***
Я долго сидел на краю ложа Гиацинта, ожидая его прихода. Ждал час, два, но он так и не пришел. Тогда я забеспокоился, побаиваясь, как бы с ним чего не случилось. Но страх не успел заполонить мое сердце. К счастью, я услышал желанный голос в своей голове. Голос, который я бы узнал из тысячи. И он взывал ко мне. Я покинул покои, отправляясь в храм, из которого доносились его молитвы. Гиацинт, облаченный в белоснежный хитон, на коленях стоял перед статуей с изображением меня и бормотал невнятные слова. Конечно, это для простого смертного они казались неясным шепотом, но, будучи предназначенными мне, я четко слышал каждое слово. Спрятавшись за одной из колон, я наблюдал за царевичем, подносящим статуе фрукты и душистое вино: - Златокудрый Аполлон, - шептал спартанец, склонив голову, - сияющий бог, я молю тебя о завтрашней победе, дай мне сил, чтобы прославить моего отца, мое государство... Я не особо понимал, о чем говорит Гиацинт, но следующая просьба заставила мое сердце бешено заколотиться, внушая опасения, что стук этот слышен во всем храме: - Я должен быть и есть благодарен тебе, повелитель дня и света. Ты спас меня еще в младенчестве от Танатоса, уберег от Аида. Благодаря тебе я жив. Знаю, что и без того прошу слишком много, но... Гиацинт замолчал. Я посмел предположить, что он сомневался, не решаясь почему-то произнести вслух то, о чем так хотел попросить. Я терпеливо ждал, сложив руки на груди и прислонившись к колоне. И Гиацинт вскоре отозвался: - Я грущу. Незнакомец, которого я встретил на празднике в честь дня своего рождения - я не могу спать, я все время думаю о нем, я ищу его в каждом, кого встречаю по пути, я и просыпаюсь с надеждой, что встречу его сегодня. Я хочу его увидеть. Хотя бы еще один раз. Я скучаю по нему, хоть даже имени его не знаю. О, мой бог, я так скучаю... Последние слова Гиацинт горько выдохнул и склонился еще ниже перед моей статуей. А я ощутил невероятное помутнение в голове, сопровождающееся странным теплом, разливающимся по телу: острым, но безумно приятным, таким, что я едва удержался на ногах, чуть не отдавшись сладкому беспамятству. Я осознал, что ошибался все это время: когда я глядел на него из тьмы его покоев, Гиацинт не о битвах думал, а грустил по мне. Все это время он желал меня видеть. Я вышел из тени только тогда, когда юный царевич закончил жертвоприношение, глубоко разрезав свою ладонь и пролив на фрукты кровь. Закрепив этим ритуал, спартанец еще некоторое время молча простоял на коленях с опущенной головой, благодаря меня и умоляя принять дары. Затем, неспешно поднявшись, он развернулся и направился к выходу. - Думаешь, твои молитвы были услышаны? - Громко остановив юношу, я показался из-за колоны. Гиацинт, обернувшись, пораженно ахнул, узрев меня. Я заметил и запомнил его восторг и радость в тот короткий момент, потому что уже через мгновение, юноша стер эти чувства со своего лица, представ передо мной таким, каким хотел казаться: невозмутимым, неприступным, гордым. - Определенно, - твердо ответил Гиацинт, сжимая кулак израненной ладони и не сводя с меня взгляда, когда я подошел ближе: - Почему? - Тихо спросил я, желая растянуть эту встречу настолько, насколько это лишь было возможным. Я хотел запомнить каждую мелочь, каждый взмах его пушистых ресниц, каждый вздох и каждое слово. Как бы я хотел и каждую минуту сделать длиннее, но, к сожалению, я не был так всемогущ. - Потому что однажды он уже ответил на молитвы моего отца. - Это были не твои молитвы, - возразил я. - Но он их услышал, - настаивал Гиацинт. - Я верю, что Аполло услышал и мои. - То есть у тебя есть лишь вера? - Расплывшись в улыбке спросил я. Но юноша не ответил на мой вопрос, оставшись стоять передо мной, гордо вскинув подбородок. - А что, если богов не существует? - Я опустился на землю, прислонившись спиной к колоне. Согнув одну ногу в колене, я поспешил вновь устремить свой взгляд на Гиацинта, боясь пропустить любую