Душа моя рваная — вся тебе

Наверное, он просто уже не может слушать, как ее вечно «спасают» другие. Это не усталость, не раздражение и не ревность. Хотя именно на последнее он склонен все сталкивать и спихивать, будто это может хоть как-то оправдать его, как-то помочь. Изабель независимая; Изабель помощь готова принять от любого, кроме собственного старшего брата. Алек разбивает лицо в кровь Рафаэлю — не помогает. Наверное, он просто перегорел и выгорел настолько, что лишь как-то пассивно сам себе признается, что у всей этой истории далеко не родственный характер. Что-то такое, о чем он вслух никогда не говорил, о чем так и не дал ей и задуматься. Они же нормальные; они же здесь все нормальные. Такая хорошая ложь. Клэри двигается рассудком, кажется, после потери близких, после войны, которая не заканчивается, а лишь новый виток событий разворачивает. Джейс ломает сам себе пальцы, его из стороны в сторону морально швыряет. Руны, связующей их, нет; после его смерти и необъяснимого воскрешения все не так. Он сам давно живет с осознанием того, что на собственную младшую сестру смотрит временами неправильно. Изабель спасения ищет в других — больше, чем раньше; чаще и совсем неуместно, — наркотики больше не трогает, но уверенности в этом у него нет. Алек язвит на каждую вторую фразу, сказанную Саймоном в его присутствии — не помогает. Наверное, он просто хочет какой-то обыденности, банальной будничной жизни. Просыпаться в лофте Магнуса, собирать детей в сад, выпивая меньше половины чашки кофе по дороге, проводить летучку в начале дня, потом часа четыре разбирать бумаги в кабинете, вечерами ходить на вылазки с Джейсом, а там забирать детей и возвращаться домой к своему парню. Это звучит так просто, так скучно, что о таком и думать не стоит. Но это проще, чем окружающая реальность. Проще, чем смотреть как чем дальше, тем сильнее все обваливаться на голову, как херовые потолки в заброшенном и так никем и недостроенном здании. А она ладонь его своей сжимает, спрашивая, ну а как он держится, что он делает, чтобы не погрязнуть во всем этом дерьме. Алек не знает, понятия просто не имеет. Зато он знает, что уже устал слушать, как ее снова «спасают». Мелиорн, Себастьян, список получается длинный. Его тошнит, кажется, буквально уже от всего этого. Для нее просто лучшего хочет; не этого всего. И уж точно не того, чтобы однажды она узнала, какие именно мысли по отношению нее порой снуют в его голове туда-сюда, не затыкаясь уже последние года полтора.