До свадьбы заживет

По дороге домой поговорить не удалось: уж слишком тема деликатная, а ушей посторонних много. Поэтому, как только зашли в квартиру, Игорь сразу усадил разбитого Вадима на уголок в кухне и бесцеремонно стал там хозяйничать. Поставил чайник, беспардонно залез в холодильник, вытащил колбасу, масло и сыр. Махом наваял бутербродов, засунул в микроволновку, заварил чай, подвинул к Вадиму: — Давай, пей, тебе нужно сейчас что-то горячее. Тот с момента, как зашли, не сказал ни слова — так и сидел поникший, а сейчас лишь воспаленные глаза поднял и замотал головой. — Ну нет, — Игорь присел рядом, придвинул поближе бутерброды, — я не собираюсь тебя кормить как маленького, давай сам. Смотри, какие вкусные, а пахнут! Гор аж слюной захлебывался: сам-то из школы, голодный. Блин, надо было и себе сделать, что уж Версаль разводить. — Вадь, голодовкой ни себе, ни Эду не поможешь — ешь давай. — Тогда ты тоже ешь, ты ж не обедал еще, наверно? — Неа, мы из школы к Эдику пошли. Игорь встал, быстренько накромсал еще бутиков, запихнул их разогреваться, сделал себе чаю. Ели в тишине; Гор поглядывал на Вадима, жующего через силу, и думал о том, а как он себя бы вел и что чувствовал, если бы поссорился с Димой. Внутри сразу скрутило таким холодом, что все вокруг потемнело. Нет, нет, только не это! Сколько он себя помнил, они не ссорились ни разу, обойдутся и дальше без этого. — Тебе бы в душ горячий. Вадим послушно кивнул: — Да, схожу. Ты не уйдешь? — Нет, — Гор с сочувствием смотрел на него, — подожду Димку, узнаем, удалось ли ему с Эдом поговорить. — Да, точно, — слегка оживился Решитов и, почти не качаясь, подался ополоснуться. Пока Дим был в ванной, Игорь помыл посуду и, не зная, чем себя занять, пошел в комнату, посчитав, что если он посмотрит без спросу тиви, то хозяин не обидится. А стоило Вадиму выйти из душа, как раздался звонок домофона — Гор по старой памяти побежал открывать и вздохнул с облегчением, услышав голос Димы. Димка зашел в квартиру, засиял своей улыбкой, и Игорю даже показалось, что вокруг посветлело. — Ну что, — кинулся к нему Вадим, — ты говорил с ним? Что он сказал? Дима с трудом заставил себя перевести взгляд с Гора на несчастного влюбленного: — Поговорил. Только расскажи-ка сначала, что в клубе произошло. Вадим прошел в комнату, а Игорь, придержав Диму за руку, тихонько спросил с сочувствием: — Голодный? А то мы тут перекусили, пока тебя ждали. — Мама звонила, искала нас, сказала, уезжает по делам, а в духовке картошка запеченная с грибами и сыром, так что потерплю до дома, — ответил тоже тихо Дима. Так и вошли в комнату, держась за руки, сели рядом на диван; Вадим разместился в кресле напротив, глянул на их сцепленные руки — лицо исказила гримаса боли. Дима понял его взгляд, но от Гора не отстранился, спросил прохладно: — Так что в клубе случилось? — Случился мой старый знакомый. Он пару лет пытался ко мне клинья подбивать, да обломался. Погань та еще. Видишь, как воспользовался возможностью, типа ни себе, ни людям. Наговорил, сучий сын, с три короба, а он… Эдик, то есть, даже слушать меня не захотел, — Вадим закрыл лицо руками, уперся локтями в колени. — Ты же сам сказал, что дочка есть, — вклинился Гор. — Есть, — Дим с силой потер глаза, посмотрел на ребят, — нелепая случайность, но я не жалею. Мы четыре года назад отмечали Новый год. Тусовка была нехилая — бухло не то что ручьем — полноводной рекой, а какая-то сволочь, я так думаю Герка, пронес наркоту, подсыпал в бокалы. Я сказать прямо не могу, но по всему видать, что мне тоже перепало. Кто там на мне вис с лобзаниями-зажиманиями, хрен знает, я уже не особо соображал. Трахнул кого-то со спины, лица так и не видел, вообще все похуй было. Вадим говорил, как исповедовался, парни слушали, и даже выражение лиц у них было одинаковым. — Утром проснулись вповалку, кто совсем голяком, кто как. Я так в штанах и спал, только ширинка расстегнута. Глаза продрал — лежу в обнимку с чьей-то голой спиной. Спина повернулась — оказалось, девка, я ее вообще впервые в то утро увидел. Да сзади еще какой-то парень навалился, тоже в одежде. Да