***
Так продолжалось много времени. День за днем, неделя за неделей. Сестра и мать не отвечали мне, продолжая сидеть, словно куклы, бессмысленно глядя вдаль. Но иногда оживали, неожиданно, резко, хватаясь за ветки, острые камни, пытаясь нанести себе увечья. Это случалось по вечерам, ночами, днем, утром – когда угодно, и каждый раз внезапно. Я останавливал их, успокаивал, хоть и понимал, что от меня ничего не зависит: ни начало этих приступов, ни их конец. Я вообще не знал, от чего это зависит и сутками ломал себе голову над тем, что же Гера сотворила с ними. Иногда Лето и Артемис бросались и на меня, намереваясь проткнуть острыми палками, поэтому, в конце концов, мне пришлось потратить немало времени, чтобы спрятать все опасные предметы на острове. Я не покидал остров. Я почти не спал. Не ел и не пил. Я не отходил от сестры и матери. Но со мной всегда пребывали мои верные музы, развлекая меня песнями и музыкой. А когда и искусство стало мне противно – они просто были рядом. Так прошел месяц. Телксиопа, моя любимая муза, взволновано повторяла мне, что я совсем поник и сам на себя стал не похож. А я отмахивался, но внутри был согласен с ней. Я перестал отвечать на круглосуточные молитвы людей. Перестал слушать зовы богов. Перестал дарить искусство, и музы не выходили в свет без меня. На земле прекратили звучать новые песни, никто не слагал стихов, художники больше не хотели рисовать, а танцы не были наполнены страстью. Я потерял интерес ко всему, что любил, что было мною, кроме одной вещи. Мне нравилось слушать Гиацинта. Порою его молитвы переходили в хаотический поток мыслей, чего юноша сам, наверное, не замечал, но что так любил я. Гиацинт все время вспоминал обо мне: и это было так странно, принимать молитвы, предметом которых был я сам. Царевич начинал от жарких слов любви, настолько горячих, часто переходящих в страстные фантазии, чем буквально вырывал меня из настоящего времени, заставляя с ума сходить от безумного желания, и заканчивал обидными словами, количество которых с каждым днем увеличивалось. Он негодовал, что меня так долго не было. Что я пропал. Ушел, оставив юношу растерянным. Гиацинт боялся, что я его бросил. Что побоялся свадьбы. Что нарушил свое обещание и не пошел на битву с ним. Но касательно последнего – юный царевич просто не знал, что за его спиной стояла Афина – мудрейшая из бессмертных, которую я попросил защитить Гиацинта в тот же час, как покинул его. Но самое обидное, самое беспокойное, что я услышал от спартанца спустя полтора месяца – это случайные, не удостоенные внимания даже самого Гиацинта, промелькнувшие в его мыслях слова о том, что любовь его к Алею остывает. Говорил о свадьбе, о том, что сделает свою супругу самой счастливой, и что, может быть, я был его ошибкой. Я боялся. Мне стало так плохо, что всякое желание жить просто ушло. Мне больше ничего не хотелось. Я перестал делать любимые вещи, я не знал, как спасти мою семью, я терял возлюбленного. Я больше не мог оставаться сильным. Я стал равнодушным уже ко всему на свете, позволив слабости и отчаянию поглотить меня целиком. И мое Солнце больше не светило. Целыми днями шел дождь. Стало холодно. Воды выходили из берегов. Не было урожая. Люди взывали ко мне, боги умоляли одуматься. Но я уже ничего не хотел знать. Я думал, только голос Гиацинта еще поддерживал во мне какую-то искорку жизни. Ко мне много раз обращался беспокойный отец, желая помочь и прося поговорить. Но я всякий раз отказывался или отмалчивался на его просьбы. Но однажды Зевс приказал мне взойти на Олимп. И я повиновался.***
Я стоял в золотом зале, у подножия трона, на котором сидела Гера. Я смотрел на нее, не понимая, на каком свете нахожусь. Мне было все равно. Я был бы рад, если бы она убила меня. Потому что, как оказалось, призывала меня именно Гера, а не отец. Только вот богиня была слишком горда, чтобы признать, что и она пострадала от моего бездействия. - Здравствуй, сын Зевса, - последние два слова Гера просто выплюнула, спускаясь вниз по многочисленным ступенькам. – Неважно выглядишь. Я ничего не ответил, продолжая стоять ни живой, ни мертвый. - Понравился мой сад? – С ехидной улыбкой спросила богиня, наконец, преодолев последнюю ступень и встав передо