Мой бог

      А на следующий день мы с Гиацинтом повздорили.       Это случилось вечером, когда во дворце во всю гулял народ на пиру в честь прибытия Аглаи. Я пил свою амброзию и запивал человеческой бормотухой называемой вином, от которой голова отнюдь кругом не шла, а ведь должна была! Я отлеживался на ступеньках, пока знатно опьяневшие спартанцы плясали, бесстыдно светя своими прелестями. Мужи упивались и объедались, тиская заливавшихся смехом женщин, вовсе не отказывающих себе и другим в удовольствии быть прилюдно обласканными во всех местах. Я и сам изнывал от возбуждения, глядя на Гиацинта так горячо выгибавшегося в танце с какой-то местной девчонкой. Как же хорош он был в тот момент! И еще лучше, когда бросал на меня томные взгляды, бесстыдно ухмыляясь и закусывая нижнюю губу. Я хотел снять наше заметное напряжение прямо там, на каменных ступеньках, и несомненно бы сделал это, будь я хоть немного охмелевшим, но Гиацинт и сам всё понял, отпустив вытанцовывавшую девицу и направившись к выходу из зала, лишь у самых дверей остановившись и бросив на меня неоднозначный взгляд, после чего скрывшись в коридоре. Естественно я помчался за ним, споткнувшись о собственные ноги и выронив кубок, проливая всё вино на горячий от всеобщей похоти камень. Гиацинт, спрятав руки за спиной, ожидал меня за углом у колонны, упершись стройной ногой в легком сандалии о стену и бесстыдно ухмылялся, не сводя с меня взгляда. Рыжие языки пламени играли в такт глухо доносящейся с главного зала музыки, отбрасывая загадочные тени на лицо царевича. Подойдя к Гиацинту, я погасил жаркий огонь одним взмахом руки, вызывая у спартанца изумление. — Все никак не привыкну, мой бог, — оправдываясь, шепнул Гиацинт, прогибаясь в спине, когда мои ладони мягко легли на стройные бедра возлюбленного. — Я с тобой не бог, — произнес я, ловя горячее дыхание на своих губах. — Кто же ты со мной? — Опаляя страстью мои уста, спросил царевич, опускаясь ладонями вниз по моей спине, притягивая тем самым меня к себе ближе. — Просто неприлично красивый юноша, — беззаботно ответил я. Гиацинт расплылся в улыбке, обвивая мои плечи руками: — А ты скромен. — Сейчас покажу насколько. Едва я припал устами к изящной шее возлюбленного, приподняв его белоснежный хитон, как царевич внезапно отнял мои руки, опуская их вниз. Он виновато взглянул на меня, увернувшись от очередного поцелуя. — Что? Что не так? — Недоуменно спросил я, в полутьме вглядываясь в юношеское лицо. — Не сейчас, — коротко шепнул Гиацинт. — Мне нужно идти. — Идти? — Пораженно переспросил я, сгорая от желания. — Ты с ума сошел? Гиацинт промолчал, попытавшись меня обойти, но я схватил его за руку. — В чем дело?! — Настаивал сбитый с толку я. — Просто не сейчас, — замявшись, растеряно ответил Гиацинт. И я услышал, как он теряется в собственных отговорках, пытаясь выдумать вескую причину на ходу. Но он сам меня сюда позвал, во имя Аида! Осторожно высвободив руку, спартанец было развернулся, чтобы уйти прочь, но моя давно копившаяся внутри обида, и оскорбленное самолюбие взяли вверх, громко воззвав к царевичу: — Ты мне отказываешь! Гиацинт остановился. Я надолго замолчал, а спартанец продолжил стоять ко мне спиной, пока я едва удерживал над собой контроль, дабы в порыве эмоций не наговорить, а то и не наделать лишнего, что частенько в моей жизни случалось. И Гиацинт выводил из себя еще больше, неподвижно стоя на месте и уперто сохраняя молчание в своей спартанской выдержке, пока я не подошёл к нему сам, потеряв последнюю каплю своего самообладания: — Уже много раз, — яростно продолжил я, прожигая взглядом затылок возлюбленного, — и дело не только в этом. Ты не разговариваешь со мной как раньше. Ты постоянно занят какими-то делами, о которых мне знать не надо. Ты прячешься, уходишь. Ты меня не хочешь, Гиацинт? Я что, опротивел тебе? Но