Мой бог

Я хотел умереть. Я так страстно этого желал, что, опомнившись, немедленно ушел из замка, сразу направившись к Дельфийскому прорицалищу. Со мной говорила Афина: она просила взять оружие. Позже к ней присоединились остальные боги: Деметра, Персефона и Арес, а на полпути ко мне, не произнося ни слова, примкнули мои музы. Однако я знал, что они хотели разделить мою участь: чего стоят жрицы искусства без своего повелителя? Но я отпустил их, не приказывая, а прося жить так, как они жили, хоть и без меня: даря миру вечное вдохновение и радуя его новыми произведениями. Единственное, что я сделал - это попрощался со своим отцом. Наверное, впервые я сказал, как сильно его люблю. Зевс плакал, захлебывался слезами, умолял образумиться, вернуться домой, божился, что сам всеми правдами и неправдами вразумит свою непутевую супругу. Даже пытался остановить меня, вызвав гром, молнии и ужасающую непроглядную бурю. Но это не стало для меня преградой. Я принял решение. Только отдав свою жизнь, я смогу спасти мать и сестру. И я знал, что ни о чем не буду сожалеть. И Гиацинт обретет счастье. Создаст семью. Станет царем. Родит прекрасных наследников. И не будет таким отцом, как Амикла. Вскоре, вопреки негодованию богов, я добрался до Дельфийского святилища. Я злился на них всех. Двуличные, они восхваляют Геру, они кланяются перед ней, ползают на коленях перед Зевсом, усмехаются друг другу предательскими улыбками, а за спиной крутят интриги. Я терпеть не мог всех их, но притворялся, что любил. Этому научили меня века. В мертвой тишине, которую прерывало лишь спасительное пение цикад, окутанный сумрачным светом, передо мною возвышался темно-серый храм с многочисленными колонами. Подойдя к ним ближе, я рассмотрел на каждой изображение змея. Огромного змея, чей взгляд даже на древних, потертых колоннах, будто проходил сквозь тело и душу. На некоторых рисунках с ним сражались герои, боги, смертные. На других - змей их поглощал. Это были ужасающие образы, и я, нервно сглотнув, перевел взгляд на тяжелые деревянные двери, боясь представить, какая смерть ждет меня там. Мои милые музы, упиваясь горькими слезами, ушли. И только одна, Калликсена, оставила у порога лук с золотыми стрелами. Бессмысленно, я даже и не подумал взять его. Зачем мне нужен лук? Я был более, чем уверен в том, что после моей смерти Гера оставит в покое Лето и Артемиду. Не их она ненавидела, а только меня, поэтому, еще немного потоптавшись у входа, я, выдохнув, все же решился толкнуть дверь. В нос немедленно ударил дурманящий аромат каких-то отвратных благовоний. Неужели так пахнет смерть? Неуверенно переступив порог, я понял, что храм намного больше, чем кажется снаружи. Кошмарно темный. Бесконечно длинный, хотя, так, быть может, казалось из-за мрака. Лишь где-то высоко под потолком слабо горело несколько факелов, пятнами освещая сие неприятное место. Я не видел абсолютно ничего, не слышал никого, только давящую тишину. И этот гнусный запах: чем глубже я продвигался, тем сильнее и плотнее он становился. И в конце-концов, я с трудом удерживался на ногах, ощущая, насколько тяжелее давалось мне дышать. Неведомые мне благовония отбирали воздух, путали сознания. А я все шел и шел, как мне думалось, вечность. Но на самом деле сделал лишь несколько шагов. Я уже ничего не понимал, не знал, на каком свете нахожусь. Рассекающие тьму где-то высоко языки пламени кружились перед моими глазами, и я не заметил, как, задыхаясь, потерял равновесие, упав на землю и ударившись затылком о холодный пол. Но боли я не почувствовал. Только одно осознал в тот момент: Пифону не нужно было убивать: если эти ароматы и бог не в силах выдержать, что уж говорить о героях и смертных. Тебе не защитить его... Я прикрыл глаза, отчаянно пытаясь понять, схожу ли я с ума, чудится ли мне этот шепот или змей и вправду говорит со мной? А, может быть, я мертв давно, а это лишь голос тени из подземного царства? Ты обрек его... Вопреки моему неистовому желанию, разум упрямо отказывался понимать