя, как сила струится по телу, наполняя новой энергией.  — Ты молодец, девочка, — Гевин наклонил голову и тронул губами ее лоб. Элеона не ответила — спала. Домой он отнес ее на руках, уложил на лавку и принялся раздевать, не укладывать же ее было в мокрой одежде в постель? Без одежды Элеона выглядела совсем юной. И не скажешь, что тридцать два года. Гевин укутал ее в одеяло из мягких беличьих шкурок, усмехаясь: теперь она и впрямь походила на белку, и отнес на перестеленную постель в каморке. Повесил сушиться рубашку, привел себя в порядок, постелил и себе уже привычно на лавке, погасил лампы и лег. Утром Элеоны в доме не оказалось. Вместе с рубашкой. Гевин вышел во двор, раздумывая, куда могла податься ведьмочка. Судя по тому, что под навесом на длинном полотне наличествовали сушившиеся травы, невеста убежала знакомиться с местной флорой. Гевин переливчато свистнул, из кроны дуба к нему слетел крупный седоватый ворон. — Мунин, присмотри за моей нареченной, будь ласков. Ворон полетел искать ведьму. Через четверть часа прилетел, хлопая крыльями и надрывно каркая. — Хороша невестушка! Приданого наловила.  — Какого приданого, Мунин, ты о чем? — Гевин занимался тем, что разбирал крышу дома, снимая покрывающий ее дерн.  — Костяным ножом шубку себе завалила. Иди, ведун, помогай тащить. Гевин бросил работу и ринулся за вороном, который каркал-хохотал, ведя его в сторону озера. На поляне лежал крупный волк, глаза уже остекленели. Глаз, вернее, из второго торчала рукоять длинного костяного ножа, вошедшего по самую рукоять. Гевин завертелся по поляне, потом поднял голову, разглядывая открывающийся ему снизу чудный вид на голые ноги и ягодицы Элеоны, вцепившейся в толстую ветку ясеня, на который она взобралась, не помня себя. А теперь явно не могла сообразить, как слезть. — Ай да белочка! — рассмеялся ведун. — Такого волка завалила, будет тебе знатная шубка на зиму.  — Я не слезу, — предупредила его ведьма.  — А ты прыгай, я поймаю. Элеона примерилась и свалилась, как яблоко по осени. Гевин только хекнул, подхватив ее. — Натерпелась страху?  — Он страшный… И клыки…  — Ну-ну, он уже сдох. Хороший удар, белка. И рука не дрогнула, шкуру не испортила. Не всякий охотник так сумеет, — похвалил Гевин, умолчав, что «не всякий охотник» будет лет так десяти, потому как ребятня постарше бьет зверя в глаз метко, не попортить шкуру считается хорошим достижением. Сердце у Элеоны все еще суматошно колотилось.  — Отнесу тебя домой и вернусь за трофеем. Еще пара таких волков — и шуба у тебя будет на зависть вашей императрице.  — Нет уж, больше я волков бить не буду, — отказалась ведьма. — И нож пропал…  — Новый тебе вырежу. Ведьма закивала, потом взвизгнула — из кустов выглянула чья-то серая морда. — Ба, да это была волчица, — Гевин поставил Элеону на землю и поймал заскулившего и поджимающего хвостик волчонка за шкирку. — Вот те на! А вот и еще один. Ума не приложу, что с ними теперь делать. Сами не выживут ведь…  — А давай, домой возьмем? Волки умные и очень верные. Гевин нахмурился, раздумывая, как будет мирить волчат с горами тех, кто приходит к нему за помощью. — Волки — это волки, сколько ни корми, в лес будут смотреть. Ну, добро, возьмем, авось не подохнут. Козье молоко, конечно, не волчье, но попробовать можно. Волчата прижались к ведьме, почуяв, что им ничего не угрожает.  — Что ж, — вздохнул Гевин, — козу доить умеешь?  — Нет, никогда не пробовала. — Ну, это нетрудно, я тебя научу. Если уж ты собираешься приручить волчат, то тебе за ними и приглядывать, и кормить. Согласна, белка? Элеона закивала, удерживая в объятиях два мохнатых тельца. Гевин усмехнулся, ему неудержимо захотелось погладить ее по рыжей гриве, и он уступил этому желанию. — Проголодалась?  — Нет еще, — она от руки увернулась. Гевин улыбнулся еще шире: долго ли она будет дичиться? До самой зимы?  — Ну, так мы идем? Они голодные, есть хотят.  — Идем, — ведун кивнул и направился домой, прихватив добычу Элеоны. Есть волчатину на Эутарах было не принято, хотя уши и хвосты иногда вялились, а вот роскошные шубы уже перелинявших к зиме хищников были в цене. Элеоне повезло убить именно такую волчицу, в тяжелом палево-сером одеянии. Дома ведьма принялась устраивать волчатам угол. Детеныши норовили покусать ее за пальцы, нетерпеливо хныкали, требуя еды.  — Оставь ты их, идем, буду учить тебя доить козу, — ухмыльнулся Гевин. — Их у меня две, Вела и Кана. К Кане я тебя пока не подпущу, характер у нее мерзостный, и рога крепкие. А вот Велку можешь обиходить. Вела была белоснежная, с одним только черным пятном на спине. Кана, буравившая их злобным взглядом и грозно мемекавшая, была черной, как смоль. Гевин вывел Велу из загона, привязал ее к плетню и поставил низкую скамеечку и ведерко рядом. — Садись, не бойся. Элеона села, опасливо глядя на козу.  — Погладь ее. Дай обнюхать свои руки. Коза — как девственница, пугливая и нежная. Элеона погладила животное, дала осмотреть себя, обнюхать. Гевин опустился на колени за спиной ведьмы, взял ее за запястья и повел по боку козы ее руками, поясняя: — Нельзя хватать ее за вымя сразу — испугается. Вот так, осторожно, ласково. Погладь, помассируй. Это нужно, чтобы молоко не застаивалось, а сосцам не было больно. Теперь возьми тряпочку и обмой вымя. Ведьма послушно выполняла все, что говорил ведун. Доить козу было немного страшно.  — Ну вот, теперь подставляй ведерко. Гевин положил ладони поверх ее рук на вымени, показывая, как именно следует давить на сосцы, чтобы из них брызнуло густое молоко. В воздухе немедленно повис молочный запах. Элеона попробовала повторить сама. Ощущение было забавное. Коза стояла смирно и только вздыхала время от времени.  — Умница, девочка. У тебя хорошо получается. Можно чуть сильнее, Веле ты нравишься. Его ладони невесомо скользнули по ее рукам и легли на плечи, согревая. Коза ведьме тоже понравилась, она была теплая, спокойная и пахла молоком.  — Ну, вот, видишь, у нее вымя стало похоже на тряпочку? Это значит, сдоили почти целиком. Давай мне ведерко, а сама можешь наградить Велу яблоком и кусочком соли. Козы обожают соль. Коза сжевала яблоко, хрупая, припрыгнула, сцапав соль, замекала.  — Ну, как тебе новый опыт? — усмехнулся Гевин, поглядывая на ведьмочку.  — Мне понравилось. Она милая.  — Вечером попробуешь подоить ее сама. Совсем сама, — кивнул эутрерий. — Ну, идем, будешь кормить своих волчат. Волчата встретили их писком и копошением.  — Ты когда-нибудь кормила ребенка из рожка? — Гевин открыл деревянный ларь и нырнул в его необъятное нутро, что-то выискивая.  — Кормила, — кивнула Элеона.  — Тогда держи, — мужчина протянул ей вырезанный из кости рожок с тряпичным кончиком. Ведьма взяла его, наполнила молоком и принялась кормить волчат, хнычущих от голода. Гевин невольно залюбовался ею, представив на месте волчат младенцев. — Говорят, основателя Нома, Нимиуса, выкормила волчица? — задумчиво изрек эутрерий.  — Говорят так. Волки почитаемы у нас.  — А как же ваши пантеры? — Гевин любопытно склонил голову.  — Пантеры почитаемы не менее… Но они стражи и друзья, а тот, кто подружится с волком… тому это не приносит ничего хорошего. Основатель Нома, вскормленный волчицей, был братоубийцей, предателем и тираном. Гевин ничего не сказал, только выразительно покосился на женщину и два толстых меховых комка у нее в подоле.  — Я ведьма, от меня и так не ждут ничего хорошего. К тому же, это я их кормлю.  — Почему же не ждут? Я, например, жду.  — И чего ж ты от меня ждешь, ведун?  — Возможности получить не только жену, но и верного друга и соратника. Так у нас принято. Муж не должен ждать от жены ножа под лопатку, а жена от мужа — удара. Элеона только фыркнула: — Зачем мне всаживать в тебя нож?  — Это было иносказательно, белка, — пожал плечами Гевин. — Ты, несомненно, искусна в составлении ядов. Да и волшба твоя пока еще при тебе.  — И ядов и противоядий, я все умею, — Элеона переложила сытых спящих волчат на тряпки.  — Расскажи о себе, пока я готовлю завтрак, — предложил ведун.  — Родилась в Агаре, провинции Нома, в младенчестве мать посвятила меня Никте, богине ночи и черных чар, а бабка, желая уберечь от костра, втайне отдала меня Аквиусу по праву старшей в роду. Она надеялась, что это поможет мне. Мать сожгли, когда мне было двенадцать, бабка умерла к тому времени. Я убежала, пока не нашли меня, жила у старого травника. Когда мне было восемнадцать, я встретила мужчину, который стал моим мужем через полгода. А еще через десять лет он привез с охоты раненого юношу, на которого напал дикий вепрь. Я выходила парня, а он увел у меня мужа.  — Странно… Странные все же люди в Империуме, — почесал в затылке эутрерий. — Прожить вместе десять лет — и разбежаться… это какая-то феноменальная глупость. Неужто за эти годы не проросли друг другу в душу?  — Видимо, не так уж я ему и запала, раз променял меня на кого-то. Гевин только хмыкнул озадаченно. Потом задумчиво произнес: — Да, норов у тебя не медовый, язычок, верно, тоже не на привязи держишь. А что ж ты его не приворожила?  — Не настолько и нужен был.  — А коль не нужен — на что обиду затаила? Рамира, вон, едва со свету не сжила?  — Не настолько нужен был, чтобы приворот вершить. А так, ждала и мучилась…  — Любила его? — Гевин умудрился-таки погладить ее по шелковой меди кудрей.  — Любила. Десять лет прожила же как-то?  — И до сих пор любишь?  — Нет, за четыре-то года прошла вся любовь.  — А почему ты согласилась ехать сюда? Насколько знаю, Ванир вряд ли обещал горы золотые.  — Обещал, что на костер тащить не станут за травы.  — За травы и не тащили бы, я сам травный мастер, уже больше трех десятков лет людей лечу, как могу. А вот за черное ведовство у нас разговор всегда был короткий — камень на шею — и в море, Морской Старец разберется, принять иль нет. Элеона только пожала плечами.  — Ну, ладно, белка, — Гевин снял с крюка над очагом небольшой котелок, приоткрыл крышку, и дом наполнил восхитительный аромат тушеного с зеленью и овощами мяса. Элеона принюхалась, в желудке заурчало. Ведун с улыбкой наблюдал за ней, ставя на стол котелок и полковриги хлеба, который здесь, на Эутарах, резать было не принято, его ломали руками. И ждал, что она станет делать, если он не скажет «бери миску и ложку». Элеона вопросительно глянула на него.  — Садись, в этом доме тебе разрешения на еду не требуется. Ведьма присела к столу. Гевин щедрой рукой отмерил ей жаркого, протянул кусок хлеба, похожего на высокую пористую лепешку с непривычным Элеоне кисловатым вкусом. Женщина пробовала его аккуратно, но потом успокоилась, понравилось. После завтрака вымыла посуду и кивнула ведуну: — Я на озеро.  — Вот же водяная душа, — добродушно фыркнул ведун. — Хвост отрастишь? Коль уж идешь на озеро, доплыть до кувшинок сумеешь?  — Хвост я не отращиваю, а доплыть сумею, чего ж не суметь?  — Выдерни штук пять с корнем, будь ласкова.  — Хорошо, — Элеона поднялась. Рубашка ведуна ей доходила до середины бедра, открывая ноги чуть ли не на всем протяжении. Но ведьму это нимало не смущало.  — Вернешься, коль меня не будет — сама хозяйничай, — Гевин тоже встал, засобирался куда-то.  — Ладно. Волчата захныкали, заторопились следом за ведьмой. Ведун едва сдержал смешок: вот и обзавелся семьей. Невеста — ведьма, детишки — волки. Что ж у него все, не как у людей? А невеста еще и за волчатами наклонилась, на руки взять. Гевин вытаращился, сглатывая вмиг пересохшим горлом. И порадовался тому, что не в тарте — тот колом встал бы, а в портах. — Все, ушел я, — буркнул хрипло и вымелся из дома. Элеона убежала на озеро, повесила рубаху на ветки и пошла в воду, кувшинок ведуну набрать, самой вволю поплавать. Ей было странно, как во сне. Вроде бы, реально все, люди, вещи, а события происходят странные, от которых то в жар, то в холод бросает. Вот как оно? Что? Только ночью стояла на обрыве, думала, как же ноги переставить — тяжелые, как каменные, да не кричать, в воду летя. Потом Альруна рожала, хорошая девка, дай ей боги счастья на долгие годы, еле вытянула и мать, и дитя, все силы отдала, тоже думала — там и кончится, вот оно — наказание. Волчица эта еще… И Гевин, ведун проклятый… Глазищами своими серыми, как ненастье, так оглядывает — хоть голову в подол прячь. Элеона вздрогнула, огладила себя ладонями. И бросилась в воду, плавать, все мысли смывать. Да только не помогала нынче вода, Аквиус словно смеялся — холодные струи от подземных ключей обвили ведьму, как ласкающие руки, показалось — не ледяная вода, а кипяток по коже прошелся. Хоть в море окунайся, там уж точно ласкать не станут. Элеона набрала кувшинок и заспешила домой, положить цветы в воду и опять волчат покормить. Ведун вернулся только к вечеру, пришел, чуть прихрамывая, пыльный. Усталый — Элеона по глазам видела, да и тянуло от него этой усталостью, как потом. Бросил на лавку холщовый тюк какой-то, взял полотна отрез и пошел на озеро, купаться. Ведьма за ним шмыгнула, чувствуя себя дурой, подглядеть из кустов на жениха. Гевин скинул рубаху, полотняные штаны, сдернул с полуседой косы кожаный шнурок, и Элеона едва успела зажать рот себе руками — потекло по спине золото вперемешку с серебром, как живая река, накрыло плащом. В воду вошел не старик с разбойной рожей, а языческий их бог, статный, с широченными плечами, узкими бедрами. Если сравнивать его с Глауром, то последний однозначно проигрывал — не расцвел еще истинной красотой младший сын конунга, не набрал мужской мощной силы. Правду говорили люди — варвары-эутрерии только после полувека считаются зрелыми мужчинами, а до того — юнцами. Ведьма замерла, не зная, то ли кинуться прочь, то ли к жениху. Потом все-таки благоразумие победило, только ветки прошуршали, унеслась домой. Козу доить. Гевин усмехнулся: подглядывала белка, только не знал, чем напугал ее — вроде, и не поворачивался лицом к берегу? Элеона козу подоила, волчат покормила и опять в лес ушла с ними вместе, жених женихом, а травы собирать надо. И не заметила, как умудрилась заблудиться. Опомнилась только, когда лес встал стеной вокруг. Он был не похож на светлые сосновые леса Империума, которые видно напросвет на стадию. Подлесок и кроны деревьев в нем были такими густыми, что на берегу еще было светло, а здесь царил полумрак, сгущающийся с каждой минутой. Элеона рванулась влево, вправо, не нашла просвета в стволах. Волчата резвились и кувыркались, явно ничего не опасаясь, хотя где-то за переплетением ветвей что-то шуршало, скреблось, урчало. Потом раздался волчий подвывающий зов. Волчата насторожили ушки и заскулили.  — Тихо, — прошептала Элеона, сгребая их на руки. — Тихо. Я — ваша мама, а там чужие волки. Понятно? Гевин вернулся домой, нашел свежесдоенное молоко, но самой Элеоны и ее волчат не было. Он не беспокоился, пока не опустились сумерки. А потом понял, что не дождется ведьмочку — глупая девчонка, наверняка, заблудилась в незнакомом лесу. Пришлось звать Мунина, просить искать ее, пока не стало поздно. Гевин и сам кинулся по следам, пока видел их, благо, что следопытом был отменным, а два волчонка и непривычная к лесу уроженка Империума оставляли достаточно заметный след. Элеона умудрилась найти какую-то нору под корнями деревьев и уснуть там, обнявшись с волчатами, перед этим запечатав нору знаком отвода глаз. Мунин сел на ветку над норой, указывая на потеряшек, но Гевин дважды прошел мимо них, пока не сообразил закрыть глаза и искать на слух. Ворон аж чуть с дерева не свалился от смеха. Ведун нашарил Элеону, волчат, и только тогда посмотрел. Заворчал: — Дура девка, кто ж от зверей глаза-то отводит? Они на нос больше полагаются! А если б Мунина не было? Я б до новой луны вас искал и одни косточки б нашел? — сгреб ведьму за плечи, легонько встряхивая.  — Ой, ведун, — Элеона с трудом проснулась, окоченев.  — Держи волчат своих крепче, — он сунул ей в руки заскуливших детенышей, подхватил ее и помчался домой. — Замерзла?  — Немного, дети грели.  — Ничего, сейчас молока согрею с медом, напьешься и спать ляжешь. Без меня по лесу больше не броди.  — Ладно. Зато трав насобирала. Ой, я тебе кувшинок принесла.  — Видел я, молодец, белка. Он донес ее до дома, сразу уложил в постель, под два меховых одеяла, пошел греметь котелком — греть молоко. — Волчат сам накормлю, лежи. К моменту, когда котелок согрелся, Элеона снова уснула, лежала, подложив одну руку под голову. И рубаха на лавке рядом, аккуратно сложенная. Гевин неловко потоптался рядом, гадая, стоит ли ее будить, или понадеяться, что не захворает, если изнутри молоком не прогреется. Потом все же присел рядом на постель, погладил по молочно-белому плечу: — Белка, проснись, надо теплого выпить. Элеона открыла глаза, туманно-зеленые, села, взяла молоко, не обращая внимания на то, что одеяло сползло до пояса. Гевин окинул взглядом ее грудь, едва не облизнулся: девичья, упругая, еще не знавшая, как кормить дитя, она так и манила обнять ее ладонями, сжать, ощутить тепло и нежность кожи. Ведьма допила, вернула ему посуду, улеглась обратно. Тут же прибежали два серых мохнатых шарика. И нахально заняли место на груди. Эутрерий усмехнулся: стражи явились. Этак до зимы он точно традиции соблюдет, невесту и пальцем не тронув. Как бы только ладони до костей не стереть. Судя по улыбке Элеоны и участившемуся дыханию, снились ей совсем не кувшинки. Гевин выскочил во двор, сунул голову в бадью с водой. Ведьма, как есть ведьма! Аж туман в голове, да что ж это такое? Взрослый же, не юнец шестнадцатилетний, а жаром обносит, как углями присыпали. Элеоне же снилось, как ее ласкают чьи-то руки, блуждают по ее телу. Ведьма хихикала и постанывала в голос. Волчата, которым она не давала спать, топтались по ней, тыкались носами в