царевич молчал, лишь опустив голову. Я сжал зубы, нетерпеливо ожидая хоть какой-нибудь звук в ответ. Но он просто стоял и молчал. Как статуя. — Я имею право знать, Гиацинт, — отчаянно прошептал я. — Ты просил меня быть честным с тобой, так почему я не получаю того же? — Аполло… — только и выдохнул Гиацинт, развернувшись, но я уже не мог себя сдерживать: — Мне так надоели эти тайны, секреты, недомолвки… Знаешь, что меня выматывает больше всего?! Каждая ссора с тобой. Хотя откуда тебе знать, если ты дальше своего носа не видишь! — Я отпрянул от царевича, в отчаянии запуская пальцы в свои волосы. Обида и неведение так душили меня изнутри, а сердце билось так быстро, желая высказать спартанцу все на свете, оскорбить его, обидеть, чтобы царевичу стало так же больно, как и мне, а потом разбить, разгромить к Аиду весь этот дворец и уйти прочь. Туда, где никаких людей нет. Нет понятия о любви. В который раз я на минутку позавидовал своей сестре. У нее в жизни не было такого хаоса. Она не переживала любовных встрясок. И никогда не узнает, что это такое. — Если ты не хочешь со мной быть, то, во имя Аида, скажи мне об этом! Ибо мне не нужны такие отношения, Гиацинт, я не хочу мучить ни тебя, ни себя! Я каждый раз иду нам на встречу, из нас двоих первый шаг делаю только я, уговариваю, умоляю, ведь ты сам ничего никогда мне не рассказываешь! Я делаю для тебя все, о чем ты попросишь и больше! И ничего не получаю в итоге! Так что тебе не так-то? На что ты вообще можешь жаловаться? Конечно подобного в моих мыслях никогда не было. Но я так хотел обидеть Гиацинта, как всегда хотел обижать всех, будучи охваченным эмоциями. В этот раз мне тоже удалось. Лицо Гиацинта внезапно переменилось. Я сделал ему больно, как и хотел. Но радостно почему-то мне от этого не стало. Гиацинт хотел уйти, так и не проронив ни слова. И это было мудрое решение, но такой расклад меня не устраивал, и я дёрнул его за руку к себе, тут же ловя сверкнувший недобрым огоньком взгляд. — Ты не уйдешь, — холодно бросил я в лицо Гиацинта, — мы ещё не поговорили. — Мне нечего тебе сказать. — Сглотнув, сдержанно выдал, наконец, Гиацинт. — Само собою. Ты же знаешь, что все это правда, — победно заявил я. — Тогда почему ты все еще со мной? — Тихо спросил Гиацинт. — Ты знаешь почему. И мне надоело это повторять. — Потому что любишь? — Бросил царевич. — Но за какие заслуги, за какие поступки? Я же ничего для тебя не делаю, как ты верно подметил. Может, ты любовь с похотью перепутал? Может, я тебе в постели только нужен? Я открыл было рот, чтобы добавить порцию оскорбительных слов, самых болезненных, самых острых, но вовремя стиснул зубы до скрипа, подавляя в себе этот ядовитый порыв: — Гиацинт, у тебя послезавтра день рождения, ты понимаешь? Мы станем супругами, мы свяжем души и дороги назад уже не будет. Юноша, ожидая разрушающего ответа, пораженно замолчал. — У тебя есть два дня, — говорил я. — Ты должен подумать, чего ты хочешь. И я не могу тебе в этом помочь. Единственное, что в моих силах — это дать тебе короткое время, чтобы ты принял окончательное решение, хочешь ты быть со мной или нет. Не просто до конца жизни, а вечно. — Мне не нужны никакие два дня, — мягче возразил Гиацинт. — Я знаю, чего хочу и уже давно принял решение. — Тогда в чем… — Я думаю, что недостаточно хорош для тебя в… том самом смысле. — Раздраженно выдохнув, внезапно выпалил Гиацинт, тут же отведя взгляд и залившись краской так, как никогда в жизни. Это было что-то новое. Меня будто водой окатили. Мои брови поползли вверх, а челюсть, казалось, упала под ноги, больно ударившись о камень. — Что? — Пораженно шепнул я. Гиацинт сглотнул, стыдливо забегав взглядом по полу, краснея еще больше. — Ну, я же человек…а ты бог… Наверное, тебе не хватает того, что я могу тебе дать…как человек…понимаешь? Я не знал, как мне реагировать. И