происходящее. Все медленно смешивалось воедино. Я терял себя, не имея сил пошевелиться. Так, будто бы меня против воли заключили в собственное тело. Глупое, дикое, пугающее ощущение. Ты утратишь душу... Голос двигался. И божественную жизнь... Перемещался по бесконечно темному и огромному пространству. Я боялся. Очень боялся. И, наверное, страх заставил меня проделать над собой усилие, подняться на колени и приняться отползать туда, откуда пришел. В мыслях поочередно мелькали туманные образы Лето, Артемиды. Зевса, Геры. Гиацинта, Амиклы, а гнусное шипение преследовало меня, пока я отчаянно хватался за остатки сознания, жизненно нуждаясь в глотке свежего воздуха. И я знал, что оно разрешало мне выбраться отсюда: оно позволяло все еще оставаться живым. Не без труда поднявшись на ноги, я с силой толкнул огромную дверь и буквально выпал наружу, мгновенно ощущая, как становится гораздо легче. Повернувшись на спину и приподнявшись на локтях, я вглядывался в кромешную тьму внутри храма. Прислушивался к звукам, но, отнюдь, там стояла тишина. Лишь цикады беззаботно напевали свои песни в ночи. О, насколько разные это были миры! То, что творится в святилище и то, что его окружает снаружи. Тогда я подумал, что все это мне почудилось, как чудилось всем тем, кто вошел туда и не выбрался. Может, все и всегда было лишь плодом воображения? А этот невыносимый запах мог погубить кого угодно. Решив, что так оно и есть, я хотел уйти. Бросить все и, быть может, сразу спуститься к Аиду, но голос змея мерзким шипением вновь донесся до моего слуха. И что-то в глубине меня неприятно заныло, осознавая: нет, не показалось. Все это было реальным, действительно существовавшим. Я отполз подальше от порога, отчаянно всматриваясь в темную бездну. На секунду я ужаснулся, почувствовав всем телом, будто бы что-то стоит прямо у входа, пристально наблюдая за мной. Я знал: если войду, то уже не выйду. Но ежели убегу - семью мне не спасти. Я не имел иного выхода, как вновь подняться, набрать побольше воздуха в легкие и снова переступить порог. Я не оборачивался, чтобы запомнить каждую веточку, каждый лист, каждый камень и каждый клочок вечернего неба. Не хотел этого делать, потому что бы потом не решился вновь. Какая разница, какие у тебя воспоминания, если подземное царство не знает, что такое радость. Как только я вошел - погасли факелы и захлопнулась дверь. Во имя Зевса, я слышал, как щелкнули замки! И я остался один во тьме и страхе, не продвигаясь дальше - туда, где запах становился совершенно невыносимым. Он умрет... - Кто умрет?! - Неожиданно смело крикнул я в неизвестность, хоть и своего голоса почти не расслышал: сердце стучало так громко и сильно, что, казалось, отдавало эхом. Он уже умирает...Ты обрек его... - О ком ты говоришь, во имя Зевса?! - Прекрасно понимая, о ком идет речь, повторил я, хаотично оборачиваясь в ничтожной попытке найти источник голоса, но все это было тщетным. Зевс здесь бессилен...Это не его царство... И в следующее мгновение нечто подняло меня в воздух и бросило куда-то в глубь храма. Насколько далеко от выхода - я и понятия не имел. Но слабый запах у порога мгновенно превратился в еще более стойкий, более плотный, в миллионы плотнее, чем в прошлый раз. Я даже не мог вздохнуть, чувствуя, как сознание уже знакомо путается. - То есть только так ты можешь? - Шепнул я, вставая и разводя руками. - Бороться во мраке с благовониями? Так ты одолеваешь своих соперников?! Что насчет честного боя?! Но в ответ мне послужила тишина. - Давай! - Кричал я. - Если мифы не лгут, и тебе сам Зевс не ровня, что же мешает показаться?! Я же всего лишь Аполлон! Даже не Зевс, а только его сын! Ты боишься?! Значит, мифы все-таки лживы?! Я долго стоял, слушая ничего. Никто мне не ответил, никто не показался, а голова болела так сильно, что я начал опасаться, словно она вот-вот лопнет. Наверное, перед глазами давно уже все плыло, но откуда мне было знать? Начинало тошнить. Очень. Но я сдерживался, как мог, до последнего надеясь, что змей еще не