Project A.A.A./ Alpha And Anorexic

Можно ли придумать лучший дуэт, чем они? Они будто благословлены богами. Возможно, их союз был создан богами. Или как объяснить, что тот, чьё имя значит "Народ" и "Власть" влюблён в человека, чьё имя носит сакральный смысл "Меч" и "Слава". И родись они во времена Греции и расцвета Спарты, Дерек бы точно возглавлял народ и подобно божеству, вёл их к чему-то большему и грандиозному, а Стайлз следовал за ним следом, бесстрашно бросаясь в бой за своего короля. Пусть они родились и не в те времена, но присущие им роли сохранили. Дерек ведёт стаю, он их альфа и главарь, он их лидер, к которому они прислушиваются. И даже те, кто изначально громче всех кричали, что ни за что не станут его слушаться и скорее себе вскроют брюхо, теперь спокойно исполняют приказы, не без доли иронии и сарказма, конечно, присущего всем ползучим, но все же не переча своему "королю". А Стайлз все так же безрассудно бросается в бой, считая, что кроме него мир-то спасти некому. И хотя в самой войне от него толку было мало, это лишь внешняя сторона. В своё время, падая в мягкий и пушистый снег, он преследует не только алчную цель отдохнуть, но ещё и договаривается с лисом. Отправляясь в незабытье, он перехватывает лиса в Лимбо и, пообещав ему право пользования, просит помощи. Стайлз прекрасно осознает, что буквально подписывает договор и продаёт своё тело и душу (берите, пользуйтесь), но не сомневается в своём решении. Он ставит Дерека выше себя. Он готов за ним, для него, с ним. Он готов на все. Так что цена собственной души не так высока по сравнению с жизнью любимого оболтуса, который все ещё не признался семье, что на семейный ужин он никогда не приведёт девушку, и внуков его родители увидят от Лоры, но никак не от него. Ставя свою жизнь на кон, он ни на секунду не задумывается о упущенных в жизни возможностях, о самой жизни, которой он бесстрашно раскидывается. Чуть позже, вылезая из сна, Ногицунэ проклинает прародительницу, что прокляла его, Стилински, Хейла да и вообще весь мир. Добравшись до Эрики и ее телефона, он набирает Хейла и коротко говорит, что обращённую суку можно убить лишь выдрав ей сердце. Дерек по телефону непревзойденно громко кричит, хорошо ещё по сети нельзя передать слюну, что летит у него изо рта, потому что он клянётся покончить с Кейт, а потом и с ним. Лис самодовольно усмехается, поправляя упавший уголок пледа, натягивая его обратно на плечо, соглашается с Хейлом, говоря, что если он с Кейт покончит, то лис не против и сам уйти. Прежде чем отключить звонок, он слышит как Дерек спрашивает откуда информация, что Кейт обращена, и что она неполноценна. Он сбрасывает раньше и уже в пустоту говорит, что своих информаторов он не сдаёт. Эрика, милая блондинка, которая Ногицунэ по вкусу, довольно улыбается, потому что она угодила своему "ангелу". Он гладит ее по голове точно собачонку и говорит, что она постаралась на славу. Потому что всю неделю блондинка выискивала Кейт по запаху и следила за ней, оставаясь в тени для именитых охотников. А потом он звонит Ношико и благодарит ее за то, что она обратила ему глупых школьников. Конечно, лисица не сама их обращала, но именно она привела волчицу, которая помогла с обращением. И виной тому то простое и тупое чувство страха. Ношико старая, слабая и осевшая лиса. У неё славная дочка Кира, в которой живет дух лисы и "как бы было прискорбно, если бы она умерла до первого своего хвоста". Наверное поэтому матерь решилась лишить их тел и крайне внимательно следила за тем, чтобы они не нарушали ее заветов. Наверняка в подобных проявлениях "человечности" она видела слабость. И оставляя Стайлза, он совсем не грустит. Конечно, печаль сжирает его изнутри, но он даже рад покинуть этого проблемного мальчишку, передавая его в руки оборотня. Уходя обратно в свой мир, он может с уверенностью сказать, что больше никогда не увидит Стайлза или его копию. Он смотрит