Душа моя рваная — вся тебе

Тональник из рук вылетает, Изабель выдыхает тяжело и тянется за ним под туалетный столик. Стоило, пожалуй, притащить с собой с кухни чашку кофе. Пускай, кофе бодрит уже не особо сильно, но это все равно лучше, чем вот так — когда у нее руки не держат, когда реакции затормаживаются. Изабель на себя в зеркало смотрит, выдыхает точно так же тяжело снова и откручивает крышку. На рейды ей в ближайшие пару дней лучше не ходить; с такими реакциями только в морге закрыться, периодически засыпая за столом, когда все другие уходят на перерыв, на обед, в конце концов просто уходят, у них же бывает другая жизнь помимо работы. Она на одни губы тратит времени раза в три больше, хотя руки не дрожат. Пару раз карандаш роняет, но это пустяки, потому что тот по лицу не мажет. Черточки кармина по столу ничего не значат. Потом ототрет. Если ототрет. И на кухне в чашку высыпает сразу два пакетика растворимого кофе. — Давно налегаешь на кофеин? — дразнит Джейс, берет точно такой же пакетик; а ей только кажется, что он слишком бодрый. Слишком. Ну такой, каким положено быть нормальным людям, которые спят по ночам. — Не могу открыть глаза, — даже не врет. — Значит, ты их уже закрытыми красишь? Джейс улыбается, Изабель не находит, как парировать шутку. Лишь губы растягивает в улыбке и едва не обжигается, потянув чашку ко рту. Она от себя не бежит, совсем нет, но от кофе бодрости не появляется, она только глаза широко открывает и не моргает почти, за редким исключением, чтобы глаза увлажнить. И за работу хватается моментально. Даже не смотрит, что именно берет, просто берет. В конце концов с фейри она всегда находила общий язык лучше, чем многие здесь, к разочарованию матери. Или к собственному. Утро выходит какое-то слишком долгое, а под кожанку задувает холодный ветер, пока она стоит на мосту и ждет, когда ей все-таки позволят зайти. Меньше всего хочется сидеть с королевой Благого двора на лавочке и распивать раф, как будто они решили поболтать перед работой. Меньше всего хочется возвращаться к обычной жизни, где работа не занимает все время, но это уже отдельная история. Мелиорн не встречает. Встречают те, кого она либо и правда первый раз видит, либо кого забыла. И это не обидно; Изабель давно уже ничего не обидно. Она сама же их всех из жизни выкинула, так что это нормально вроде как. Повзрослела, приоритеты поменяла. Изабель пытается выгнать из себя маленькую девочку, которая цепляется за любые руки, которая пытается быть значимой, которая просто пытается быть любимой. У нее почти это получается. — Настоящий проходной дом. Звучит вместо приветствия, Изабель улыбается, уж улыбаться-то она научилась, быть приветливой, обходительной. Выглядеть картинкой, вписываться в окружающий мир. — И вам доброго дня, Ваше Величество. — Я начинаю видеть нефилимов чаще, чем собственных подданных. Разве вы перестали считать себя высшими созданиями? У королевы голос сладкий, обманчивый, несмотря на насмешливый тон. Изабель здесь почти даже нравится, Изабель почти что самый лучший кандидат на роль дипломатического посла. — Это устарелые взгляды. Уверяю вас, от них скоро не останется и следа. Королева под нос себе фыркает, Изабель почти отчетливо видит, как она дует губы, особенно нижнюю. И отмечает лишь, что она и правда красивая. Очень даже. — Опять будете просить о помощи в войне, которая принесет моему народу ровным счетом ничего, кроме потерь? — и она поднимается со своего трона, который больше плетеное садовое кресло напоминает, обвитое лианами, и делает несколько шагов. — То, что ты спишь с моими людьми, Изабель Лайтвуд, еще не говорит о том, что ты считаешь нас равными вам. Изабель отбивается улыбкой. По наивной какой-то детской привычке. Королева зеркалит ее улыбку, словно бы все в шутку переводя. — Мы нужны друг другу. Джонатан Моргенштерн хочет уничтожить мир, а вы рассуждаете о том, кто и что думает. — Теперь ты звучишь совсем как твой сводный брат. Правильно говорят: все охотники одинаковы и звучат точно так же. — Но Моргенштерн… — Он разве не охотник? У нее на губах усмешка, издевка почти что настоящая. Изабель замолкает, смотрит прямо перед собой и знает, что все дело в паре бессонных ночей, все дело в усталости, которая уже хроническая. Все дело в том, что она, возможно, сейчас не лучший кандидат все же. Все дело в том, что ей не стоило идти одной. — Видишь, я права, — заключает королева. А Изабель лишь думает о том, что все эти слащавые улыбки у нее, должно быть, такие же сахарные и ненастоящие. Будто бы вместо сахарной внутри них стекловата. — Вы сегодня великолепно выглядите, — зайти с обычной лести, пожалуй, не самый лучший шаг, но, кажется, помогает, потому ее собеседница поправляет и без того идеальную прическу. — Ах это. Всего лишь небольшие хлопоты. — Мне нравится ваш оттенок помады. Королева выдавливает из себя короткий смешок, а потом смотрит прямо в глаза; от этого почему-то