мелочь в его поведении и в нем самом. - Они существуют, поверь, - улыбнулся Гиацинт, усаживаясь рядом. Я уловил запахи эфирных масел и вина. - Откуда ты знаешь? - Спросил я. Глядя на улыбку юноши, я не смог не усмехнуться в ответ. - Потому что легенды и мифы создаются не на пустом месте, - пожал плечами царевич, - люди не придумывают истории просто так. И мой отец не стал бы мне лгать. К тому же, кто отвечает на молитвы, если не боги? - А, может быть, людям просто хочется во что-то верить? Может быть, они придумывают богов, чтобы объяснить то, что для них кажется невозможным, чего они в жизни никогда не видели? Гиацинт хмыкнул. - Верь во что хочешь, это твой выбор. Моя же вера непоколебима. Мой взгляд бродил по его лицу, в конце остановившись на бледно-розовых устах. Мгновенно вспомнились все те ночи, когда я позволял себе прикоснуться к ним, ощутить их мягкость, нежность, тепло своими пальцами. Но как же хотелось почувствовать все это на своих губах... Кажется, Гиацинт заметил это и спросил: - Что ты тут делал? Я не сразу услышал его. Вернувшись в реальность, я отдернул себя. - Пришел помолиться, - прозвучал простой ответ. Гиацинт звонко рассмеялся: - Ты же не веришь в богов. - Разве я говорил это? - Вскинув брови, поинтересовался я. - Ты же сомневался, существуют ли они. - Это был всего лишь вопрос, а не сомнения. - Хорошо. Пусть так, на этот раз ты выкрутился. - С усмешкой в ответ Гиацинт мотнул копной длинных черных волос. Я расплылся в улыбке. Мне нравилось смотреть на лицо юноши, казалось, что его смех, словно вдыхает в меня жизнь, а блеск глаз заменил бы все сокровища мира. Неожиданно улыбка Гиацинта сползла с его лица. Спартанец придвинулся ко мне и осторожно, словно боясь моего неодобрения, коснулся пальцами моей щеки. В то мгновение я ощутил себя так, будто бы нахожусь в тумане. Не особо понимая, что делаю, я накрыл его ладонь своей, прижав ее к щеке, к которой он так неуверенно дотронулся, показывая тем самым, что у юноши нет причин для опасения. Гиацинт приблизился еще, и вскоре я мог ощутить на своих губах желанное теплое дыхание, что свело меня с ума мгновенно. Мой Гиацинт был так рядом... Но, резко взяв себя в руки, я вовремя отпрянул. Не знаю, какая сила заставила меня сделать это и вновь обрести рассудок, но вовнутрь прокралось ощущение, что если я поддамся своим желаниям, то это плохо закончится. Со всеми так заканчивалось. К тому же, стоило мне вскочить на ноги, как где-то около входа в храм, на улице, вдруг послышались чьих-то два грубых голоса, зовущие царевича по имени. - Приходи завтра на соревнование, - поспешил отозваться юноша, поднявшись с места следом за мною и оглянувшись лишь на секунду. - Отец устраивает состязание по бегу и борьбе. Я бы очень хотел, чтобы ты пришел. - Да, - небрежно бросил я, - обязательно приду. Голоса снова напомнили о себе, и Гиацинт направился к выходу. - И все же, как тебя зов...- Не договорил Гиацинт, когда обернувшись перед самой дверью, вдруг заметил, что в храме больше никого нет, а фрукты с вином исчезли.***
Состязания, посмотреть на которые пригласил и о победе в которых просил меня спартанский царевич, позднее назовут Олимпийскими играми. Я бы сказал, что это в некотором роде было вступлением, поскольку сегодня проводились только бег и панкратион - борьба, в которой разрешались все приемы, кроме как выдавливать глаза, хватать за волосы, бить в затылок, горло, пах или же наносить удары лежащему противнику. Этот вид спорта сохранится и до современных дней, правда, с модификацией правил. К Гиацинту я пришел в полночь, когда моя сестра еще охотилась. Этой особенно темной ночью царевич плохо спал: долго возился на кровати, не мог уснуть и часто просыпался. В итоге незадолго перед рассветом он поднялся и сел на ложе, обхватив колени руками. Я же сидел на полу напротив него, спрятавшись во мраке покоев. Я знал, что голова юноши забита мыслями, которые не дают ему спать. Понимал, как