в итоге я смог лишь стоять, как вкопанный на ватных, казалось бы, совершенно чужих ногах. — Почему ты молчишь? — Взмолился Гиацинт, несмело подняв на меня свои непривычно большие в тот момент, полные отчаяния темные глаза. — Я не знаю, что мне сказать, — честно ответил я, — это самое глупое из того, что мне доводилось слышать за всю мою жизнь. Гиацинт неподвижно стоял, растеряно хлопая своими длинными ресницами. О чем он думал? О том, что его глупые убеждения действительно правдивы? Если бы можно было — я бы проник в его мысли и показал бы, насколько сильно Гиацинт укоренился в моих. Я пальцем коснулся его подбородка, наклонившись к любимому лицу настолько близко, что отчетливо смог рассмотреть отражение танца огня в его темных очах: — Я готов умереть ради одной ночи с тобой. Юноша пораженно открыл рот, зачаровано глядя мне в глаза, пока мои руки легкими движениями опускались на стройные бедра, скользя по белому хитону, а губы потянулись к его сладким устам… И в тот момент царевича окликнула появившаяся из ниоткуда позади Диомеда. Я терпеливо выдохнул. Мазнув носом по шее возлюбленного, намекая на обязательное продолжение и получив на ухо многозначительный тихий вздох, как положительный ответ, я, обойдя Гиацинта, зашагал дальше по коридору, даже не обернувшись напоследок. Мое тело невыносимо сгорало от желания. Я до крови закусил губу, вновь и вновь разглядывая горячие образы в своей голове. Мечтая о царевиче, мне было все равно с кем и где, главное — сейчас. И, отправившись в один из скрытых в Спарте публичных домов, я грубо взял первого попавшегося мне юнца, едва успев добраться с ним до койки. А потом, как ни в чем не бывало, тихонько выскользнул в город, в забитую таверну, где намеревался до тошноты заправляться человеческой пародией на вино.

***

      К моему удивлению тем вечером народу там было маловато. Лишь парочка пьянчуг с пышногрудой шлюхой на всех. Обычно в этой провонявшейся кониной забегаловке и ей подобных яблоку негде было упасть, все место занимала местная «элита». Но меня ничего в тот момент не заботило, я хотел просто напиться. И стоило мне сделать глоток из тяжёлой, годами немытой кружки, как порог переступила знакомая фигура кучерявого Леандра, как, присмотревшись, понял я. Следя за приближением Леандра, меня снова посетило то ощущение, которое я испытывал каждый раз, когда видел мальчишку — виночерпия. Я не мог отделаться от чувства, что где-то прежде, возможно даже еще до Гиацинта мы с Леандром уже встречались. Но я никак не мог вспомнить где и при каких обстоятельствах. Я определенно его не знал, но каким-то образом помнил. Что-то в Леандре было до боли знакомое, и чувство это лишь крепчало с каждой встречей. Не желая быть замеченным, я все равно им стал — Леандр подсел ко мне. — Златокудрый бог, весьма непривычно видеть тебя в таком…месте, — тихо заговорил виночерпий. — Что же, это взаимно, — усмехнулся я, отпивая еще раз. — Я жду Лиссимаха, — словно оправдываясь, виновато произнес Леандр, на что я вскинул брови: — Почему здесь, а не в роскошных хоромах? Леандр нахмурился. — Тот же вопрос и к тебе. Что сам тут делаешь? Я лишь вскинул брови, заливаясь очередной порцией вина и даже близко не намереваясь отвечать на вопрос Леандра. И тот это усек, продолжая разговор, словно бы он ничего и не спрашивал: — Лиссимах не хочет, чтобы нас раскрыли. «Знакомая история», — про себя подумал я. Наверное, все царевичи такие? Так сильно заботятся о своей репутации… — Только не говори никому, что ты нас видел. Пожалуйста… — Взмолился юноша, но я его перебил, отставляя пустой кубок в сторону: — С чего бы мне вообще что-то говорить? Мне на вас абсолютно плевать. Я уже было собрался подняться из-за стола, как через порог внезапно переступил Лиссимах так не к месту в белоснежном царском хитоне, с золотыми сверкающими