на Стилински и видит, как проклятье, оставленное прародительницей спадает, а оковы, что не дают разойтись ему в полную силу, наконец, исчезают. Оставляя Стилински, он движется по воздуху, неожиданно чувствуя собственное тело. Позабытое чувство на секунду пугает его, и он оглядывается по сторонам, думая, что как-то так и умирают лисы. Он замечает её рядом с фонарём. Против воли проскальзывает сравнение с небезызвестным стихотворением. Она стоит все такая же величественная и пугающая. Чёрная одежда, сотканная из тонкой матери ее сил, струится по телу, извиваясь на концах. Волосы из огня хоть и были яркими, не отсвечивали. Костлявой рукой она держала скрюченную корягу. Такую же пугающую, как она. Какая-то нереальная, как будто худший ночной кошмар, она манила его к себе рукой. Кровавый рот был растянул в едкой ухмылке, а от того что она облизывала губы, хотелось визжать и прятаться от неё. Он против воли подошёл. Против воли отметил, что из-за своих рыжих волос она похожа на Мартин или же Мартин похожа на неё. Она, прочитав его мысли, порылась в воспоминаниях и довольно улыбнулась. Демон усмехнулся. Неужто угадал? Повезло же Стайлзу с компанией. – Т'ахал, – гортанным звуком произнесла она его имя. Лис недовольно скривился. От собственного имени он бежал, как от проклятья. – Пора идти, – говорит она и, стукнув корягой по земле, открывает чёрную дыру. Демон тяжело вздыхает, думая о том, что, пока не поздно, может найти себе тело, но она хватает его за волосы и кидает в бездну. Он кричит ей, что она ужасная мать. Богиня раскатисто смеётся и входит в бездну. Одиноко стоящий фонарь на секунду мерцает. Иногда любовь причиняет боль. Иногда помогает освободиться.

***

Что такое Лидия Мартин? Это чудо, сотканное из боли, потерь и васильков. Кто такая Лидия Мартин? Это загадка, помноженная на демона. Зачем Лидия Мартин? Для красоты? Нет, конечно же, нет. Она это связующее звено. Она – это клей. Она – это кукловод, стоящий позади общей картины. Для чего Лидия Мартин? Для того, чтобы превозносить ее. Для восхищения. Питер смотрит на неё и хочет любить, как в французских романах. Красиво, с чувством и статью. Он смотрит на неё и представляет жаркую кариду. Ругается с ней и видит в ней горячую испанку, которая громко кричит. Он бдит над ее сном и находит в ее умиротворенном виде русскую красоту. В каждом взмахе пушистых ресниц он видит грацию восторженных француженок. Смотря на то, как она громко смеется, он видит в ней ирландскую фею. Смотря на неё, он видит дикую амазонку. И в том, как она пьёт чай, он видит самую умелую гейшу. Возможно, он мыслит стереотипно, но ради Бога! Рядом с ней вообще тяжело мыслить. Одного лишь ее взгляда хватает, чтобы спутать все мысли в его голове. Он хочет ее не в каком-то плоском плане. Не просто как объект вожделения и девушку, которую не стыдно показать друзьям. Не как жену и мать будущих детей. Он хочет ее как пару. Сакральное и совершенно непонятное ей значение. Он хочет, чтобы их души были сплетены, подобно ее косе. Едино и неразрывно. Он хочет ее всю. От славных рыжих волос, которые медью блестят на солнце, до ее самых тайных мыслей. Он хочет поглотить ее без остатка, эгоистично спрятав за пазухой, чтобы никто не нашёл. И в красную луну, когда души следует связывать, он знает, что идёт на риск. Что она не согласна. Что она дикая кошка и не приемлет никаких рамок и клеток. Он думает, что даже дикого зверя можно приручить со временем. Забывая лишь, что дикие звери от того и дикие, что не способны быть домашними. И, вонзая клыки в загривок, он надеется на чудо. А получает кошмар. Страшнее всего слушать ее крики. Муки адской боли. Она просыпается ещё до того, как яд доходит до сердца. Тут же сжав в кулаках простыни, не в силах более никак пошевелиться, она пронзительно кричит и слезы градом катятся по ее щекам. Он угрюмо сидит рядом, зная, что она не простит. Но он жадный, он эгоист. Проклинает