Душа моя рваная — вся тебе

Сознание немного плывет. Пускай не так сильно, но все же ощутимо. Она вылезает из-под какого-то незнакомого мужчины. Имени даже его не знает. Ничего. Зато все еще чувствует его присутствие в себе. И следы спермы на бедрах. Протрезветь бы ей. Но Изабель нравится все это, нравится вот так грязно, без лишних фраз и условностей. Она так спасается. Так выживает. На губах у нее удовлетворенная улыбка, а за грудиной гниющая душа. Колготки на полу валяются порванные. Она их зачем-то наматывает на пальцы, обматывает вокруг ладони. Лямки лифчика порваны, его она даже поднимать не собирается. Не потому, что лямки рваные. Потому что он лежит прямо в чьей-то блевотине. И на секунду — всего лишь на секунду — она задумывается, не ее ли это блевотина. Вряд ли. Вчера она пила. По-страшному пила. Но уж точно заметила бы, если бы блевала. Глотку сушит, а она все ходит по коридорам чужой квартиры, периодически натыкаясь на спящие тела. Последствия попойки видны везде: разрисованные краской из баллончика стены, разлитый алкоголь, разбросанная одежда, пустые и не до конца выпитые бутылки, остатки еды. Найти бы воды, хотя бы из-под крана выпить. Но Изабель ищет свою одежду. Обнаженная, так пошло выглядящая с размазанным макияжем, въевшейся в щеку помадой и давно потерявшей нормальный вид подводкой. Некогда великолепная укладка растрепана. Лишь на ногтях идеальный маникюр, а на запястьях — тяжелые браслеты. Свои до неприличия короткие шорты она вытаскивает из-под головы у какой-то блондинки. И с непонятным удовлетворением отмечает, что девушка выглядит намного хуже нее. Возможно, у нее вообще передозировка. Но кто сейчас разберет? Вчера она смотрелась круто в этих шортах, под которыми находились черные колготки в крупную сетку. Сегодня же колготки намотаны на руку. Изабель вытирает бедра от чужой спермы первой попавшейся футболкой. Хозяин потом не обрадуется. Проще будет выкинуть, но ей все равно. Она влезает в шорты прямо так, похоронив надежду найти трусики. Потому что они могут быть где угодно — от бутылки с ромом до мусорки. Ей и зеркало не нужно, чтобы понять, что шорты обнажают часть ягодиц. Не сильно, но слишком пошло. Чересчур. Ее майка валяется в ванной, в которой спят двое парней. Этой майкой вчера затыкали слив, чтобы набрать воду. Изабель поднимает ее и оценивает взглядом. Грязная. Настолько, что аж тошно. Майка похожа на ее внутреннее состояние. Она возвращается в спальню, на кровати все еще дрыхнет ее любовник. Один из. Изабель уверена, что за ночь сменила нескольких партнеров. И партнерш. Она мало что помнит. Но ласкающих ее троих парней и девушку, устроившуюся у нее между ног и приятно посасывающую плоть, она помнит хорошо. По телу до сих пор пробегает приятная дрожь от воспоминаний. Удачная попойка. Иначе не назвать. Беспардонно и совершенно не стесняясь, она распахивает дверцы гардероба. И на губах тут же загорается довольная улыбка. Ей несказанно повезло. Потому что комната, как и вероятно вся квартира, принадлежит девушке. Конечно, со вкусом у той проблемы, но сейчас это не волнует. Как и целый список вещей. Изабель вытягивает свободную серую футболку и натягивает на себя. Великовата. Почти разочарованно думает, что кожаный пояс, собирающий на талии ткань, мог бы исправить ситуацию, но он лежит у нее дома. Не до изысков. Дойти бы до Института. Пальцами она взбивает волосы, пытается создать небрежный объем. И потом скидывает с руки собственные колготки. От них толку никакого. Почти у самого выхода из квартиры замечает наполовину полную бутылку белого вина и не может себе отказать — забирает ее с собой. Потому что в горле дико сушит. А еще горло болит. И что-то ей подсказывает, что причина не в простуде. Пьяная она до сих пор. Пьяная и хорошенько оттраханная. О чем кричит развязная походка. Домой она возвращается часов в шесть утра. Пошатывается, периодически делая