мой Гиацинт волнуется и боится. Да, пусть он был мужественным спартанцем, страх для которого - это стыд и позор, но также он был и человеком - смертным, сделанным из плоти и крови, с желаниями, страхами, недостатками, как и у всех людей. Предстоящий бой был важен для Гиацинта, хотя бы потому, что он представлял свое государство, и сам Гиацинт являлся царевичем - примером для подражания и сыном Амиклы, который в этом состязании не может опозорить своего отца. И я прекрасно понимал, как подобные мысли обо всем этом проносятся одна за другой в голове юноши, смешиваясь и превращаясь в безумную кашу. Мне было его жаль. Хотелось подойти, коснуться, утешить, забрать все переживания и обеспечить Гиацинту покой. Но как я мог? Выйди я из тени, как мне объяснить это? Внезапно юноша поднял глаза и уставился в ту сторону, где сидел я. Он смотрел прямо на меня. В какой-то момент мне показалось, что царевич знает, что я тут. И сердце забилось быстрее. Но уже в следующее мгновение Гиацинт отвел взгляд, переводя его на рассветное небо, где розоперстая Эос уже во всю играла красками, плавно сменяя темно-синий, почти черный цвет на голубой, затем на зеленый и розовый. А потом Гиацинт внезапно откинул свою простынь и поднялся, с блаженной улыбкой потянувшись и слегка прогнувшись в пояснице. Я забыл как дышать, засмотревшись на обнаженное, изящное и превосходное тело. Вспомнился неудавшийся поцелуй в храме, заставивший пожалеть о том, что я не позволил ему состояться. В тот момент мне безумно захотелось встать перед Гиацинтом на колени, склонить голову и признаться в своем полном подчинении перед ним. Я хотел сказать ему, что готов служить юноше целую вечность и дольше. И мне едва удалось сдержать этот сумасшедший порыв. Меня бросило сначала в жар, а потом в холод, я выдохнул, теряясь в догадках, что со мной происходит. Ведь мне не один раз доводилось видеть прекрасное тело Гиацинта, но каждый раз я чувствовал себя так, словно вижу его впервые. В тот момент я испугался самого себя. Едва царевич надел белоснежный хитон, в покои вошли две служанки, а следом за ними великолепная Диомеда, тем самым развеяв мои сумасшедшие мысли и остудив мой пыл. Я юркнул в угол, прикрытый шторой в конце комнаты, где хранилось какое-то барахло: горшки, миски и уйма усохших цветов. Диомеда, черновласая спартанская царица, неслышно подошла к своему сыну и, пробежавшись тонкими пальцами по крепкой спине юноши, легко поцеловала его в черную, как у себя самой, макушку. Гиацинт молча развернулся к матери. - Твой отец возлагает на тебя большие надежды, - стальным голосом сказала Диомеда, глядя в глаза царевичу. - И я возлагаю. И Спарта тоже. - Я знаю, мама. - Хоть и шепотом, но твердо ответил Гиацинт. Диомеда, поправив пряжку на плече юноши, продолжила: - Доселе ни в одной битве ты не проигрывал. Ты возвращался с победой, и прекрасно справлялся со всеми государственными делами. Ты справлялся со всеми обязанностями царевича, ты заслужил доверие народа, и это самое главное. Этот бой будет не последним в твоей жизни. Ты показал себя хорошим воином и политиком. Сделай так, чтобы Спарта в тебе сегодня не разочаровалась. Гиацинт ничего не ответил, стоя перед матерью с холодным лицом. Я смотрел на них и знал, что оба говорят друг другу не то, что хотели бы сказать. Диомеда не желала отпускать сына. Она невероятно боялась за него, как боялась бы каждая мать, желая защитить своего ребенка. У Диомеды он был один. Гиацинт же хотел признаться матери в своем страхе, услышать совет и получить поддержку. Но оба являлись спартанцами, и в своем беспокойстве признаваться было бы для них непростительно. Диомеда, пряча глаза, еще некоторое время постояла перед сыном, делая вид, что поправляет его одежду. Потом, одарив поспешным поцелуем, вышла из покоев, у входа обернувшись и сказав лишь "будь осторожен". Гиацинт слабо улыбнулся в ответ. Мне не удалось этой ночью залечить рану юноши, поскольку тот практически