Душа моя рваная — вся тебе

Снег падает медленно, а ветра нет совсем. И это даже странно, что в Нью-Йорке наконец идет снег, а не стоит ужасная слякоть — глобальное потепление, назвать можно как угодно, но снег в Новый год — это уже достижение. Алек курит на балконе, не спускаясь и не выходя из здания. Слишком много народу внизу, а там и пару шагов сделать не успеет, как наткнется на мать. И у него нет оправданий, почему он не со всеми. На ходу врать и придумывать никогда не было его сильной стороной; да и подарки он все равно уже все купил, запаковал несколько криво и ближе к часу ночи спустится в зал, чтобы их отдать. Но отмечать — это, наверное, никогда его не было. Отмечать, наряжать — все вот это вот. Это по части Изабель. Он уверен, что она сейчас маневрирует между столами, подправляет криво расставленные подарки, медленно потягивая шампанское из бокала и оправдывает перед родителями его отсутствие. В детстве все было иначе; не проще, но тогда он хотя бы не избегал всех этих сборищ. И не думал о том, что совершенно не умеет делать подарки. Праздники, кажется, несколько лет подряд были абсолютно идентичными. По крайней мере, Алек четко помнит эту синюю пижаму сестры с бежевыми плюшевыми мишками. И носки, которые ей были большие — откуда у них вообще были те вязанные носки с оленями? — но она все равно их не снимала. Изабель, в обнимку со своей любимой плюшевой зеленой змеей (ему временами казалось, что она пытается задушить ту, а не обнимать), читает одну и ту же книжку. Сборник рождественских историй или что-то вроде того. Единственная книжка, с которой она буквально спала в обнимку, как только наступала зима. Он помнит: она читала одно и то же по кругу, пока глаза не слипались, пока она не засыпала буквально на этой книжке со своей змеей. И тогда это казалось ужасно глупым. Тогда он мог подарить ей любую мелочь, она стискивала его в объятиях и кричала чуть ли не в самое ухо: — Папочка, смотри, что мне Алек принес! И неважно, что это были всего лишь конфеты или какой-нибудь плюшевый зверек — он не один свой подарок ей отдал, а мама всегда делала серьезный вид и не выдавала (знай Мариза все до конца, не радовалась бы тогда этим мелочам), — у нее всегда горели глаза, она всегда радовалась так сильно, что все другие коробки и упаковочная бумага казались забытыми. И ту книжку он как-то прочитал. Всего раз, но Алек всегда читал быстро и много, лишь намного позже начал перечитывать своего любимого Шекспира. И того раза стало достаточно, чтобы понять, что его сестра слишком сильно любит эти истории, в которых принцы всегда спасают принцесс. В десять лет это казалось полнейшей глупостью; позже — осознанием того, что в ее сказке для него роль не прописана. Зато спустя пару лет у Изабель все же появился свой принц. Все как надо: с золотистой шевелюрой, самоуверенной улыбкой и лучший в своем роде. И пускай всего на одно Рождество, но Джейс был ее героем, плюшевая змейка осталась валяться под елкой, пока они вдвоем носились по всему Институту, а Алек сидел со стопкой книг в углу и на все вопросы родителей лишь отвечал нечто вроде: — Нет, спасибо. Не хочу садиться за стол с разбитым носом, потому что поскользнулся на мишуре.

[Ахилесс и его золото; Геракл с кучей талантов; выносливый Человек-паук и сильный Бэтмен. и очевидно точно, что я не в этом списке.]