Гера ж, блядь, всё по-своему извратил. Тройничок, групповуха! Да чтоб я своим парнем делился! Он замолчал, и Гор осторожно подтолкнул его: — А дочка? — Через два месяца та девка ко мне домой завалилась. Денег на аборт требовала. А у меня накануне буквально с родаками скандал был очередной, по поводу ориентации. Ну и всё одно к одному, она беременная, и я уже ругаться с ними устал. Отец с мамой сразу затеяли свадьбу. Да ей свадьба нахрен сдалась, бабла хотела, всё абортом шантажировала. Родители вокруг нее вились, вселили в мою комнату, я в таком был трансе, что согласился на все. Секса не было больше, да нам обоим и не надо было. Мне сами понимаете почему, а ее только деньги интересовали и свобода: ни ребенок, ни семья не нужны были. — Что ж это за семья, если насильно вместе, — не выдержал Гор. — Вот, ты понимаешь! А родители и слышать не хотели! Мы с Надькой договорились, что как родит — малыша мне, ведь я тогда уже зарабатывал неплохо, а сама спокойно пусть дальше живет как хочет… а вы прикиньте, что она сотворила: в роддоме отказ написала и деру оттуда дала! — Нихрена себе… — Димка потряс головой, — и где она теперь? — Знать не знаем. Не объявлялась больше. Как мы Анечку оттуда выцарапывали, там очередь длинная на таких деток, здоровых, хороших. Отец через знакомое начальство давил, бабла отвалили немеряно, даже генетическую экспертизу делали, чтоб доказать, что моя малышка, как вспомню, через что прошли… — Ничего себе история, — сказал Дима. — Так что тебе Эдик сказал? Вы поговорили? — Поговорили, — вздохнул Арсенин, — я все время убеждал его тебя выслушать. И, кажется, убедил, так что жди звонка. Вадим тут же судорожно схватился за телефон: — Черт, отключился. Он засуетился в поисках зарядки, роняя всё по пути, нашел, подключил, ввел пин-код и сразу же получил сообщение. — Эдик в сети. Парни переглянулись и засобирались домой. А Вадим, уже забыв про всё на свете, еле попадая пальцами на кнопки, набрал номер и, нервно шагая по комнате, стал ждать. Когда на той стороне ответили, рухнул на диван и закрыл глаза с неверяще-счастливым выражением лица: — Лапушка, солнышко, послушай меня, я тебя прошу, только не бросай трубку. Не бросишь? — по лицу расплылась улыбка. — Маленький мой, прости меня, я тебе всё расскажу, только спроси! Встретимся? А когда? Гор подтолкнул Диму на выход, и парни пошли обуваться. Из комнаты неслось воркование: — Как скажешь… когда захочешь, сладенький мой… *** Утро субботы. Варфа развалился на спине, нахально заняв полкровати и потеснив Эдика на край. Чем кошак занимался ночью, было неясно, но сейчас его не пробудили даже вкуснейшие запахи с кухни. Эдик проснулся с неясным ощущением предвкушения чего-то хорошего, отчего во всем теле словно кружились пузырьки шампанского, и оно было легким, невесомым. — Мам, — он смущенно обнял со спины Анну, уже приготовившую завтрак и сейчас смакующую кофе, — прости меня, пожалуйста, — сын потерся щекой о косу, заверченную в большой бублик, — я нагрубил тебе, мне совестно… Мать вздохнула и обернулась, открыв было рот, чтобы сказать, но так и не произнесла того, что хотела. Эдик ласково чмокнул ее в щеку и пристроился за стол. Анна смотрела на аккуратно причесанного и одетого с каким-то продуманным изяществом сына и понимала всё отчётливей: нет, ни о каких девушках уже речи не пойдет. — К нему? — только и спросила тихо. Чашка, не звякнув, опустилась на стол, а кровинка, повозив ее дном по клеёнке, кивнул, сначала не поднимая глаз, а потом всё же вскинув взгляд. — Мне плохо без него, мам. Он хороший. Он знаешь какой? Работает у отца в турфирме и учится — на красный диплом идёт, и ещё у него хобби не догадаешься какое! — Эдик торжествующе посмотрел на мать. Та, понимая, чего от нее ждут, сделала заинтересованное лицо и вопросительно вскинула брови. — Он обувь шьет на заказ! Нестандартную! На любую ногу и фасон любой! — тут Эдик слегка приврал: на самом деле Решитов увлекался изготовкой обуви под театральные костюмы, но умел и впрямь многое, да и заказов действительно было немало. — Котенок, — осторожно сказала Анна, тщательно подбирая