понял, насколько я слаб. Я даже не был уверен в том, смогу ли нанести хотя бы один удар. Но я говорил себе, что должен. Для матери и сестры. И в этот момент тысячи факелов зажглось, и меня ослепил яркий неожиданный свет. Я успел увидеть что-то невероятных размеров черное, стремительно спускавшееся с дальней стены и понял, что нужно бежать. Игнорируя режущую боль в глазах, я бросился к выходу, слыша, как содрогается подо мною земля - Пифон несся следом. А при мне и ножа не было. И ни один замок, конечно же, не поддался. Я обернулся и едва успел увернуться от огромной пасти, с миллионами, наверное, острых, ядовитых зубов. Но Пифон вновь бросился ко мне: его хвост обвил меня. Хватило бы одного движения, чтобы раздавить мое тело, но я опередил змея: я разорвал хвост на две части, и Пифон ужасающе взвыл, отбросив меня к двери, пробивая мною тяжелые доски. Я упал на землю, отчаянно призывая себя воспользоваться моментом и только что образовавшимся проемом в двери. По моему телу с затылка потоками стекала кровь, но все это было не важно. Наверное, я бы позволил себе здесь и сейчас умереть, но в мыслях, то и дело повторялись образы матери, сестры и Гиацинта. Только они придавали мне сил. Поэтому я не без труда поднялся, принимаясь вырывать сломанные деревяшки из двери, пока не получилась приличная дыра, через которую я стал выбираться. Но Пифон схватил меня, яростно бросив на землю. Я услышал многочисленный и болезненный хруст костей внутри меня. И крови стало в три раза больше. А потом змей пронзил мое тело остатками своего хвоста. И я потерялся. Я не чувствовал себя, своей души, того, что я - это я. Лишь где-то слабо отдавался отголосок боли, когда Пифон стал сдирать с меня кожу, отрывая куски плоти за кусками, пожирая и отравляя мучительным ядом то, что оставалось от моего тела. На секунду мне показалось, что я вижу самого себя: распластавшегося в багровой реке, с прорезающимися кроваво - желтыми костями и оголившимся закрученным кишечником. Ни намека на самого прекрасного юношу на земле с сияющими золотыми кудрями. Лишь расчлененная туша со стеклянными, потухшим взглядом. Но внезапно я услышал голос матери. Такой ласковый, родной, как в детстве, когда она нам с сестрой пела колыбельные и рассказывала мифы. Спокойный, почти шепот, он произносил слова любви. Хвалил меня, говоря, что я - самый лучший ребенок. Потом со мной заговорил другой голос: на этот раз чуть выше, неопытнее, веселее, - это была Артемида. И она просила вернуться. Затем я услышал мужской, даже, скорее, юношеский: не низкий и не высокий, а что-то среднее: сладкое и мягкое, отчего все внутри приятно вздрагивало, - говорил, что любовь ко мне пронесет сквозь вечность. Мой мальчик. Моя любовь. Мой царевич. Я улыбнулся. Он не любил, когда я так его называл. Но все это сменило уже до боли ненавистное шипение, которое сотни раз повторяло лишь одно: Ты обрек его... Ты обрек их всех... Ты безнадежен... Ты так и не спас их...Твоя вина...Твоя вина... Все из-за тебя, тебя, тебя... Быть может, была это моя предсмертная агония. Однако, в следующий миг Пифон упал, пронзенный двенадцатью золотыми стрелами. Я и сам не помнил, как сделал это. Но я сделал. Пифон рвал меня на части, пожирая мою плоть, а я лежал на самом пороге, и лишь в нескольких сантиметрах от моей головы под светом светлячков и факелов слабо сверкали мои золотой лук и стрелы, которые так заботливо оставила Калликсена, и который я так бездумно решил не брать. Моя муза, любимая муза, пусть она знает, что я и моя семья обязаны жизнью именно ей. Если бы я выжил - я дал бы Калликсене все, чего бы она возжелала. Я не знал, откуда у меня взялись силы выстрелить в змея. Я абсолютно не понимал, как убил его. В тот момент всем, чем был я - это адской болью, коей сам Тартар смело может позавидовать. Я не мог ни думать, ни дышать, ни жить. Я умирал, и все, что я понимал тогда - это последние секунды моего бытия. И я потерялся в глубинах своего сознания, окончательно и бесповоротно провалившись в вечную тьму.