браслетами на руках, буквально кричащими о том, что их обладатель вовсе не несчастный бедняк. Но меня поразило нечто иное. Не присутствие наследника Элиды в вонючем болоте, не его верный пёс Леандр, а то, что за спиной Лиссимаха в колчане виднелись те самые стрелы, которые в своем видении узрел я. И я присел обратно, лихорадочно соображая, как теперь мне стоило поступить. Убить? Отпустить? Приковать к какой-нибудь скале? Я бы и глазом не повел, не будь у меня моего Гиацинта, ведь я всегда равнодушно относился к человеческим страстям. Пусть бы творили, что хотели! Какое мне, прекраснейшему из бессмертных, дело? Но, зная, что кончина царя Амиклы принесет невообразимую боль моему возлюбленному, мне ничего не оставалось, кроме как вмешаться. — Приветствую тебя, царевич, — сказал я, легко склонив голову. Лиссимах в ответ, положив крепкую ладонь на свое сердце, склонился в глубоком почтении. — Если только мы помешали тебе — скажи, и мы уйдем, — необыкновенно серьезно произнес Лиссимах бархатным вкусным голосом, ласково пробежавшись пальцами по спине Леандра. Леандр, в свою очередь, бросил на царевича томный взгляд, отчего я почувствовал себя немного лишним на этом празднике влюбленных. — Вообще-то я уже ухожу, — выдохнул я, поднимаясь, — но я хотел с тобой поговорить, царевич Лиссимах, раз уж ты тут. Заметив, как поднялся всюду следовавший по пятам за своим эрастом Леандр, я остановил виночерпия рукой, упершись тому ладонью в грудь. — Наедине, — строго сказал я, и Леандр тот час послушно осел. Может быть, я поступил отвратительно, не позволив двоим влюбленным попрощаться. Я лишь дал эромену Леандру ничтожную возможность в последний раз узреть теплую улыбку и полные обожания очи своего Лиссимаха. А Лиссимах остался награжден испуганным взглядом, которым Леандр нас проводил и, сам того не ведая, дарил своему возлюбленному в последний раз. Что бы они сказали друг другу на прощание? И существуют ли для таких случаев слова? Да, я поступил жестоко. Но я и был воплощением жестокости в представлении людей. Я убил царского наследника за облитым мочой углом той забегаловки, словно как какого-то ничтожного бродягу. Свернул ему шею без лишних разговоров и, крепко удерживая, осторожно опустил его тело на землю, пока никто не видел. Вложив в раскрытые уста монету, дабы тот смог заплатить Харону, я ушел прочь без оглядки. И я ненавидел себя за этот поступок. — Аид, прими его душу, — с горечью просил я в мыслях дядю, — пусть он обрет покой. Лиссимах мне всегда нравился. Я объяснял содеянное безмерной любовью к Гиацинту, впервые на минутку возненавидя и спартанца тоже. Тем вечером я отправился в храм в Дельфы, где полночи наблюдал безпрерывный поток видений, слушал бесконечные молитвы и посылал ответы Оракулу, дабы та передавала мои пророчества людям. Оставшееся время до рассвета я провел в облюбованном мною месте, том самом жутком, тихом и зловещем, где мои мысли так неожиданно и приятно усмирялись. Я бездвижно пролежал на мокром, холодном камне до первого света розоперстой Эос. Когда она, прекрасная, вышла из океана, возносясь на божественной колеснице на небо, — я тоже выполз из своего темного укромного мирка и угомонившийся вернулся тот час к Гиацинту. Гиацинт спал, казалось, словно младенец. Но это было притворство. Я мягко опустился на краешек его жесткого ложа, легко касаясь тыльной стороной ладони нежной щеки возлюбленного, отчего тот мгновенно проснулся, как и подобает каждому воину, все время пребывавшего наготове в случае неожиданного нападения. — Привет, — разглядев меня, хрипло произнес Гиацинт. — Привет, — шепнул в ответ я, расплываясь в ласковой усмешке. — Не желаешь прогуляться со мной в саду? — Так рано? — Удивился Гиацинт, бросив взгляд на утреннее небо в голубых и розовых тонах. — Все в порядке, Аполло? Я пришел к нему на рассвете, чтобы рассказать о том, что я сделал. Но в тот момент я вдруг задался вопросом: а стоило ли? Нужно ли было знать об этом Гиацинту? Или нужно было ему не знать? — Пойдем, — так не дождавшись моего ответа, серьезно сказал Гиацинт, поднимаясь с ложа и в считанные секунды надев аристократический белый хитон.       