грудь, порождая очередной виток сновидения. Гевин, которого эти стоны изрядно завели, нервно мерил шагами большую комнату, придерживая ладонью восставшую плоть, потом рыкнул и втиснулся в каморку, шугнув детенышей на подстилку в углу. И сам сел рядом, осторожно положил ладонь на грудь Элеоне, слегка прижав. Ведьма под его ладонью выгнулась сильнее, потерлась о нее, ластясь. Эутрерий наклонился, тронул вторую грудь губами, вобрал напряженный сосок в рот, мягко перекатывая его языком. Элеона всхлипнула, протяжно, долго. Гевин принялся покрывать ее поцелуями, поглаживая по плечам, по бокам широкими ладонями, сдвигая мех прочь. Прижался лицом к ее животу, чувствуя, как бьется под губами вена под кожей. Сдвинулся ниже, вдыхая аромат ее лона, пряный от желания. Ведьма раздвинула ноги, снова застонала прерывисто. Мужчина провел пальцами по жестким рыжим завиткам, по влажным складочкам, нежно и осторожно, как по лепесткам хрупкой кувшинки. Элеона явно жаждала утоления желания, всхлипывала под прикосновениями. Гевин не знал, какими силами он заставляет себя оставаться на месте, ласкать ее лишь губами, языком и пальцами. Он знал, что Элеона давно уже не невинна. Но вот так, в полусне взять ее — не мог. Только еще чуть сдвинулся, облизал свои пальцы и скользнул ими в ее тело, горячее и истекающее соком, как южный плод. Элеона застонала, сжала его пальцы в себе. Он никогда прежде не ласкал так, даже не знал, что это так приятно. Хотя и не удовлетворяет огонь в чреслах, от которого уже больно. Элеона открыла глаза, шальные, горящие зеленью: — Сделай своею. Гевин только глухо заурчал, как зверь, подсунул руку ей под голову, легко поднимая и целуя — жадно, властно. Оторвался от ее губ, хрипло спросил: — Уверена?  — Уверена, — ведьма кивнула. А потом у нее перехватило дыхание, потому что Гевин поднялся, открываясь перед ней во всей красе своего обнаженного тела, навис, как огромный хищник, пока еще принюхивающийся к жертве. Элеона ахнула, заскользила ладонями по его телу.  — Мамочка… Только не разорви меня, прошу… — а сама рук оторвать не могла, оглаживала, ощупывала, стонала и урчала, потираясь о меха на постели, как течная кошка перед породистым котом. И поверить не могла, что теперь ей это не снится. Гевин усмехнулся диковато, блеснув крепкими зубами, проворчал: — Ну, держись, белочка. И ей в самом деле пришлось держаться, сцепив руки на его мощной шее, когда он наклонился и медленно толкнулся в нее, заполняя, кажется, до самого солнечного сплетения. Элеона оплела его ногами, изогнулась вся, впрямь, как белка на могучем дубе. Гевин поцеловал ее, а потом задвигался — размеренно, плавно, опираясь на одну только руку, а второй ласкал ее грудь, придерживал под спину, когда она с криком выгнулась, стремясь прижаться к нему еще крепче. Элеона еще никогда в жизни не испытывала такого наслаждения, как сегодня, когда изгибалась под ведуном, оглашая всю округу хриплыми воплями. Проклятущий эутрерий измучил ее, выжал досуха, заставил сорвать голос и умолять шепотом. Только мольбы отчего-то звучали не «Хватит, довольно», а «Еще!». Неутомимый варвар подчинялся, так что Элеона, опустошенная и совершенно счастливая, едва отойдя от новой волны наслаждения, провалилась в сон уже лишь к рассвету. И спала, свернувшись калачиком на Гевине, не реагируя ни на что. Тот обнимал ее, грея собой, улыбался во сне, и если бы кто-нибудь, кроме солнечных лучей, проникших в дом через узкое оконце под крышей, мог его видеть, то ни за что не дал бы Гевину его пятидесяти двух зим.