себя за столь пагубное решение, больше мучаясь от того, что ей больно, нежели из-за того что она, скорее всего, его убьёт. Боль нельзя забрать, иначе превращение будет нарушено и все было бессмысленно. Он не может утешить словом, потому что и вовсе права не имел обрекать ее на эти муки, особенно, зная, что она против. Он сидит рядом, напряжённо молча. Спустя три часа она устаёт кричать. Находясь в оцепенении, все, что ей доступно, это адская боль и страдания. По телу словно скользит раскалённая лава. Она проникает внутрь и течёт по венам. Если прислушаться, то точно можно услышать, как шумит кровь в висках, и как лопаются один за одним капилляры. Она слышит, как под тяжестью лавы скрипят кости и вся она, окутанная лавой, утонувшая в ней, на секунду растворяется в боли. Просыпается она утром. Боль невозможно забыть, а так же чувство жгучей обиды. Она смотрит на его скрюченную спину, понурую голову. – Ты не приблизишься ко мне, – захлёбываясь слезами, говорит она, выпуская, наконец, из кулаков порванные из-за ее ногтей простыни, – Никогда, слышишь? Никогда! – икая, говорит она и, встав, на дрожащих ногах идёт в ванную. В зеркале она видит, как он с болью смотрит ей в след и захлопывает дверь. Целый час она проводит сидя на туалете. Голая, с потеками крови на шеи и спине, она сидит там, закинув одну ногу на другу (потому что всегда должна быть леди) и горько плачет, размазывая по щекам слезы и сопли. Едва успокоившись, все ещё мелко дрожа, заходит в душевую кабину и, включив горячую воду, ещё раз кричит, со всех сил ударяя кулаком по плитке на стене. Почувствовав удар тока, который бьёт прямо в голову, она вскрикивает ещё раз и вылезает из душа, разглядывая разбитую в пух руку. Питер влетает в комнату и бережно берет ее руку в свою, не обращая внимания на протесты. – Тебе больно? – удивлённо спрашивает он, потому что боли быть не должно. Обращённые до первой луны неуязвимы. А ее рука мало того, что выглядит сломанной, так ещё и опасно наливается кровью, хотя наоборот должна деформироваться и восстанавливаться. – Да, придурок, мне больно! – разгневанно кричит она и, выдернув руку, подносит ее к оголенной груди, бережно дуя на опухшую конечность. – Не может быть, – шокировано произносит Питер и делает шаг назад, потом ещё и ещё один, пока не упирается спиной в стену. Она, не обращая на него внимание, выходит из ванной и пытается одеться одной рукой. Выходит не очень. Кое-как нацепив одежду, она здоровой рукой хватает сумку, надевает босоножки, не застёгивая ремешки, от чего те отскакивают от босых пяток и значительно затрудняют передвижение, и бежит к своей машине. Только сев в неё, она позволяет себе выдохнуть и успокоившись, едет в больницу. Краем глаза она видит, как Питер проследует ее на своей машине, но не придаёт этому значения. Для себя она раз и навсегда решает – никогда более она не впустит этого мужчину в свою жизнь. Сказка, с примесью порно и скандалов, закончилась. Пора заканчивать эти бессмысленные романы. Можно отправиться в Индию или Тибет. Да хоть на Аляску! – Милая, это очень сильный ушиб, – Медсестра в больнице милая и заботливая. Она провожает Лидию к лавочке и застёгивает ей босоножки, предварительно предложив тапочки, от которых Мартин отказывается. Она проводит ее к травматологу, а потом объясняет где рентген кабинет. Спустя час она перевязывает ей руку и улыбается с материнской заботой в глазах. У Лидии в горле застревает тошнотворное желание расплакаться, припав ей на грудь, и тихонько тонуть в отчаянье, пока женщина будет заботливо гладить ее по голове и говорить, что все будет хорошо. – Ты ничего не хочешь рассказать? – медсестра указывает пальцем себе на шею и Мартин понимает, что синяк от укуса, разошедшийся на всю шею, вызывает подозрения. Особенно при том, что Мартин в расстёгнутой обуви и наспех надетой рубашке, под которой нет белья. – Если хочешь знать, – Лидия довольно усмехается, – Я