Мой бог

      Завидев Танатоса, будто в тумане, я вскочил на ноги, бросаясь к царевичу. Подняв его на руки и покидая поле боя, я принес его в первый попавшийся шатер фессалийской и спартанской армий, укладывая Гиацинта на горячий песок и делясь с ним своей божественной жизнью. Я вскрыл себе вены, вливая в царевича собственную кровь. Я забирал его боль, передавал свое дыхание. Я вытащил проклятую стрелу, как безумный, тщетно пытаясь заживить рану. Крылатый Танатос давно уже вошел в шатер и с каждым моим действием лишь на шаг ближе подходил к Гиацинту. Тогда, отчаявшись, я выудил свою флягу с амброзией, потому что только ее пили боги, и, открыв рот Гиацинта, влил божественный напиток в юношу, чтобы она проникла в его тело и разошлась в крови. Черный Танатос отошел в ту же минуту. — Ты совершил непростительный поступок. — Леденяще сказал он и растворился. *** Я не отходил от Гиацинта ни на минуту. Я даже взгляда от него не отводил, прося всех богов, Ананке и мойр вновь сохранить жизнь юноше. И меня услышали. На следующий день Гиацинт едва шевельнулся, поднимая тяжелые опухшие веки. — Эй, привет, безупречный, — улыбаясь, ласково шепнул я, тыльной стороной ладони проводя по гладким щекам спартанца. — Спасать тебя уже становится нашей традицией. Гиацинт слабо усмехнулся. Попытавшись приподняться, спартанец, скривившись от боли, вернулся в прежнее положение, вмиг побледневший, как луна. — А что ты хотел? — С упреком отметил я, откидывая тонкое покрывало и снимая повязку. — Стрела тебя пробила насквозь. Боги, почему ты вообще это сделал? — Я хотел защитить тебя. — Прохрипел спартанец таким знакомым, но одновременно чужим и далеким голосом. — Но ты ведь знаешь… — Да, я знаю. — Просто перебил Гиацинт. — Но я не хотел проверять. Я осекся. Значило ли это что-то? Понимая, что бога не возьмет человеческое оружие, он все равно бросился меня спасать. Я терялся в догадках, зачем царевич так поступил, лелея где-то внутри надежду на нас, и метался от чувства к чувству, спутавшихся внутри в Гордиев узел. Восторг, благодарность, умиление, гнев? Или же все вместе? Или что-то абсолютно иное? Выдохнув, я поднялся, разворачиваясь к Гиацинту спиной, дабы не смотреть в его глаза. Я самого себя боялся. Боялся, что мои, скрытые под семью замками в сердце любовь и верность вновь вырвутся наверх и я больше не смогу упрятать их назад. Они уже вырывались, ставя под сомнения мое с Клитией будущее. Но в этот раз мне стоило поступить мудро. Я буду любим рядом с той, которая всегда будет смотреть на меня, как на главное божество, повелителя ее сердца, которая станет мне близким другом и супругой, родит детей и пойдет со мной рука под руку, поддерживая и поднимая, когда я упаду. Этим человеком мог бы стать и Гиацинт. Гиацинт, который понимал с полуслова. Который давал мне больше того, чего я желал. Который удивительно совмещал в себе сразу все то превосходное, светлое и благородное, что единично я находил в разных людях. Дерзкий царевич, чьи недостатки я обожал. Непослушный юноша готовый отдать за меня жизнь. Боги, я все еще ждал его «да». Клития. Гиацинт. Гиацинт. Я залпом осушил бокал вина пока, стоя спиной к царевичу и остро ощущая на себе его прожигающий взгляд, пытался справиться со спутанными мыслями. Мне нужно было привыкнуть к Гиацинту. Принять то, что он не мой. Научиться смотреть на него иначе, как на всех остальных. Мне нужно любить Клитию, ведь она дала бы стабильность. Клития. Я осушил еще один бокал. — Аполло, — тихо позвал меня царевич, так вовремя заставляя отвлечься от своих размышлений и обернуться. Такой невинный