слова, — вы, как бы сказать, предохраняетесь? Нет, — добавила она торопливо, — я не лезу, но всякие болезни никто не отменял. Меня, как медицинского работника… — Мамочка, — прервал ее сын, — он меня бережет, и всё как надо, ты не волнуйся. И, мам, — добавил Эдик безо всякого перехода, — ты меня не теряй, ладно? Я у него переночую, хорошо? Ничего хорошего в том, что сын будет ночевать черт-те где и черт-те чем при этом заниматься, Анна не видела, но осознавала, что пойти сейчас на конфликт — легко потерять контакт с единственным ребенком. Она кивнула через силу, и тут в дверь заколотили. — Господи, что там еще? Эдик быстро натянул обувь, накинул куртку, весело прислушиваясь к скандалу, разгоравшемуся в коридоре — примчалась соседка с коробкой, в которой лежала невзрачная белая кошка, а у ее брюшка копошились семь рыже-белых котят с подозрительно плоскими мордочками. — Пока, мам! — Анна только проводила глазами сына, а соседка потрясала коробкой и громогласно обвиняла Варфоломея в разврате и совращении невинной, а теперь обесчещенной Снежинки. *** Вадим с утра ни на чем не мог сосредоточиться. Звонили из института по поводу несданной работы, звонила мать, интересовавшаяся запропавшим Вадимом, периодически передавая трубку смешно картавящей Анечке, звонили из Народного театра, спрашивали о готовности ботфортов для пирата… но главного звонка всё не было. Дим хватался за одно, за другое, то доставал из шкафчика любимый Эдиков чай с жасмином, то ставил его обратно, то брался за пылесос и убирался в и без того до блеска вылизанной квартире. Тщательно складывал провод, убирал пылесос и по пять раз ходил мыть руки. То, вот как сейчас, открывал холодильник и смотрел в него, не в силах понять, на кой туда полез. Звонок раздался внезапно. Сердце, казалось, билось не в груди, а в голове и отдавалось куда-то неясной болью. И Решитов пошел открывать. Эдик стоял у двери, за которой когда-то жил Березовский, и никак не мог себя заставить поднять руку к звонку. Почему-то решимость его покинула у самого порога. Казалось бы — что такого? Поговорят, и всё. И, честно говоря, Эд не был уверен в том, что останется ночевать. В самом-то деле — вот сейчас откроет двери Дим, да как выскажет ему, какой Затонский истерик и как перед всеми в клубе опозорил… Эдик совсем не помнил, что было между его словами «не ходи за мной» и приходом мамы с работы, в четверг утром. Он орал на Вадима? Или оскорбил как-то? Может, сказал что-то непоправимое? Может, он еще и побольше виноват, чем Дим? Пока Эдик накручивал себя на площадке перед дверью, второй занимался тем же за ней. Почему не звонит? Передумал? Заболел? Мать не пустила или еще что? Или подумал-подумал, да решил не прощать? Как во сне Затонский тянул палец к кнопке, нажал и резко отдернул руку. Блядь! Бежать отсюда. Какого он приперся? Эдик сделал было шаг назад, и дверь распахнулась. Они уставились друг на друга почти испуганно и с надеждой. А потом Дим одними губами сказал «малыш мой», и Эдька, сам не понимая как, оказался в его объятиях. *** Вадим раскинул руки и поймал Эдика. Они едва успели захлопнуть дверь, как начали целоваться без удержу. Все-таки нужен, нужен был этот падла Гера, чтобы эти двое поняли для себя кое-что. В самом-то деле, характер человека не изменишь, но можно научить его иначе смотреть на себя и на других. Они много говорили. Та суббота, что бы ни думали Гор с Димой, была наполнена не сексом (на него ушло всё воскресенье) и не руганью, как можно было бы представить. Они сидели бок о бок и шептались. Очень долго. Переступали через себя, через стыд и страх оказаться непонятыми. Учились слушать. У каждого человека в жизни должна быть такая бессонная ночь или наполненный новым смыслом день, когда он решает для себя не «что поесть», «не выгнали бы с работы», «какой ремонт сделать», словом, не глобальные бытовые вопросы, как бы весомы они ни были в обыденной жизни, а более важные: моральные, этические, такие, что определяют твой жизненный путь. Что-то вроде пересечения пограничной полосы. Эти двое пересекли ее вместе. Теперь стало легче. Без притворства, без задних