Даже сейчас это все максимально глупо и смешно. Но суть та же — пока все готовятся отмечать, Алек докуривает третью сигарету подряд, пепел стряхивая себе под ноги. Изабель всегда была особенной. И ей нужен был кто-то такой же особенный, а Алек под это определение никогда не попадал. Зато позже он понял, что все поменялось совсем не с появлением Джейса. Они просто все выросли, изменились. Хотя бы потому, что те носки с оленями давно были ей как раз, но Изабель перестала их носить. Да и про плюшевую игрушку забыла. Вместо нее она стала носить украшения и на руке подаренный отцом кнут. Она совсем не была из тех девчонок в беде, которых надо спасать. Да и в принцах не нуждалась, лет с четырнадцати вроде, или с пятнадцати, стук каблуков по паркету каждые праздники оповещал о том, что она торопится, что-то подправляя и переставляя, чтобы к Рождеству или Новому году все было идеально. Пускай в принцах она уже не нуждалась, но это никак не изменяло того факта, что Изабель была особенной. Алек уж точно не видел себя в списке особенных. (Да и, честно говоря, тогда она была всего лишь надоедливой младшей сестрой.) Они перестали обмениваться подарками, когда ей исполнилось шестнадцать. Без договоренностей и видимых причин. Просто перестали. И по сей день это устраивает обоих. Туша сигарету о выступающий край стены, он ловит себя на мысли, что если бы и купил ей подарок на этот Новый год, то все равно выбрал бы что-то совершенно не то. И дело далеко не в том, что их теперь связывает. На часы он не смотрит, да и это излишнее, ведь и без того по оживленности внизу понятно, что до полуночи осталось совсем немного. Разберется с остатками работы и спустится. Надо кое-что доделать; дверь в кабинет открывает, включает свет. И не сразу замечает, что Изабель сидит с ногами на диване. С коробкой в руках. Алек до стола доходит, куртку снимает и на спинку стула вешает.

[она сказала: куда бы ты хотел пойти? скольким рискнуть? я не ищу кого-то со сверхспособностями.]

— Где твое платье? — спрашивает он, окидывая ее взглядом. — Ты не успеешь переодеться. — Знаю, — кивает она, коротко улыбаясь, и встает на ноги. — Я не иду вниз. Она коробку ставит на стол, не акцентируя на этом внимание. И почему-то в своей голове Алек решает, что это подарок для Макса. Странно, что она принесла его сюда, но тем не менее. Намного больше внимания привлекает тот факт, что она все так же в своих обтягивающих кожаных штанах и в том же свитере, как и утром. — Только не говори, что ты сидела здесь в темноте и ждала меня, — отзывается он, кидая на стол пачку сигарет и зажигалку. Он стол обходит, Изабель улыбается слишком явно, все его ворчание мимо ушей пропуская, руками вокруг шеи обвивает, как только он оказывается достаточно близко. — Из, серьезно, тебе не обязательно меня ждать. Ты же знаешь: я доделаю работу и спущусь через час, максимум через два. Его руки на ее талии — верно и привычно. — Почему тебе вечно надо портить момент, Лайтвуд? — возмущается она с тихим смешком. Носом к его щеке прижимается, а он все понять не может, почему она не внизу со всеми. Изабель Лайтвуд так любит вечеринки и шумные сборища, что на секунду ему хочется съязвить и спросить, кто она такая и куда дела его сестру. Снизу разносится шумное «десять, девять…», и она говорит: — Видишь, поздно уже.

[Супермен надевает костюм прежде, чем взлететь. но я не из тех, кто вписывается в этот список.]

Внизу отсчет из хора голосов заканчивается, за окнами палят салюты, на весь Институт слышно звучное «с Новым годом!», когда он ее целует, все еще не понимая, почему она вообще с ним. И Изабель улыбается, и Алек просто заражается этой улыбкой, не отдавая себе в этом отчет. Она обратно губами к его губам прижимается. И несколько секунд пролетают слишком быстро, потому что потом она отстраняется, выскальзывает буквально из его рук и сжимает снова в руках коробку, протягивая.

[мне нужен кто-то, к кому я могу обратиться, по кому буду скучать. я хочу чего-то подобного.]

— Ну давай, открывай уже! Алек из рук сестры берет коробку несколько заторможенно. Крутит ее так, будто это что-то странное. — Ты же знаешь, что мы не дарим друг другу подарки? — уточняет он. Изабель кивает головой многозначительно, руки на груди складывает и ждет. — Я же ничего тебе не купил. — Знаю, — довольно отзывается она. И это как маленькая победа, как детская попытка доказать, что она лучше него. На секунду ему кажется, что перед ним та же самая девчонка, что сидела рядом с елкой, обнимая свою плюшевую змею, и читала по кругу одни и те же истории, мечтая о том, что вырастет и у нее обязательно будет свой принц. Та самая, которой он отдавал все самые вкусные конфеты. Изабель прижимается к его боку, под руку подлезает и в глаза заглядывает. Ее от той девчонки отделяют почти пятнадцать лет, да и не в конфетах дело. Алек прижимает ее к себе, целует в макушку. — Открывай! Бумага шуршит, у нее глаза блестят. Он знает, что она все еще та самая — особенная.