спартанец, опустив ладонь на свою грудь, укрытую тонким покрывалом, неуверенно прошептал: — спасибо. Я тепло улыбнулся. Ведь это я должен говорить тебе спасибо. — Ты голоден? — Спросил я, опуская взгляд и, вновь отвернувшись, принимаясь наливать себе очередную порцию вина. — Не обещаю, что еда в ближайшее время будет столь роскошной, коей ты привык лакомиться в своем дворце, но все же еда. — Я бы не отказался от молока. — Себе под нос промычал царевич, однако я услышал, вскидывая брови от такого простого выбора и от того, что Гиацинт вообще согласился поесть. — Думаю, это можно устроить. Я позвал к себе одну из своих муз — Эвтерпу. Наряженная в легкие одеяния, светловолосая она прибыла, а Гиацинт даже не скрыл своего глубочайшего восторга. Попросив Эвтерпу раздобыть парного молока, я вернулся к Гиацинту, усаживаясь рядом на жесткий песок. — Наверное, я никогда не привыкну к тому, что ты — Аполлон. — Скромно поделился царевич, отводя взгляд в сторону. — Прости меня, — только и сказал я, ни на минуту не прекращая чувствовать себя виноватым. Гиацинт промолчал на это, подтверждая и усиливая во мне гнусное ощущение. — Мы… — Начал царевич, чьи щеки почему-то покраснели, — мы еще увидимся? От тебя зависит. Но Клития. — Если ты снова попадешь в передрягу, то да, — отшутился я, заставляя Гиацинта рассмеяться и болезненно закашляться. Я придержал его за плечи, успокаивающе гладя по мягким волосам, за прядями которых немыслимо скучали мои пальцы. Гиацинт угомонился, заглядывая в мои глаза. Я снова бесстыдно утонул в теплой тьме, осознавая одно: да, я скучал по Гиацинту. Да, я хотел все вернуть. Да я не мог без него. Во имя Аида, я умирал без него. Клития. В тот момент вернулась Эвтерпа с целым кувшином свежего козьего молока. Она сама подала его Гиацинту, заботливо придерживая посудину под дно, пока царевич жадно пил, расплескивая молоко на себе. — Ваши спартанские условия не влезают ни в какие рамки, — оглядев место, на котором лежал Гиацинт, с брезгливостью произнесла Эвтерпа. — Они укрепляют наш дух и тело, — объяснил царевич, кивая в знак благодарности за молоко. — С самого детства мы привыкаем к выживанию и учимся быть сильнее. Изобилие только портит людей. — Но я не говорю о изобилии, — возмутилась Эвтерпа. — Я толкую об элементарных условиях, а не их отсутствии. Или это тоже изобилие? — Даже покрывало для меня — непростительное богатство. — Просто улыбнулся Гиацинт. — Даже покрывало? — Наивно переспросила удивленная муза, уставившись на царевича округлившимися глазами, чем вызвала у меня улыбку, которую я безуспешно попытался скрыть, поджав свои губы. — Это показатель, что я не смогу в дороге без него. — Подтвердил Гиацинт. — А я без всего должен уметь обходиться. Я обязан уметь сражаться, когда нет оружия, обязан есть то, что найду, когда нет приличной еды, обязан уметь согреваться в холодную погоду и спать на снегу, когда нет теплой одежды и возможности развести огонь. — О! Безумцы, — грубо бросила Эвтерпа, разворачиваясь ко мне, все это время молча следящему за разговором. — Так ведь долго не протянешь. Неправильно вы учитесь выживать. Обойдя меня, она оставила кувшин у входа в шатер и удалилась. Я, проводив музу взглядом, вновь обернулся к Гиацинту, ловя его широкую усмешку. — Прости ее, — весело сказал я, вытирая остатки молока с тела юноши краем покрывала. — Эвтерпа слишком чувствительная. — Я не обижаюсь. — Умиротворенно ответил Гиацинт. — Наши порядки отличаются от порядков в иных государствах. Многие злятся, когда их спрашивают. Считают, что обычаи Спарты единственные правильные. Мне же не