мыслей… Хотя мыслей о задницах, конечно, хватало. В воскресенье после традиционного тщательного купания Эдик впервые решился на римминг. Маньяк-чистоплюй нашел в лице своего парня идеального партнера для подобной ласки — такого же яростного поборника гигиены, как он сам. Дим скулил под неумелым еще языком, истекал смазкой и мечтал, что сделает своему укешечке так же и даже лучше. Лёжа как в дурмане после крышесносного оргазма, Вадим спросил негромко: — Ты мне доверяешь? — Да, — спокойно сказал Эдик и тут же понял, что это правда. — Полностью. Что ты хочешь? И вот тогда только пошли в дело анальные шарики. В отличие от партнера, Эд не скулил. Он стонал, даже кричал от наслаждения и ничего не боялся. Потому что это — Дим. Потому что это — его парень. Потому что его парню важно было, что Эдик чувствует. Лежа на Вадиме в бесконечно приятной истоме, Эдик спросил: — Ты меня любишь? — Да, — ответил ему парень. И не солгал. — И я тебя, — искренне сказал Эд, — только ты меня не бросай… — Нееет, от таких как ты не бегают. Их завоевывают. И они уснули. *** Живот подрагивал, а сам Эдик лежал, не шевелясь. Блаженство. Острое ощущение наслаждения. Хочется дернуться вслед перышку, обводящему сосок и ползущему ниже. Перо миновало впадину пупка и переместилось на пах. Эдик всхлипнул и раздвинул колени, а щекочущий кончик стал выписывать узоры на внутренней стороне бедра. Жаркое дыхание оккупировало второе: Дим поцеловал это место и тихонечко прикусил, посасывая. Средний палец, смазанный лубрикантом, толкнулся внутрь. Изогнулся, задел ТАМ. Эдик подкинул бедра, ну невыносимо же, пожалуйста, натяни ты уже чертову резинку, войди, нельзя терпеть такую пытку! — Дим… — прошептал пересохшими губами, — я умру сейчааас… — Тише, тише, укешечка мой, — горячий воздух изо рта сжигал, лучше не болтай, делай! — Я не дам тебе умереть. Перышко вернулось к соскам, сжавшимся, словно от холода, торчащим так же, как и член сейчас, чувствительным донельзя. Вадим знал, что Эдик не любил прикосновений к ним, до боли восприимчивым, но перо и не трогало вершинки. Оно кружило вокруг ареолы и поднималось к шее, а тем временем под ягодицы подсунулась подушка. Шарики тяжелые, прозрачные, на крепкой тонкой веревочке. Вадим аккуратно пропихнул их внутрь, один за другим — разработанное отверстие приняло их легко, а Эдик издал такой стон, что ясно — он на грани. Мягко и нежно выскользнула игрушка из юного любовника, и ласково вошел сам Дим: бережно, осторожно. Невозможно терпеть, совсем, никак, два тела стали одним и крепко, сладостно вбивались друг в друга, там внизу сосредоточились все мысли, все чувства, а потом взорвалась сверхновая. И дрожь, и упоение, и нега, и покой… *** В понедельник Затонский сидел за партой один — Николаева в очередной раз простила Славку за то, в чем была виновата, и осчастливила его своим присутствием в третьем ряду. Глупо-мечтательная улыбка не сходила с Эдикова лица, а красноречивое ерзанье вызывало понимающие переглядки у Гора и Димки. — Помирились, — едва слышно шепнул Гор. — И по ходу неоднократно, — не сдержал ухмылку Димон. На физкультуру Эдик не пошел. Он предъявил справку поморщившейся учительнице и свалил в раздевалку, где весь урок перекидывался SMSками с блаженной физиономией клинического идиота. На перемене Вика Перова застукала его за целованием телефона и разнесла по классу новость. Девчонки своим женским чутьем сразу вычислили, что Великая Затонская Любовь не из класса, а может, и не из школы, и рейтинг Эдика среди романтично настроенных особ вырос до неимоверных размеров. Димка с Гором пересмеивались, но не комментировали. А после уроков, когда Эд, вперив взор в никуда, вышел из раздевалки, парни нагнали его, и Игорь спросил: — Нормально, я смотрю? Эдик несколько секунд смотрел на него, явно не врубаясь, а потом взгляд приобрел осмысленное выражение, и он кивнул назад, на гардероб. Там, оглядевшись и не обнаружив свидетелей, быстро расстегнул рубашку. Краснея и цветя улыбкой, он развел ее полы в стороны. Дима присвистнул, Гор вытаращил глаза. — Фигасе… На торсе у Затонского засосами было написано «Вадим».