сломала руку об его лицо, – да, она врет и при чем очень умело. Порой лучший выход из ситуации – это сказать то, что люди хотят услышать. Мартин буквально видит все те мрачные образы, что рисует воображение в голове медсестры и вместо того, чтобы взять роль жертвы, что повлечёт за собой копов и остальное, она выбирает роль сильной героини. Та, что превозмогла себя и вырвалась из лап насильника. Та что не побоялась постоять за себя. Ах, как жаль, что это только враньё. И, возвращаясь на стоянку, она садиться к нему в машину. Не потому что простила и отпустила. Для прощания. На этот раз последнего. Питер с непониманием смотрит на ее перевязанную руку и хмуриться сильнее обычного. Лидия смотрит прямо перед собой, не утруждая себя тем, чтобы взглянуть на его и увидеть раскаяние. – Медсестра подумала, что ты меня изнасиловал, – усмехнувшись, говорит она, чтобы завязать разговор, потому что вот так сразу сказать, что он конченый мудак, и, если он приблизится к ней, она подаст в суд, не в ее стиле, – Возможно, она была близка к истине. Мое доверие ты точно поимел, – саркастично говорит она и, наконец, поворачивает к нему голову. Плакать совсем не хочется. Хочется ударить его по лицу, а потом поцеловать в засос, как делала всегда, но нет. Пора менять привычки. – Я тебя больше не хочу, Питер. Никак. Ты вошёл в мою жизнь, не спрашивая. Делал, что хотел и когда хотел. Ты никогда не говорил. что любишь меня. Ты только брал, брал и брал. И я устала. Я больше тебя не хочу. Не возвращайся. Никогда, – ей удаётся сохранить ясность голоса, приправив его лишь каплей небрежности. Мысленно она хвалит себя: "Вот так, девочка! Молодец!" И собирается выйти из машины, уже опуская руку на ручку дверцы, медленно оттягивая рычаг на себя. – Я люблю тебя, – она молится, чтобы это не было правдой. Чтобы это оказалось злой выдумкой разума. Впиваясь зубами в нижнюю губу, она молит себя не скулить, как побитая собака. – Врешь, – шипит она, не поворачиваясь, потому что если обернёшься, если допустишь мысль об этом, то уже никогда не уйдёшь. В голове мелькают все те вечера в ресторанах, жаркие ночи в отелях, приторно сладкие пикники, поездки на машинах и яхте. Она вспоминает, как тепло в его объятьях. Как жарко быть под ним и с ним. Куда ей идти? Кто ей нужен? Кому нужна она? Зачем ей делать этот шаг в неизвестность? – Нет, не вру и ты это знаешь! – он бесится неизвестно от чего. Его буквально душит мысль о том, что она уйдёт. О том, что он своими руками подтолкнул ее к этому. – Так разлюби, – неизвестно какие боги придают ей сил в тот момент, чтобы не сорваться на крик, а холодным, ничего не выражающим голосом, произнести это. Она открывает дверь, выходит, не чувствуя ног и, дойдя до своей машины, спокойно пристегивается и уезжает первой. Она не знает кого благодарить за это, но в пустоту машины говорит "спасибо". В свой день рожденья, покусывая губы в предвкушении, она снимает с глаз маску и восторженно вскрикивает, потому что друзья сами устроили ей вечеринку. Она совершенно безвкусно обставлена и воздушные шары никто не использует последние лет десять, но забота так греет ей сердце, что она не может не умилиться. Она благодарит их и принимает подарки, веселится и постоянно отвлекается на телефон. Многочисленные родственники, друзья, знакомые и прочие звонят ей или пишут смс. Она читает каждое из них. Не то чтобы очень внимательно, лишь вскользь проходясь взглядом и быстро набирая стандартное "Спасибо", пока текст одной из смс не перебивает весь вечер и, возможно, всю жизнь. From Peter to me 9:47 p.m. Девочка. 