сложно объяснить, ведь не каждый чужеземец сможет понять. К тому же я и сам в детстве был слабым и мои останки давно бы разложились в Апофетах, если бы не ты, Аполло. Но благодаря твоей доброте я все еще жив, как доказательство того, что не всегда спартанцы правы в своих убеждениях. Меня накрыло дикое желание впиться в губы юноши неистовым поцелуем. Но Гиацинт снова отвлек меня, шутливо прошептав: — Но не говори никому. Иначе меня сначала лишат титула царевича, а потом, может, все же сбросят в Апофеты. — Нет, Гиацинт, — ласково возразил я. — Тебя хотят видеть на троне.       ***       Юноша бы долго оправлялся, если бы я не передавал ему частички своей божественной силы. Амброзия дала бы ему бессмертие, если бы Гиацинт вкусил ее, будучи живым и невредимым. Но, поскольку царевич пребывал на границе двух миров, амброзия вернула его к жизни, вырвав почти что из царства мертвых Аида. За мой поступок мне грозил, если не Тартар, то по меньшей мере изгнание из Олимпа. Но я старался не думать об этом, ведь, если бы боги решили меня наказать — мне бы дали знать уже давно. Никто, кроме Танатоса ни о чем не ведал. А сам Танатос бы не выдал мою тайну. Он предпочитал не вмешиваться в дела смертных и бессмертных.       Гиацинт встал на ноги уже через три недели, хоть вдохи, как и ходьба все еще давались ему нелегко. К тому времени большая часть войска вернулась. Я спасал раненных, проводя дни и ночи за лечением не только спартанцев и фессалийцев, но и аркадийцев. Я сказал Адмету и Амикле, что не стану вступать в войну, но буду помогать тем, кто нуждался в помощи. После очередного совещания цари устроили посиделки в шатре Адмета, как и полагалось — с гетерами, вином и музыкой. Все бы ничего, но приглашенный Фамирис тоже прибыл, правда, с опозданием и ему немедленно предложили яства, попросив почитать свои стишки. Фамирис уселся рядом с Гиацинтом на песке, словно нарочно бросая на меня вызывающие взгляды. — Шрамы тебя украшают, мой царевич, — пробежавшись пальцами по свежему и, наверное, первому порезу, отныне украшавшего ногу Гиацинта, шептал Фамирис, прижавшись губами к спрятанному за длинными волосами уху спартанца. — Я поклоняюсь тебе. Я никогда не устану посвящать тебе песни, мой повелитель… Не знаю, хотел ли Фамирис, чтобы я услышал этот мерзкий бред или нет, но я услышал, отворачиваясь, давясь обидой и кривясь от каждого произнесенного слова. Фамирис не прекращал подчеркивать статус Гиацинта, а я ликовал, зная, что это провальный ход, ведь Гиацинт не любил, когда к нему обращались «царевич». Но, может, это касалось только меня? Спартанец, заливаясь краской, молча принимал заигрывания поэта, правда, время от времени поглядывая на меня и остальных и ненавязчиво пытаясь отстранить от себя Фамириса. — Амикла! — Громко обратившись к спартанскому царю, я притворно улыбнулся, привлекая к себе внимание присутствующих. — Расскажи-ка мне о свадьбе своего сына? Как она прошла? Я знал также, что Гиацинт не был еще связан узами брака. Он не хотел жениться и разговаривать об этом не любил. Захлебываясь ревностью, я возжелал сделать больно и ему тоже, жалея об этом в тот же момент, когда слова уже вылетели изо рта. Гиацинт уставился на меня пораженным взглядом, словно не веря, что я намеренно поднял неприятную тему. — О, златокудрый бог, — обрадовался Амикла моему вопросу, — у нас все руки не доходят, ведь столько дел! А свадьба может подождать. — Неужели вам не стоит торопиться? — Сам не понимая зачем, настаивал я, краем глаза следя за недоуменным, разгневанным юношей. — Он уже давно совершеннолетний. Я понимаю, что