мной, откинув копну по-прежнему превосходных густых волос. – Я тебе оставила подарок. Хотя, ты уже заметил, скорее всего. - Иди к Аиду, - бесцветно бросил я, не отводя взгляда от бездны ее темных очей. - Смотри-ка, - со смешком ответила Гера. Цокнув языком, она осматривала меня с ног до головы, пронизывая своим ненавистным, змеиным взглядом, - все еще строптивый. Видно подарок мой не впечатлил тебя. Ну, что же, моя вина. Нужно было постараться лучше. Гера обошла меня, разглядывая так, как сделала это при нашей первой встрече. А я вновь почувствовал себя обнаженным, беззащитным, что в общем-то в каком-то смысле так и было. - Я могу дать тебе кое-что другое, - прошептала она, стоя за моей спиной и мягко водя ладонями вдоль моих рук. – Я оставлю в покое твоих сестру и матушку, если ты… - Если я что? – Так и не дождавшись продолжения, сухо спросил я, чуть повернув голову к Гере. - Если ты победишь моего сына - Пифона, - выдала Гера, а я буквально всем телом почувствовал ее улыбку. Но радости мне это не прибавило, поскольку условие богини было просто невыполнимым. Сколько же героев отправлялось в Пифию, в Дельфийское прорицалище, чей вход охранял этот змей. И никто не возвращался живым. Ни один. Я сомневался, что даже Зевс может его убить. Не то, что герои. Но я не подал виду. Не признался в своем страхе и слабости. И я согласился на условие Геры. В конце концов, если Пифон убьет меня, что определенно так и будет, я избавлюсь от мучений, и уйду в царство мертвых, обретя покой. Я возвратился на Делос с абсолютно пустыми мыслями. Я не хотел задумываться над тем, как мне победить Пифона, потому что это было невозможным. Я не желал набираться сил. Я и оружие брать не собирался. Мне не хотелось жить. Да и шансов у меня никаких не оставалось. Но на обратном пути я вдруг четко и ясно услышал слова Гиацинта. Юноша уже второй день, как вернулся с победой домой, в Спарту, и в своей молитве он сказал, что, если я не приду на сегодняшний пир в честь победы царевича, то могу вообще больше не появляться. И я немедленно снизошел на землю.***
Не смотря на холодный, нещадный дождь, конца и края которому не было, во дворце царило веселье. Промокший до нитки и озябший до костей, я скинул капюшон и, войдя в главный зал, где когда-то впервые встретился с Гиацинтом - осмотрелся. Повсюду горели факелы, танцевали гетеры, а бесчисленная прислуга только и успевала наполнять кувшины вином. Здесь было жарко и не так печально, как снаружи, хотя и танцы исполнялись с неохотой, а песни повторялись по кругу. Но люди смеялись, шутили. Здесь было очень много уцелевших воинов, возможно, даже целая армия. И Амикла со своей женой Диомедой восседали посредине зала на своих тронах. Только Гиацинта там не было. Я прошелся в толпе, но, к сожалению, среди такого столпотворения найти наследного царевича являлось невозможной задачей. От отчаяния я выпил около десяти кубков вина, но так и не охмелел, как и в последний раз, когда был здесь. Наверное, напитки смертных слишком легки для богов. А потом я увидел юного спартанца. Совершенно случайно, обернувшись, я встретился взглядом с Гиацинтом, который стоял у самого входа, облокотившись плечом о стену. Узрев его, я поймал недобрую усмешку царевича, тут же скрывшегося за дверь. Я немедленно последовал за ним. Гиацинт стоял за одним из многочисленных поворотов. Я вновь нашел его внезапно, когда бродил по пустым, плохо освещенным коридорам так долго, что решил, будто бы вино подействовало и мне спартанец вообще показался или же я просто уже схожу с ума. Но нет. Одетый в белоснежный хитон, перетянутый дорогим золотым поясом, с красиво уложенными длинными черными волосами, Гиацинт стоял за колонной, сложив крепкие украшенные золотыми браслетами руки на груди, прожигая меня злым насмешливым взглядом. - Гиацинт… - Только и вырвалось из меня, когда я нерешительно приблизился к юноше. У меня не было слов. Не было оправданий. Я не хотел ему врать, но и правду сказать не мог. Я знал, как мой мальчик обижается, знал, как было ему больно. Но так сильно боялся, что он больше не любит меня. Аид с этим, я боялся, что царевич меня больше к себе не подпустит. Ни как друга, ни как даже слугу. Что уж говорить о возлюбленном. - Почему ты пришел