Космические байки и истории о настоящей любви

Все станется. Привыкнув к укоризне, Весь в поисках вселенных и систем… Я все переживу. И нет проблем. Как нет того, что называлось жизнью… © А.Белянин

Он всегда приходит глубокой ночью. Почти бесшумно входит в каюту, не включая свет, чтобы не разбудить того, кто уже уснул. Он приходит, когда заканчивается смена, и больше нет важных дел, для решения которых необходимо его присутствие. Он скидывает сапоги еще у дверей и вслед за ними носки, штаны и форменный свитер, оставляя из вещей незамысловатую дорожку к кровати. Он ступает медленно и аккуратно босыми ногами, будто боится зацепиться за что-нибудь и нарушить чужой сон. И это кажется смешным, потому что за те десятки ночей, что ему довелось быть здесь, он знает наизусть каждый сантиметр окружающего его пространства. Возможно, это просто ритуал. Возможно, что-то еще. Он подолгу безмолвно сидит на краю кровати, пока тот, к кому он пришел, не просыпается от чужого присутствия и не отодвигается вбок, приглашая разделить с собой и без того узкую койку. — Ты холодный как труп, — бурчит Боунс, протягивая гостю кусок одеяла. — Пока не согреешься, даже не думай обниматься. — Это не логично, доктор, — тихий смех капитана слегка горчит. — Ты же лучше меня знаешь, что никакая тряпка не греет так, как чужое тело. Замерзшие ладони прячутся на груди МакКоя, привычно игнорируя броню футболки. — Не понимаю, зачем тебе эта дурацкая пижама, — возмущается Кирк, пытаясь избавиться от оной, мешающей всецело оккупировать источник тепла. — За тем чтобы ты помнил, с кем спишь, — пресекает его попытки Леонард. — У меня нет желания по утру чувствовать себя случайной девицей в твоей постели с парой засосов на шее. — Ну, ты же врач… у тебя есть всякие мази… — Как ты помнишь, мне еще нужно пересечь почти половину Энтерпрайз, чтобы попасть в лазарет. В прошлый раз мне пришлось просить Кристину о помощи, потому что кто-то не оставил на мне живого места в порыве своей страсти, — доктор ловит чужие инициативные руки и, кажется, готов смириться с их попыткой отогреть себя на его груди. — Ты злопамятный сукин сын, — тянет Кирк, утыкаясь губами в ямку ключиц. — И злой к тому же. — А ты пьян, Джим, — не укор, просто констатация факта. — Но я пьян иногда, а ты всегда колючий, как ощетинившийся дикобраз, — он тянет дорожку из поцелуев от шеи к скуле, получая по лбу уже на середине пути. — Но я тебя прощаю. — Безумно рад, — Маккой запускает ладонь в волосы Кирка, ненастойчиво поглаживая его по голове. Каюта наполняется благоговейной тишиной и почти едва заметным урчанием. Но ничто не вечно. — Сними ее, Боунс. Она мне не нравится, — несколько мгновений покоя, и доктор снова вынужден отстаивать свои права на футболку. — Сними. Она синяя. Я помню. — И? — удивляется МакКой. — У меня еще глаза синие, так что, на тебя теперь не смотреть? Джим, давай уже спать. У меня завтра исследование, я не хочу клевать носом за рабочим местом. — Исследование, — передразнивает капитан. — И ты, Брут? И у тебя исследования. И у него… Ненавижу синий… Как твоя пижама… как твоя форма… как его форма, в конце концов! — Ну чем тебе так синий-то не угодил, Джим? — вопрос риторический, больше похожий на всплеск руками, чем действительно нуждающийся в ответе. Леонард все так же гладит его по волосам, и пьяный, непоседливый ночной гость, кажется, окончательно успокаивается. Он как-то неловко обнимает МакКоя, и тот заботливо поправляет одеяло. — Господи, и этот человек управляет кораблем… — Знаешь, иногда спасти… целую галактику… легче, чем сказать несколько слов… — фразы Кирка с каждым разом кажутся все бессвязнее. — Знаю, — согласно кивает Боунс. — Знаю. — Хочешь, скажу какой мой любимый цвет? Доктор безвольно закатывает глаза, понимая, что не может отказать своему другу в этой изощренной пытке. Каждую ночь Джим задает один и тот же вопрос, ответ на который МакКой уже выучил на память. Но все равно не перебивает, чужое, еле слышимое откровение. — Синий. Как морская волна. С легким оттенком зелени… Кирк еще несколько раз бурчит что-то про «синий» и засыпает, устроившись на плече человека, который, кажется, готов простить ему все. Леонарду до самого утра больше не спится. Он смотрит на белое полотнище потолка и не верит, что когда-нибудь эти ночи закончатся. Он по себе знает, что в разбитом сердце всегда не будет хватать осколков, чтобы его склеить.