молодым людям вроде наследного царевича полагается развлекаться в компании миловидных юнцов, в том числе и Фамириса, но разве твоего сына не назовут женоподобным без супруги? Он будет иметь право занять твое место? — Не беспокойся об этом, светлый Аполлон, — переведя неоднозначный взгляд с меня на Гиацинта, ответил Амикла. — Мы сыграем свадьбу немедленно после возвращения в Спарту. — Это правильно, — кивнул я, продолжая давить сильнее на слабости юного спартанца. — Кроме того я считаю, Гиацинту не стоит сражаться. Его рана тяжелая и царевич едва ходит. Как ты себе представляешь, Амикла, он сможет взяться за меч? Амикла слушал, веря каждому моему слову, как и с уважением прислушивались Адмет и другие военачальники. Гиацинт же, для которого битвы были всем, глядел на меня, точно на ненормального, будто впервые видел. Я и вовсе не обращал на него внимания, словно бы юноша тут и вовсе не находился, пока преданный царевичу Фамирис молча склонил голову вниз, размышляя о чем-то своем. — Да, ты прав. — Выдал, наконец, Амикла. — Гиацинт, ты отправляешься домой. — Но что мне там делать? — Опешил царевич. — Моя мать осталась регентом. Я принесу куда больше пользы здесь, тебе, отец, чем бездумно проводя время в Спарте! — Ты еще ребенок, если думаешь, что цари могут позволить себе бездумно проводить время, — строго сказал Амикла, а я, заметив, как сцепил от гнева зубы Гиацинт, усмехнулся, спрятав улыбку за кубком неразбавленного вина. — Ты отправляешься в Спарту и это не обсуждается. Царевич отвел взгляд, шумно выдохнув. Адмет покачал головой, улыбаясь: — В твоем сыне горит страсть к битве. В этом нет ничего плохого. — Есть, — отрезал Амикла. — Когда не умеешь мудро ею распоряжаться. Иди, отдохни, Гиацинт. Завтра на рассвете ты отъезжаешь. Резко вскочив на ноги и нечаянно оттолкнув Фамириса, царевич молча покинул шатер, а за ним и его возлюбленный.       ***       Я оставил компанию военачальников через час, когда меня попросили заглянуть к раненным. Проведя какое-то время залечивая чужие раны, я решил не возвращаться назад, а отправиться в лес, где никто бы не смог меня потревожить. И там осушить еще пару-тройку кувшинов с вином и расслабиться, поиграв на кифаре, послушав стихи моих муз, а, возможно, соблазнив прекрасных нимф для чудной звездной ночи. Но обошелся я лишь несколькими кубками прежде, чем покой мой нарушил внезапно раздавшийся за спиной голос: — Зачем ты это сделал? Я обернулся, расплескав во все стороны ароматный напиток. — Как ты меня нашел? — Спросил я, старательно скрывая свое удивление. — Зачем ты это сделал? — Строже повторил Гиацинт, а мои брови поползли вверх от неожиданной смелости царевича. Наверное, впервые после неприятного разговора во время Дионисий. — Ты же знаешь, что я не обязан перед тобою отчитываться? — Вглядываясь в темные глаза, ответил я. — Я надеюсь на твою совесть, — дерзко сказал Гиацинт, в ответ не сводя с меня внимательного взгляда. — Тебе ли говорить о ней? — Вкладывая совершенно иной смысл для себя, но прозвучавший по-другому для Гиацинта, спросил я. — Не спорь с бессмертным, царевич. Тебе не дозволенно. Гиацинт, сглотнув, опустил голову. — Между мною и Фамирисом… — Не сразу начал спартанец вмиг растерявший свою уверенность, но я грубо его прервал, тем самым себя выдавая: — Мне не интересно. — Ничего нет! — Все же закончил царевич, вскидывая голову. Я рассмеялся, взрываясь от нахальности спартанца и собственного гнева. — Во имя Афродиты, никогда ничего не было. — Тише произнес Гиацинт и я сорвался. Стиснув его хитон на крепкой груди, я прижал царевича спиной к дереву