сюда сегодня? – Вдруг спросил царевич, облокотившись спиной о колонну и скрестив ноги. В его стальном не дрогнувшем голосе я, как ни старался, но так и не услышал ноток тепла. - Я хотел тебя увидеть. – Прошептал я, безумно стыдясь взглянуть в глаза Гиацинту, но все же взглянув. – Нам нужно поговорить. И внезапно спартанец сорвался с места, подойдя ко мне и с силой ударив по лицу. Я отшатнулся в сторону и упал бы без сомнений, если бы не ухватился за колонну. Лицо пронзила боль, а из носа ручьем хлынула кровь, пачкая мои руки и одежду. Я не мог в это поверить и непонимающе уставился на царевича: - Нам не нужно говорить, Алей, - прошипел Гиацинт, отойдя назад и сжав кулаки. – Больше не нужно. Если ты думаешь, что можешь появляться и исчезать как и когда тебе вздумается, то ты ошибся. Я тебе не шлюха какая-нибудь, с которой можно обращаться, как захочется. - Да что ты несешь, глупый?! – Остановив это безумие, я бросился к Гиацинту, хватая того за плечи. Но царевич грубо скинул мои руки. – Во имя Зевса, послушай меня, я… - Я не желаю тебя слушать, царевич. Ты свободен. – Перебив, Гиацинт попытался обойти меня, но я успел схватить его за руку и развернуть к себе. - Да что ты себе позво… - Я прошу тебя, выслушай меня. – Игнорируя кровь, уверенно попросил я, крепко прижав вырывающегося спартанца к стене. – Послушай, большего я не прошу. А потом я уйду, если ты этого захочешь. И Гиацинт успокоился, лишь сверля меня яростным взглядом. Я хотел его поцеловать, разглядывая гладкое, бледное лицо, без единого шрама, словно царевич никогда не сражался. Но, хоть и находились мы сейчас непозволительно близко, на самом деле были так далеко друг от друга, как никогда. - Мне нет прощения, - все еще держа Гиацинта, почти в губы горько шептал я. - Моим поступкам нет оправдания и я даже искать его не буду. Я знаю, что поступил более, чем отвратительно, когда оставил тебя той ночью и ушел, ничего не объяснив. Я многое хочу рассказать, я очень хочу с тобой поговорить обо всем, потому что это гложет не только тебя, но и меня самого. И мне так жаль, так безумно жаль, что мои неприятности касаются и тебя тоже, что из-за них я причиняю боль. Но я не могу ничего сейчас рассказать. Пока не могу. Я прошу лишь довериться мне и дать немного времени, и у меня никогда больше не будет секретов. Я знаю, что заставляю тебя страдать. И знаю, что ты мне сейчас не поверишь, но я люблю тебя, Гиацинт. Во имя Зевса, я так сильно тебя люблю…Боги мне свидетели: мое сердце, моя душа, весь я – все это принадлежит тебе. Я отвратителен в любви, я плох в отношениях, и я не умею показывать свои чувства, но я никогда не хотел сделать тебя несчастным. И мне незачем больше жить, если ты не будешь в моей жизни. Думаешь, что это громкие слова... Нет. Я твой, Гиацинт, и ты – мой воздух. И я прошу у тебя прощения за все, что сделал. Если сможешь, прости меня. И дай второй шанс. Мы начнем сначала. Во имя всех богов, я стану лучше. Я выдохнул и отпустил царевича, отойдя на несколько шагов. Спартанец ничего не ответил. Но его лицо изменилось: на нем больше не читалось зла. Не читалось ненависти. Лишь нечто хуже: равнодушие. - Прости, Алей. – Мрачно произнес он, бесшумно обойдя меня и остановившись позади. Я не оборачивался, чувствуя, как неприятно кружится голова, и ком подходит к горлу. – Но я больше не буду твоим. Вскоре я женюсь и создам свою семью. И ей я хочу отдавать свою любовь. Так будет правильно. Я опустил голову, не имея сил обернуться. Я не заметил, как горячие слезы, обжигая мою кожу, одна за другой скатывались по щекам, смешиваясь с кровью. Я потерял его. Не удержал то, что большего всего любил. Осуждал за это царя Амиклу, но сам оказался таким же беспомощным трусом. Я плакал, захлебываясь ненавистью к самому себе. Я ничего не чувствовал. Пустота заполняла меня, а сердце разрывалось. Мой мир рухнул в одно мгновение, и только я был тому виной. Я застыл во времени, все вокруг перестало существовать, больше ничего не имело смысла. Я не мог и шагу сделать, я болезненно распадался на части, проваливаясь в какое-то никуда. Я думал, что царевич давным-давно уже скрылся, но внезапно услышал его последние слова: - И я простил тебя, Алей. Стремительные шаги прочь. Гиацинт ушел.