5,7 фунтов. У неё его глаза. Не лезь больше к моему мужу. Сердце ухает в район пяток. Она буквально чувствует, как на секунду ее парализует, и мир вокруг сжимается до размеров точки. Точки-дочки. Не представляя как ей это удалось, но она делает вдох. Первый. Тот, что как удар по барабану. Заставляет упавшее сердце встать на место, запустит моторчик и снять с лица страх. На секунду действительно стало страшно. Дети? У него? Непонятно даже кого именно жалеть. From me to Peter 9:50 p.m. Назови ее в мою честь, раз уж родила в мой день рожденья. Большой палец с аккуратным маникюром набирает ответ. Она стервозно улыбается, вспоминая времена, когда таскала девочек за волосы и приказывала своей свите избить неугодных в туалете. Она тоже умеет быть сукой. Она очень хорошо знает куда бить. Прядь рыжих волос небрежно отбрасывается назад, так же как и телефон. Он падает на кресло, и в тот же момент в него приземляется Айзек. Он бурчит про то, что нельзя разбрасываться вещами. Элисон, одна лишь Элисон, не сводившая с неё глаз, подходит и приобнимает за плечи. – Все хорошо? – заботливым голосом спрашивает она. У Лидии опять перед глазами его большие и тёплые ладони, все те поцелуи в шею и заботливое кормление с рук. Подарки, улыбки, смех. Она вспоминает лето на пляже. Она чувствует его руки на своей талии, как будто опять возвращается в отель в Сан-Марино. Видит это все, пока картинки не становятся расплывчатыми из-за слез, что пеленой стоят в глазах. – Все отлично, – передернув плечами от неожиданно накатившего холода, отвечает она и, пару раз моргнув, прогоняя слезы прочь, широко улыбается подруге. – Где тут наливают? – весело спрашивает она, вновь оставляя позади все те сладкие воспоминания, смело шагая навстречу друзьям и абсенту. И весь оставшийся вечер ей не нужно приказывать себе не думать о нем, потому что она не думает о ненужном. Никогда. И утром, стоя на балконе, потягивая горячий чай, она задумчиво смотрит на восход солнца, слабо улыбаясь. Вечеринка закончилась пару часов назад. Утомлённые учебой и работой ребята отключались в начале четвёртого часа, и Лидия, как самая стойкая, осталась наедине с бардаком, устроенным друзьями. Прибравшись, не гнушаясь громко возмущаться по поводу того что ей, имениннице, приходится убираться и, активно пропихивая их ногами, она вернула дому прежний вид. Укутавшись в вязаный кардиган, на пару размеров больше нужного, она пришла встречать рассвет. Больше всего она любила рассветы. Смотреть на то, как цвета медленно светлеют на небосклоне, и как они окрашиваются из темно-синих в голубые и нюдовые. Кружка обжигала кончики пальцев, а от перепада температур изо рта вырывались облачки белесого пара, но было даже приятно мёрзнуть и прыгать на носочках, стоя босыми ногами на холодной плитке. Было в таких моментах нечто чарующее. Особенно сейчас. В тишине, которая медленно наполнялась птичьим пением. И во всем этом умиротворении легко было пропустить тот момент, когда машина бесшумно подъехала к дому. О наличии третьих персон в ее картине рая, она заметила только когда дверью тихо хлопнули и тактично откашлялись. Медленно опустив взгляд, она не смогла сдержать довольной улыбки, но все же вернула взор к горизонту. – Зачем ты здесь? – спросила она с намёком на смех в голосе. На самом деле ей хотелось громко засмеяться. Питер стоял под ее балконом в белой рубашке, с шикарным букетом алых роз, которые были ростом едва ли не с нее. Возле ее балкона. Не под больничным окном. Он был здесь. Сам. Да, она всегда была заносчивой, но кто смеет ее судить? – Поздравить тебя с днём рожденья, – спокойно ответил он, мягко улыбаясь. Девушка переступила с правой ноги на левую и, сильнее сжав кружку в ладонях, поднесла ее к губам, отпивая. – Ты опоздал. Лучше поздравь свою дочь, – в уголках глаз заплясали демоны. До чего же раздулось ее самомнение в данный момент, – И я не люблю розы, безвкусица, – самодовольно сказала она, как-будто случайно прогнувшись в пояснице, привстав на носочки. Конечно же она блефовала. Букет был хорош, и ее задушила бы зависть, увидев она такой роскошный букет в руках другой, особенно от него, но разве она могла так открыто сказать, что в восторге от цветов? Нет, ни за что. – Я знаю, – усмехнулся Питер и, положив