аккурат позади. — Ты смеешь лгать, прикрываясь богами?! — Прошипел я в лицо вовсе не сопротивлявшегося Гиацинта. — Я не лгу. — Просто возразил он. — Я видел вас в саду! — Продолжал я, напоминая Гиацинту, а заодно и себе события предшествующие моему отбытию в Фессалию. — Я видел, как он…касался тебя… Я слышал, что он шептал тебе сегодня! — Тогда, — сглотнув, тихо, но твердо сказал Гиацинт, — ты видел и то, как я оттолкнул Фамириса, как сказал, что у нас ничего не получится и как сегодня ему не отвечал. Я осекся, глупо осознавая, что царевич был прав. Ведь я не наблюдал за ними, мне хватило одной минуты, чтобы просто увидеть их вместе, лишь находя подтверждение словам богов и собственным сомнениям. Моя хватка ослабла и я опустил руки. Не знаю, сколько времени мы простояли в тишине. Я отвернулся от царевича, теряясь в своих мыслях и чувствах. Гиацинт бесшумно обошел меня, возникнув перед самым моим лицом. Он осторожно, неуверенно, медлительно, словно опасаясь моей реакции, взял мои ладони в теплые свои, поднося их к мягким устам и согревая приятно обжигающим дыханием так, что у меня подкосились ноги, а сердце вдруг подпрыгнуло, ощутимо сжавшись в маленький комок и, казалось, вовсе растворившись где-то внутри. — Мой бог… Мой любимый бог… — Шептал Гиацинт, прикрывая глаза и оставляя неторопливые поцелуи на моих пальцах. Голова шла кругом, а дыхание предательски сбилось, чего я даже не замечал. — Ты попросил сказать тебе о своем решении. Я знаю, что прошло уже много времени. Настолько много, что, быть может, мое решение тебе уже и не нужно. Я хотел возразить, открыв было рот, но Гиацинт торопливо продолжил, нежно сжимая мою ладонь и проводя по ней своею щекой: — Мне все равно, кто ты. Когда мы познакомились, я не знал, кем ты являешься, но уже с той самой первой встречи я не мог не думать о тебе. Я люблю не за то, что ты — бог или человек, я люблю тебя за то, что ты — это ты. Гиацинт, невесомо проведя пальцами по тыльной стороне моей ладони, которая уже сама запечаталась на щеке царевича, тяжело выдохнул в нее. — Я долго размышлял над тем, как мне надо поступить. И я решил, что всегда выберу нас. Скорее всего, меня будет ждать гибель, но это не важно. Я не смогу жить без тебя. Я хочу остаться с тобой, Аполло. Я хочу любить тебя. Я хочу беречь тебя. Я хочу, чтобы ты приходил ко мне всякий раз, когда тебе плохо или радостно. Я хочу быть твоей поддержкой. Мой бог, я хочу сделать тебя счастливым. Тая, будто человеческая девчонка, от горячих слов юноши, я и не заметил, как Гиацинт вдруг оказался слишком близко, опаляя своим дыханием мои приоткрытые губы. В голове вихрем роились мысли и образ Клитии. Я хотел отказать Гиацинту и возненавидеть себя до конца жизни. Я и мечтать больше о нем не смел. Я боролся до последнего, ощущая возлюбленного так близко и зачем-то уговаривая себя оставить все это безумие. Отпустить царевича, освободить от себя, остаться с Клитией и…сдаться. Я сдался, выдыхая в желанные уста: — Поцелуй меня. И Гиацинт поцеловал. Я был на грани потери сознания, чувствуя себя настолько правильно и хорошо, что на миг подумал, будто бы это просто сумасшедший прекрасный сон. Гиацинт целовал меня невероятно трепетно и нежно, как никогда прежде. Отвечая ему тем же, я понял, что более не существовало никого, кроме спартанского царевича. Никого существовать не будет. — Гиацинт, — отстранившись лишь на секунду, позвал юношу я, ласково сжимая мягкие черные волосы на затылке возлюбленного. — Мы вместе. Я не знаю, зачем это сказал. Но знал Гиацинт, тепло улыбнувшись: — Я больше не оставлю тебя, мой бог.