глотки из бутылки. Ей дерьмово. Нет, не так. Ей откровенно хуево. Настолько, что все произошедшее не заполняет ее. Практически доходит до собственной комнаты по пустынным коридорам. Ведь все еще спят. Никем не замеченная. Разбитая и думающая только о ледяном душе. Только об этом, пока ее взгляд не натыкается на старшего брата. Изабель давит пьяный смешок. Разумеется, Алек уже встал. Не мог не встать. Он только закрыл дверь в свою комнату, сделал не больше трех шагов и наткнулся на пьяную сестру. Вся ее фигура кричит о прошедшей буйной ночи. Она смотрит ему четко в глаза, не отводит взгляд специально. А что-то внутри кричит, орет, беснуется. И ломается. Потому что она хочет, чтобы он наорал на нее. Сказал, что она выглядит, как последняя шалава. Как дешевая проститутка, которую ебали пятеро. Как наркоманка, отсасывающая за дозу. Чтобы больно сдавил ее запястья. Так, чтобы у нее слезы из глаз брызнули. И силой завел в комнату. Повторял, что закроет ее на неделю за произошедшее. А потом закрыл. Закрыл в своей комнате. Не в ее. В его. Пришел на одну из этих диких вечеринок и стащил ее с барной стойки, на которых она так часто танцует по пьяни. Набил морду ее очередному хахолю и вытащил ее из бара за руку. Больно сжимал скулы и кричал прямо ей в лицо, брызжа слюной. Орал, что ненавидит ее. Что она позорит не только себя, но и всю семью. Что ему хочется ударить ее до синяков. Что его трясет от одной мысли, что до нее дотрагивались другие мужчины. Что он не мог спать. Что он убьет каждого, кто прикасался к ней этой ночью. Так, чтобы ее трясло от страха. Чтобы она дрожала всем телом и боялась его. Чтобы он действительно ненавидел ее. Изабель закидывает руку на Алека, обвивает его шею, практически повисает на нем и смачно целует в щеку. С хлюпающим причмокиванием. Слишком развязным и пошлым. Губами задерживается на коже чуть дольше положенного. Прижимается к нему так близко, чтобы он точно почувствовал, что на ней нет нижнего белья. Она хочет, чтобы он понял, насколько она пьяная. А если совсем честно — она даже хочет, чтобы он знал, сколько мужчин сегодня побывало внутри нее. — Доброе утро, старший брат, — пьяным, заплетающимся языком. Он не касается ее. Не придерживает даже, чтобы она не упала. И когда Изабель отстраняется, она замечает на себе его пристальный взгляд. Взгляд, который моментально стирает улыбку с губ. Наблюдающий и долгий. Пристальный. Но она улыбается только шире. Инстинктивно. Потому что то, как он смотрит… Алек никогда не заикается даже о ее попойках. Не говорит о ее внешнем виде. О мужчинах и женщинах, с которыми она спит. Он просто смотрит. Пустым, разочарованным взглядом. От этого взгляда она готова провалиться на месте. Это намного хуже, чем если бы он кричал на нее. Намного хуже, чем если бы ударил. Намного хуже, чем если бы ненавидел ее. Алек никогда не кричит на нее. Алек никогда не поднимает на нее руку. Алек не умеет ненавидеть ее. Он просто разочарован. И это бьет в разы сильнее, в разы больнее, в разы ожесточеннее. Ее брат слишком хороший. Слишком понимающий и надежный. Такой, какими не бывают мужчины из ее мира. Ответственный и верный. А еще не любит много трепаться. О, как она ненавидит этих хорохорящихся мужланов, которые считают, что могут впечатлить ее своими сказками! Но она всегда глупо смеется и ложится под них. Громко стонет, разводя в стороны ноги и закрывая глаза. А сама думает только о том, чтобы на их месте оказался он. Хотя бы один раз. По пьяни, во сне — как угодно. Он, а не кто-то другой. Но Алек слишком слеп и правилен. Если слово «правильный» имеет право употребляться в их семье. Ее старший брат предпочитает мужское общество и никогда не догадается, что практически каждую ночь она еле сдерживается, чтобы в порыве страсти не простонать его имя. Изабель салютует Алеку бутылкой вина и делает большой глоток алкоголя, захлопывая дверь в свою комнату.