Космические байки и истории о настоящей любви

У Леонарда Маккоя нет слабостей, как бы напыщенно или самоуверенно это ни звучало. В том уверен Джим — его лучший друг, с которым они частенько коротали одинокие академические ночи, грея друг другу постель. И Спок — зеркальное отражение доктора. Ссоры с ним похожи на спарринг «ты мне — я тебе», в котором еще не было прокола. Вот только Чехов никак не хочет поверить в неуязвимость Маккоя. Он оказывается удивительно упертым, чтобы игнорировать банальное «у меня нет слабостей», которым Леонард, смеясь, отмахивается от него. И тогда доктор изобретает свой собственный «криптонит». У каждого героя обязательно должна быть ахиллесова пята — слабое место, которое делает его уязвимее и человечней. Маккой не считает себя героем, но позволить выдумать маленькую червоточинку — проще, чем пытаться доказать обратное. Так появляется она — юная, наивная, кудрявая слабость, которой доктор учится уступать. — Соскучился? — интересуется Леонард таким же тоном, каким еще минуту назад спрашивал, не болит ли у Чехова живот и не кружится ли голова. От энсина пахнет какими-то травами, грязью и потом. Десант пробыл на планете целую неделю, и радует только то, что эти семь суток не стали для доктора адом беспокойства. Павел опирается на стену и не роняет ни звука. Только губы предательски расплываются в улыбке. — Нет? — доктор начинает игру, главный приз которой — сказанное Пашей одно-единственное «скучал». И Чехов послушно следует ее правилам — молчит. — Гаденыш, — шипит Маккой, прижимая энсина к гладкому пластику и впиваясь в его шею так, чтобы потом никакой воротничок не смог скрыть оставленные жесткими губами следы. — Это нечестно, — наигранно сопротивляется Чехов, удобнее подставляя Леонарду беззащитное горло. Доктор едва заметно улыбается, пододвигаясь ближе, обнимая его едва ли не до хруста ребер. Одежду, уже порванную и ни на что негодную, Маккой просто срывает. Кожа Павла бледная и веснушчатая, но доктор обожает эти мелкие точки, касается каждой колючими и быстрыми поцелуями. Чехов сдерживает пытающиеся вырваться на волю стоны и всхлипы, но, как бы ни старался разум, тело давно ничего не скрывает. Павлу не нужно придумывать себе уязвимые места, он будто в противовес Маккою соткан из паутины слабостей. Такое же исключение, что подтверждает правило. Доктор не разменивается на ласки, на долгие прелюдии, на томные игры. Леонард обхватывает Пашин член ладонью и проводит языком под ухом энсина — он знает, что этого достаточно, дабы заставить того сжать ноги и толкнуться ему в руку. — Расскажи, как ты скучал, — Маккой не двигает ладонью, замерев. Чехов сглатывает, еще способный понять, что такая пытка может длиться целую вечность. И лишь немногим меньше времени требуется доктору, чтобы до ужаса неторопливо опустить его на пол, заставляя почти взвыть от слишком медленной ласки. — Скучал? — напоминает вопрос Маккой и прикусывает сосок Чехова, болезненно и очень неожиданно. Это действует как катализатор. Павел выгибается дугой, толкается в ладонь Леонарда, обнимает его за шею, тянет на себя. Его поцелуи жадные, неловкие, будто он разучился. И забыл все, кроме одного-единственного слова, которое он шепчет мантрой вперемешку со стонами: «Скучал… скучал… скучал» И пускай у Леонарда Маккоя нет слабостей. Но будь таковые, он бы хотел, чтобы они выглядели именно так.