не спал. И сегодня, рана его загноилась. Он то и дело, стиснув зубы, все утро время от времени сжимал ее, желая скрыть от служанок и матери, а позже и от народа. Я понимал, что если не исцелю царевича - это может быть чревато последствиями. Ведь Гиацинт отличался гордым и строптивым характером, и сам бы он к лекарю не пошел. Я, как обычно, натянув капюшон и спрятав под ним свои золотые волосы и лицо, уже сидел на стадионе, в одном ряду с царем и царицей. Благо никто из них меня не заметил, и вообще никто из спартанцев не задавал вопросы. Я старался не выделяться, тихо ожидая начала. Всего конкурентов было пятеро, в том числе и мой Гиацинт. Все они, обмазанные оливковым маслом, активно разминались перед состязанием. И лишь один царевич в своих неустанных молитвах все взывал и взывал ко мне, продолжая напоминать о себе. Наивный. Опасался, что Аполлон забыл о нем. Глупый, не знает, что Аполлон живет ним. Я не мог гарантировать юному спартанцу победы. Не уверен, что даже Зевсу это было подвластно. Мне оставалось сидеть и болеть, как делали это смертные вокруг меня. Пятеро участников отправились на старт. И после мучительных нескольких секунд ожидания, которые показались вечностью, прозвучала команда и все они ринулись со своих мест, помчавшись с невероятной скоростью вперед. Гиацинт не отставал от соперников. И даже когда, споткнувшись, едва не упал, все равно сумел догнать остальных четверых мужей и более того, выиграть этот забег. И только позже, когда тысячи смертных вокруг забросали Гиацинта радостными воплями, я заметил, что с каждым шагом его стопа оставляет кровавый след. Увидели это и другие на арене. Они отговаривали Гиацинта участвовать в следующем этапе, но царевич яростно отмахивался руками, улыбался и, по всей видимости, от участия так и не отказался. И зря. Противник спартанцу достался весьма и весьма не справедливо: огромный детина, в два, а то и в три раза больше, чем сам Гиацинт, и судя по его внешнему виду, телу - борьбой он начал заниматься раньше, чем ходить. Я подслушал, как сидящий рядом со мной юноша тихо рассказывал своей подруге о том, что человек этот происходит откуда-то с границы, как раз из тех деревень, где недавно Гиацинт с армией царя Амиклы подавил восстание. Я и сам слышал, что люди из тех земель не особо жалуют спартанских правителей, как и Спарту в общем. Свободолюбивые, непокорные, проще говоря, каждый из них пылал ненавистью к царю и его народу. И я всерьез забеспокоился за Гиацинта. В первых минутах царевич мужественно уворачивался от ударов, нанося свои. Далее было хуже: удары ему все же приходились. Доходило и до крови, когда соперник сломал нос царевичу одним взмахом руки, но Гиацинт терпел все побои, умело раня в ответ. В конце-концов незнакомец все же нанес окончательный удар в грудь Гиацинту, с такой силой, что тот отлетел на пару метров. Я напряженно поддался вперед, а зрители ахнули в один голос. И с того момента началось. Чертов соперник не стал ждать, пока царевич встанет. Пылая гневом, он набросился на юношу, пока тот лежал, сплевывая кровью, и принялся бить, куда только видел. Этот человек забыл о правилах. Я видел, как он ввел ноготь в загноившуюся рану на ладони Гиацинта и давил, царапал, вводил глубже и глубже, разрывая чувствительные ткани, сдирая кожу, пока царевич пытался отбиться от него. Напрасно, ведь соперник был из другой весовой категории, я вообще удивлялся как он, лежа на царевиче, еще не раздавил его. У Гиацинта действительно не было шансов. Я бросил взгляд на спартанских правителей: лицо Амиклы не выражало никаких эмоций. Он смотрел на арену так, будто бы там идет все по правилам и так, словно там сражается не его сын. Лишь Диомеда, хоть и пыталась сохранять спартанское хладнокровие, вскрикивала время от времени, прикрывая рот рукой. Удивлению моему не было предела. Я знал, что Амикла и его супруга не были близки со своим ребенком. Однако, я понимал, что они все равно