Душа моя рваная — вся тебе

Проблема в том, что у него мышцы ватные. И он не пробует бежать, потому что заранее знает, что это будет тяжело, что это будет все равно, что в замедленной съемке. Только вот на сон все это не похоже. Алек свои сны не запоминает практически никогда, но поспорить готов, что во снах с ним такого не случается. Проблема в том, что он не помнит ни того, что случилось до этого, ни того, что должно случиться после. Это вроде как вырванный какой-то отрывок, просто вписанный куда-то в середину жизни. Правда, он не может просчитать, где середина его жизни. Все вокруг дымчато-синее. Такое, что у него будто бы что-то в глаза попало, потому что видно плохо. Потому что глаза начинают болеть. Пока он не видит ее. Она — зеркало. Отражение каждого ее движения. — Дотронься — и сгоришь, — из ее рта звук хрипяще-чужой, бьющий по перепонкам громогласно. — Она гнилая внутри. Как жаль. Не понимает, просто не понимает, блядь, что это все такое, что оно значит. Руку к ней протягивает и натыкается ладонью на препятствие. А она неживая; у нее взгляд мертвый, белой какой-то дымкой подернутый. — Тебе нельзя ее трогать, — говорит чужой голос ее губами, ее ладонь касается преграды в том же месте, она зеркалить его продолжает. — Она же гнилая. А ты сгоришь. Это дурацкий порыв, в нем логики ни грамма, но он почему-то зовет ее по имени. Полным: — Изабель. Сокращенным: — Иззи. Своим: — Из. Отшатывается непроизвольно, когда она скалится и ногтями по невидимой преграде между ними скребет до такой степени, что звук отвратительный, звук ужасный. Он руками, кулаками просто по чертовой преграде бьет, когда видит кровь у нее на пальцах. Содранные до мяса подушки и обломанные неровно ногти. — Сгоришь. Сгоришь. Сгоришь, глупый мальчишка, — у нее губы продолжают двигаться. Алеку плевать, что это такое: сон, воспоминание, извращенное сознание. Влияние демона, колдовства или что-то другое. У него кровь в висках долбит, инстинкт только один — забрать ее. Забрать и не позволить той твари в ней что-то сделать с его сестрой. — Мне все равно! — он буквально орет, срывается на крик. И после очередного удара, препятствие не чувствует больше. Буквально налетает на нее, в последний момент умудряясь все же в объятиях сжать. Боль начинает пронзать моментально. Он шипит, зубы сжимает, а кожа горит, он как будто каленое железо в руках держит. Кожа обугливаться начинает, у него крик боли удерживать не получается. Разжать руки только отказывается. Щекой к ее щеке прислоняется, чтобы моментально пронзить себя этой болью. Он горит. У него кожа шкварчить начинает уже, блядь. Его выворачивает и выкручивает. Хрен знает, почему он не начинает терять сознание от болевого шока. И где-то практически у самого уха, заглушая его собственные крики: — Ты ведь не должен был ее трогать. Тебе нельзя ее касаться — ты сгоришь.