резко становится неуютно, но Изабель взгляда не отводит. — Я не занимаюсь выбором сама. Меня больше интересует политика. За меня выбирают мои приближенные. Королеве выбирают пудру, чтобы замазывался страх. И помаду, чтобы нарисовать уверенность в себе. Но разве ты не знаешь об этом? Изабель чуть губы тянет в полуулыбке, ловит себя на том, что это в какой-то театр превращается. Это какая-то игра, правила которой она подзабыла, а теперь интуитивно пытается вспоминать. — Я буду разговаривать только с Инквизитором. — Боюсь, что это невозможно. — Значит и помощь Благого двора, боюсь, невозможна. И да, милая, у тебя пудра почти ничего не прячет. Я чувствую твой страх от самого входа. Она юбки подбирает и уходит, за ней следует вся ее свита, а Изабель лишь носом тянет воздух. Нет у нее никакого страха. Нет и быть не может. Она которые сутки живет на паре-другой рун; у нее кожу жжет и саднит. Нет там никакого страха. Смысл слов приходит лишь тогда, когда она почти добирается до Института, когда руна на лопатке перестает действовать, когда она видит нервное движение Алека, выкидывающего сигарету у крыльца. У нее так много страхов, а попытки загрузить себя работой не помогают. Рисовать другое лицо тоже не помогает. Он взглядом на ней останавливается на несколько секунд, а потом убирает сигарету, только что вытащенную, обратно в пачку и поднимается по чертовой лестнице, заходя обратно в здание. Ей бы сюда его сигареты. Ей бы сюда бутылку текилы. Плевать, что она обещала себе отказаться от всех вредных привычек разом: от инь-фэня, от сигарет, от алкоголя. От Алека. Изабель куртку с плеча приспускает, обводит старую руну по контуру, та жжет и саднит, она только зубы покрепче сжимает. Она вполне может так жить; Джейс какое-то время выживал на одних рунах, Алек тоже, когда загонял себя работой. Чем она хуже. От вредных привычек всегда сложно избавляться; особенно, когда они со страхами связаны. Со страхами, живущими под кожей и мешающими спать. Она папку кидает на стол, за которым сидит Клэри. Та не дергается, Изабель мысленно удивляется стабильным нервам. Изабель до сих пор не понимает, почему у девчонки, у которой мир просто из-под ног вылетел, стабильность удается держаться намного проще, чем у нее. — Не получилось? — спрашивает Клэри. — Она хочет видеть Инквизитора. — М-да... — тянет та. — Совсем неудачно? — Мы говорили о помаде, — парирует Изабель и слишком резко в сторону кухни разворачивается. Ей нужна еще чашка. Она либо заснет, либо рискует зависнуть в пространстве. Лопатку жжет до ужаса дискомфортно, она куртку стягивает и кидает на кухонный стол. Руки начинают от кофеина подрагивать. Нервы начинают слетать от собственной неспособности справиться с объемом работы, который она же на себя и взвалила. — Пытаешься себя убить? Она дергается, кипяток льется на руку, чашка разбивается в раковине. Изабель руку трясет и шипит. Движения Алека кажутся быстрыми, но не такими резкими как ее собственные. Он воду включает, ее руку под эту воду запихивает, как будто ей снова лет семь, а она опрокинула на себя чай. Все примерно так и есть на самом деле. С поправкой на возраст. Ситуация та же. — Спасибо. Он в руку ей пихает полотенце, почти что наматывает его на ладонь. Изабель почти что видит саму себя в его глазах. Жалкую. Он от нее отшатывается, как будто она ударила, как будто сама оттолкнула. Вода шумит по барабанным перепонкам. Она пальцами полотенце сжимает и снова находит все свои страхи отчетливо. — Зря злоупотребляешь рунами. Сама знаешь. — Это чтобы другим не злоупотреблять. От него пахнет сигаретами, она вдохнуть этот запах пытается на расстоянии. Нюхать не то же самое, что курить. Смотреть на него не то же самое, что трогать. Это все можно; или так себя оправдывают наркоманы, когда снова начинают принимать. — Я за тобой не слежу. Он начинает зачем-то оправдываться, а ей рот ему заткнуть хочется. Ей сказать хочется, что между ними так много всего, чтобы эти оправдания совсем лишние. Изабель рта не открывает. Она сама хотела, чтобы между ними всего было меньше. Со страхами бороться проще рунами; только в его взгляде страхов не находится, хотя она выискивает их намеренно. — Я попробую завтра без рун, — обещает она. — У меня вот курить бросить не получается. — А мысли о нас? — выходит сумбурно, выходит непроизвольно, она чертово полотенце к коже прижимает, совсем не зная, зачем вообще вдруг это сказала. Алек хмурится, Алек рот открывает, медлит. И пропускает любую возможность ей что-то ответить, потому на кухне появляется Клэри. Потому что Клэри говорит: — Я придумала, что можно сделать. Она начинает болтать, совсем не сразу подводя к сути. Изабель смотрит в глаза Алеку, он уходит, не дожидаясь конца второго предложения. Он уходит, а Изабель точно знает, что ей нужно сделать. Если ее пудра не прячет страх, то ей просто нужна пудра получше. Никто не говорил, что от зависимостей спасает только работа.