Диомеда очень любила царский сад. Она лелеяла каждый цветок, каждую травинку, каждый лепесток. Густые ветви зеленых ароматных деревьев апельсина, яблока и оливки скрывали тайны сада от посторонних глаз, и то, что происходило в саду — навсегда в нем и оставалось, утопая в сладких пьянящих запахах здешних растений. Сколько раз тут признавались в любви! Сколько раз от нее отказывались! Сколько секретов здесь погребено — уж и не сосчитать! И в то утро безмолвный сад услышал еще одну тайну. Лишь мою и Гиацинта, пропитывая ею каждый листок своих, тихо наблюдавших за нами деревьев. Мы долго бродили по заросшим тропинкам зеленого сада. Гиацинт без слов ступал рядом, не выпытывая и не настаивая ни на чем. И я был ему за это благодарен, ведь в тот момент в моей голове, как на зло, царила звенящая пустота, и нужные слова никак не заплетались в предложения. — Я убил Лиссимаха, — внезапно произнес мой язык, а я, как его обладатель, лишь спустя несколько мгновений понял, что, в общем-то, все необходимое уже сказал. Гиацинт молчал очень долго. Безмерно долго. И я готов был поклясться, что слышал, как ошарашенный царевич затаил дыхание, а стук его сердца, словно удар молотка, отдавался в моих ушах. Но, как истинный спартанец, он и виду не подал. — Зачем? — Спросил юноша спустя, наверное, вечность. Я остановился под апельсином. — Он был мятежником. Лиссимах хотел убить твоего отца, Гиацинт. Гиацинт сглотнул: — Как ты это понял? Я вздохнул, бросая долгий взгляд на обвившийся вокруг колонны цепкий плющ недалеко от нас. — Он носил стрелы, которыми был убит в моем видении Амикла, — безцветно ответил я. Каждое слово давалось мне с трудом. Наверное, потому что я хотел уже поскорее забыть тот день, как я убил Лиссимаха и никогда более об этом не вспоминать. И я думал, что если не расскажу об этом Гиацинту — моя тайна станет моим вечным преследователем. — И что с того? По-твоему это весомые доказательства вины? — Неожиданно строго выпалил Гиацинт. Словно я являлся каким-то человеком из низшего класса. — Да эти стрелы могли оказаться у него как угодно! О, Аполлон! Ты хоть понимаешь, что натворил?! — Конечно. Я предотвратил убийство царя, — злостно ответил я, тем самым напоминая Гиацинту сбавить тон. Хоть я и позволял ему порою грубость и резкость в свою сторону, желая, чтобы тот всегда был самим собою, но не тогда, когда я ждал благодарности, — твоего отца, во имя Аида, и сотни ваших подчиненных! Я бы мог вообще не ввязываться во все это, ведь ваши людские интрижки меня никаким боком не касаются! Я бессмертный, если ты забыл, и отвечаю лишь на молитвы, и лишь когда меня об этом просят, и то, что я убил Лиссимаха…я сделал это для тебя, идиот! Потому что все, что я, во имя Аида, делаю — я делаю для твоего благополучия! Раздраженный, я судорожно выдохнул, быстро пригладив ладонью золотые локоны. — И хоть бы раз ты это оценил! — Яростно бросил я, отвернувшись от Гиацинта, уже зная, чем обязательно закончился бы наш разговор. Ссорой, многодневной ссорой, чтобы потом мне же первому и отправиться на примирение, выходя из ситуации, как обычно, дураком. Я ждал оскорбительных и грубых слов, которыми бросался в спорах Гиацинт, не давая себя в обиду даже богу. И я понимал, что ему стоило просто начать, а я бы уже не смог остановиться. Но Гиацинт покорно молчал, превращая приятную садовую тишину в напряженную. В конце-концов я развернулся к нему в непонятках, желая проверить, что происходит и на месте ли Гиацинт вообще. Почему так долго тихо? Гиацинт, оказывается, улыбался! Так