букет на крышу машины, на секунду залез в неё, а потом вышел, подходя к балкону, – Я пришёл извиниться. – Так извиняйся, – безразлично ответила Мартин, всем видом намекая, что на его извинения ей плевать, и выслушать она их готова исключительно из соображений приличий. – Это было извинение. К нему прилагается шампанское и букет, – весело ответил он и, подняв вверх руку, продемонстрировал бутылку игристого вина. Любимую марку она узнала даже не приглядываясь. – Меня не купишь цветочками, Питер, уходи, – выпрямившись, она взглянула на него сверху вниз и, развернувшись, ушла, чтобы через пару минут выйти на террасу. В шелковой пижаме, которую некоторые стыдились надевать, вязаном кардигане и босая. Такая домашняя и родная. У Хейла сердце жалобно сжалось, а волк внутри, доселе тихо рычащий, покорно опустился на передние лапы. В предрассветном свете она была как нимфа из самых красочных рассказов. Внеземная красота, к которой не посмеешь прикоснуться. – Я не уйду, – тихо сказал он, ставя коробку с цветами на землю. Она лишь мельком взглянула на них. – Но тебе придётся. Я не хочу тебя видеть, не порть мне утро, прошу, – устало вздохнула она, потирая пальцами кожу над правой бровью. – Хватит врать, – устало произнёс он с улыбкой и, обхватив ее затылок ладонью, притянул к себе, усмехаясь тому, как она в миг послушно прикрыла глаза и разомкнула губы. Можно было счесть ее легкомысленной, продажной и даже дурой. Но ничто на свете не способно объяснить то, что ты испытываешь, соединив душу с другим человеком. Лидия думала, что это сказочки. Выдумки для маленьких волчат, дабы уверить их, что где-то ходит и живет истинная любовь. А на деле, заключив сделку, разорвать ее уже нельзя. Она пробовала. Бежала как от огня. Пыталась заглушить боль учебой, нагружая себя так, что отключаться без сил за учебниками, лишь бы в голову не проникали ненужные мысли о нем. Она искала замену. Она пыталась забыть. Ничего не помогало. Он возвращался во снах, преследовал в тёмных углах и уютно устраивался в ее подсознании. Она просыпалась от кошмаров, чувствуя, как чужие клыки вновь и вновь сжимаются на загривке. В полнолуние хотелось выть на луну. Порой она слышала его. Не его мысли, конечно, но бывало, что в голове у неё проскальзывало его имя или образ, и она чувствовала – он рядом. Если потянуться, разобраться в запутанном клубке нитей, то можно найти красную ниточку ведущую прямо ему в голову. В общем. Она не обязана была объяснять мотивацию поступков. Он просто приехал и взял своё. Она просто была не против. Гоночная машина умчала их в даль, и с его номера она написала подруге, что вернется через пару дней. Они едут к озеру Тахо, потому что ей понравилось название и, сидя на каменном берегу, прижавшись к друг другу, дабы не замёрзнуть (правда замёрзнуть способна только одна из них), она тихо спрашивает про семью. – Амалия... Мы поженились сразу после института и, стоило нам обменяться клятвами, как я понял, что не люблю ее. Она тяжело переносила мои измены, и тебя она особенно ненавидела, – Лидия довольно усмехнулась. Это было плохо, это было грязно, но она горделиво подняла голову вверх, – И когда мы расстались, она очень долго пыталась меня утешить, но я сказал ей, что подаю на развод. А вчера она родила. Даже не знаю как такое могло произойти, – усмехнулся Питер, беря в руки ближайший камешек и запуская его в воду. – Намекаешь на то, что ребенок не от тебя? – удивлённо спросила Мартин, наблюдая за кругами на воде. – Нет, она моя дочь. Стоило закричать, как тут же обратилась. Алан едва не выронил ее из рук, когда увидел, – улыбнувшись, ответил мужчина, – Не понимаю только как так. Столько лет брака, а родила только сейчас, когда я пришёл с документами для развода, – тихо поделился Питер мыслями и вздохнув, встал на ноги, говоря, что пора вернуться в гостиницу. Мартин осталась сидеть на пляже, от чего-то почувствовав себя последней дрянью.