любили его. Но какой же любящий родитель будет так просто сидеть и смотреть на такое? Затем мужчина, по тому, как закончил раздирать кожу на ладони спартанца, взялся наносить удары по паху, пока из мужского достоинства Гиацинта не пошла кровь. Он бил кулаками, лишь на секунду встав, только для того, чтобы сменить руки на отчаянные пинки ногами по сокровенным местам царевича. Тот, в свою очередь, захлебываясь кровью, все равно не проронил ни звука. И лишь в своих спутанных молитвах, хаотичных, обрывистых словах, которые в мыслях его уже нечетко звучали, благодарил меня за спасение восемнадцать лет назад. Благодарил и даже в такой момент был счастлив, что я позволил ему увидеть прекрасного незнакомца вчера, в храме. Я не заметил, как вскочил с места и схватился за голову, с ужасом и отчаянием глядя на эту бойню.С каждой секундой мысли Гиацинта все больше становились несвязными, пока и вовсе не замолчали. Спартанец потерял сознание. Я резко развернулся к царю так, что капюшон мой слетел с головы, вновь открывая лицо, как в день, когда я пришел впервые, дабы исцелить спартанского наследника, и крикнул во всю, обращаясь к ненавистному тогда мне правителю: - Что же ты сидишь, царь?! Да и как мне царем назвать тебя после такого?! Твоего сына, единственное будущее твоего государства убивают там, внизу, на твоих глазах, а ты позволяешь себе сидеть и смотреть на это?! Во имя Зевса, этот человек нарушает все правила, лживый ты трус! В тот момент я возненавидел их всех: за то, что они вообще позволяют такие соревнования, и за их идиотские правила, за дух спартанский, когда стесняешься говорить обо всем, что тебя мучает, за то, что люди - не только спартанцы, а все смертные не умеют жить в мире. Меня услышали не только царь с царицей. Половина зрителей точно. Но я не смотрел на них. Мой взор устремлен был лишь на Амиклу, который, хоть и весьма постарел за эти года, но узнал меня немедленно, стоило ему присмотреться ко мне внимательнее. Мгновенно его лицо изменилось, исказившись гримасой страха. Опасался гнева небес? Мне было плевать, я хотел, чтобы он остановил эту несправедливую, кровавую, жестокую резню, и не дал убить моего Гиацинта. - Останови это или вечность гореть тебе в Аиде! - Вложив всю свою ненависть и злость, закричал я, не в силах ждать, пока Амикла обдумывал, как стоит поступить. Тогда царь замахал руками, прекращая бой. Тем временем соперник, полностью отбив у Гиацинта все между ног до такой степени, что там уже ничего не было, кроме кровавого месива, успел нанести несколько ударов в горло царевичу, сломав ему щитовидный хрящ, и даже принялся выдавливать глаза. Но, благо, он не успел. Я бросился вниз, перепрыгивая ряд за рядом, отталкивая людей. Вокруг Гиацинта собралось несколько человек. Еще пара стариков, очевидно лекарей, на своих корявых ножках торопились к царевичу, как могли, спускаясь с самых дальних мест. Я растолкал всех, кто вокруг столпился, упав на колени около спартанца. Он был еще жив, но мойры вот-вот готовились разрезать его нить. - Нет, не уходи от меня, не бросай меня! О, Гиацинт, ты не поступишь так со мной! Кто же я без тебя... - Взмолился я, обхватив ладонями окровавленное лицо юноши, как ребенок, надеясь, что тот сейчас вернется в сознание и откроет глаза. Но вместо этого пульс слабел, и я понимал, если не вмешаться - Танатос заберет моего Гиацинта. Наверное, в тот момент, короткий, полный хаоса, кошмара, и помешательства я понял, что влюбился. Окончательно и бесповоротно. Так, как не влюблялся еще никогда и ни в кого. Я влюбился в Гиацинта той самой настоящей любовью, о которой доселе не имел понятия, о которой мечтала Афродита и о которой не слагают песни. - Господин, позвольте лекарям...- Неуверенно, мучительно медленно и тихо раздалось над моим ухом, но я даже не взглянул в сторону говорящего, я встал с земли, осторожно подняв Гиацинта на руки и помчался во дворец, стараясь как можно реже тревожить царевича.