Смотрите!Человек в облаках.

Каждый хоть раз вскакивал часов глубокой ночи. Резко распахивал, присыпанные сном, глаза. Пытался стряхнуть с себя останки не желаемого кошмара. Ворочался, не в состоянии найти себе места в квартире. В доме. Во всём мире. А если такого не было, то, скорее всего, вы зря жили всё это время. Кто не бросался в человека с головой, не научился утопать, не стесняясь этого, тот спит спокойно и редко снятся этому человеку сны. Катя проснулась, на часах гремело половина третьего ночи. У неё было ощущение, что кислород для жизни стал абсолютно не пригоден. Окинув взглядом зубастую комнату, она поняла, что ей всё тут противно. И мебель будто бы не на своём месте. А растения вообще не в такт дышат. Жуть. Ощущение, что апокалипсис. Страх в том, что это твой личный Армагеддон и скрыться негде. С твоего храма сыпется штукатурка. Слетают купала, как головы из-под оружия палача. Катерина надевает домашние, мягкие тапки и тихо, чтоб ненароком не вспугнуть сон, сопящего рядом, уже четыре года, мужа, выходит из спальни. Потом проходит гостиную и выходит на балкон. Прохладный, бодрящий воздух холодно бьёт по разгорячённым щекам. Огни города слепят глаза, накатываются слёзы. Кто-то незримо целует её нежно в плечи и коварно подставляет к виску холодный револьвер. Облака сгущаются. Звёзд не видно. В груди кипит протяжный стон тысячи морей. С глубин поднимаются волны. Легион погибших моряков штурмует крепость Кати посреди океанища. А ей не устоять. И к мужу не пойти. Не от того, что он какой-то чёрствый или же небрежный. Скорее всё наоборот. Не умела Катенька плакаться в жилетку, даже близким. Не умела говорить о том, что кровоточит. Чувствовала обжигающий стыд после каждого жалкого своего пика. И бранила себя из-за каждой слабости. От того, наверное, и бежали люди от неё. И кидали, и говорили, какая она плохая и бесчувственная. Хотя она всегда слушала их и жалела, и любила. Обладала искусством эмпатии не хуже любой дворняги. А ей не верили, продолжали видеть в ней обгрызенный сухарь и смотрели как на затухающий окурок. Когда такая беззвучная снаружи обида наполнила даже пустыни, она начала выращивать цветы на подоконнике. Самые разные. В красивых горшках. Она поливала их каждый день и протирала им листья чуть влажной тряпочкой, покупала различные удобрения. А если цветок вырастал, любила пересаживать его в горшочек попросторнее. Ей нравились цветы за то, что проявление любви к ним не требует слов и многосложных эпитетов. Ты можешь молчать и любить их до разрыва диафрагмы. С человеком так не прокатывает. Он всегда требует слов, даже тогда, когда они не нужны вовсе. Ослепшие. Катя плачет. Вокруг неё такой беспорядок. Будто её саму вывернули наизнанку и раскидали. Они с Вовой всегда весь ненужный, но «а вдруг пригодится», хлам складывали на балкон. Тут и велосипед с проколотой шиной. Катюша помнит, как свалилась с него, когда дурочка, не умеющая ещё ездить на эдакой завитушке с колёсами, разогналась до предела и с горы. Как отчаянно трепал волосы ей ветер. И как мило Вова замазывал ранку на её колене зелёнкой. Кое-как утрамбованные друг дружке старая шкатулка и школьный альбом. Там на фотографиях она с подругами стоит. Не виделась с ними с самого выпускного. Им, наверное, неинтересно, где она теперь, да и ей как-то тоже неважно, к какому месту на этом свете их прибило. Ещё на балконе стояли книги. Старые и пыльные. На них можно было писать короткие послания, а после убирать взмахом руки. Они ей от бабушки достались. Кате говорили, мол, продай или раздай кому. А она не могла. Рука их даже открыть не могла. Каждая страница вещала о доме. Как она ненавидела раньше свой старый город, хотела уехать дальше, намного дальше, но до чего же теперь скучает по родному крову. Внизу едут автомобили. Напротив дома строится что-то большое. Москва всегда строится, не умеет стоять на месте. Этому городу необходимо движение. Перевороты и перестройки. Как и всей России. Дверь балкона со скрипом отворилась. Володя подошёл сзади и крепко обнял её. Они молчали. Она плакала. Он обнимал её. Долго. Его рука обвилась вокруг талии Кати как виноградная лоза. Иногда Вова не понимал её. Зачем нужно прятать такой чистый хрусталь под пеплом безразличия? Зачем заглушать штормовой гул пустыми фразами из СМИ? Ведь в ней плачет ещё дитя. Он носом зарылся в её волосы, пахнущие ромашкой.

Он не понимал её. Но любил. И этого было достаточно.