светло, так ласково, что вся моя злость чудом куда-то улетучилась. — Чего ты скалишься? — Зачем-то цепляясь за ее остатки, выплюнул я, на что получил не менее удивительный ответ, растоптавший мою ярость в пух и прах. — Ты так прекрасен в своем гневе… — глупо зашептал Гиацинт, не сводя с меня мечтательного взгляда, — и я так безудержно люблю тебя, мой бог! Мои брови взметнулись вверх, ведь я так редко слышал подобные речи от всегда сдержанного Гиацинта. А когда они все же звучали — я просто таял, как кусок льда под палящим солнцем. — И ты ошибаешься, — продолжал царевич, — я помню все до последней мелочи из того, что ты для меня сделал. И я благодарен тебе не только за это, но и за то, что ты просто есть в моей жизни. Я каждый день благодарю судьбу за такой подарок, как ты, мой Аполло. Хоть и не понимаю, чем я тебя заслужил. И то, что было минутой назад, вдруг забылось, оставив место лишь теплым чувствам. — Прости меня за мою грубость, — виновато произнес Гиацинт. — Я просто боюсь, что теперь, если отец Лиссимаха узнает о смерти сына, он объявит Спарте войну. — Не объявит, — успокоил юношу я, — Лиссимах умер от моей руки, а не от твоей. И когда царь засуетится, я скажу, что его сын не выказал мне должного уважения, за что справедливо поплатился жизнью. Но до этого момента ты, Гиацинт, должен молчать. Делай вид, будто бы ничего не знаешь. Мы неторопливо шагали по узким тропинкам, усаживаясь время от времени на землю под тенью ветвей, наблюдая за причудливыми цветами на небосклоне, с которыми игралась утренняя Эос, меняя окрас неба чуть бы не каждые пять минут. — А я ведь знал Лиссимаха с детства, — с улыбкой произнес Гиацинт, уходя мыслями куда-то глубоко в воспоминания. — Когда отцы нас познакомили, мы сразу стали лучшими друзьями. Мы играли в прятки, даже охотились один раз. Тайком убежали в лес, хотели найти быка, но стражи за нами поспели и все отцам рассказали… Вот наслушались же мы тогда от них… А еще Лиссимах давал мне свои игрушки. Помню у него был такой деревянный конь и человечек. Их ему какой-то гоплит вырезал. Это были его любимые фигурки. Лиссимах ими ни с кем не делился, даже со своими близкими друзьями. А мне разрешил. Я был так этому рад…а потом мы обменялись обещаниями, как сейчас помню, во время шторма на берегу моря, что ничего не сможет помешать нашей дружбе, и мы будем друзьями до самой старости… Посейдон тому был свидетелем. — Тогда я мало что понимаю в дружбе, — иронично бросил я. — Я не заметил столь теплых чувств между вами. — Да, — пожал плечами Гиацинт, — потому что детские слова со временем имеют свойство забываться. Мы уже долгие года общались только на уровне коротких приветствий и прощаний. А теперь, видишь, даже до чего дошло… Вот так-то. — Знаешь, — помолчав некоторое время, отозвался я, и сам улетая в далекое прошлое, — когда-то в детстве мать рассказывала о богах, о высоченной горе Олимп, о семье, что жила где-то, куда нам воспрещалось входить…я представлял себе много раз нашу первую встречу с ними. По-разному, конечно, но во всех моих фантазиях боги безумно мне радовались, плакали от счастья, ведь я тоже был частью их большой, крепкой и дружной семьи… А потом, — я тяжко вздохнул, — осознал, как дико ошибался. Все мои мечты оказались не более, чем фантазиями. Моя «дружная» божественная семья оказалась змеиным кодлом, где каждый не упустит возможности насолить другому, очернить, приничить боль… Если так с тобой поступает семья, Гиацинт, то чего ожидать от чужих, которым на тебя плевать и подавно? — Иногда чужой может стать тебе ближе, чем тот, кто связанный с тобой кровью, — обожавший мои божественные истории, тихо отметил Гиацинт, не сводивший с меня заинтересованного взгляда за весь рассказ. И я молча согласился, с улыбкой вглядываясь в яркое Солнце, вздымающееся выше и выше на голубом уже небосклоне.