***
Он наугад выудил бутылку из бара, достал пробку и заглотнул теплую жидкость. Виски. Книга — проблема на три бутылки. Или в оригинале были сигареты?.. Константин плохо знал классическую литературу. Высокие причёски, пышные кринолины и длинные разговоры разили для него нафталином. Он тяжело вздохнул, открыл ноутбук и принялся за работу. Спустя часа четыре глава была завершена. Платье так и не удалось. Стразы поотваливались, и у героини произошел нервный срыв. Пришлось оставить пустое место. Какая-нибудь девушка в больших очках и дешёвых джинсах придумает что-нибудь, а потом будет писать ему об этом в твиттер. От воодушевления её щёки с россыпью веснушек и редкими родинками покраснеют. Родинки. Чёрт. Мысли вернулись к Наташе. Она добавила его «ВКонтакте» со словами: «Будет скучно — пиши. Только ты же не напишешь, правда?». От алкоголя в голове туго продирались мысли. Родинки. Телефон. Спина. Родинки. — Твою мать, что же это такое. Ноутбук завис и отключился. Благо, материалы сохранились, иначе бы точно выкинул его в окно и призвал табун негров из Литературного института имени Горького. Как обычно, после бурного дня Константин набрал ванну и залез в неё, не выпуская бутылку виски, которое порядком надоело. Хотелось чего-то… Другого. Сладкого, как фрукты. Как ирландский кофе? Чёрт, Боже. Есть ли разница? От кипящих струй заходилось сердце, Константин выдыхал через рот. Пар в ванной напоминал время, время, когда он был маленьким и болел, когда был снег, когда всё было просто и когда была мама, когда он болел, когда он спал, когда он не был писателем, когда бросало в жар и в холод, когда… боже, вода, когда его целовали в жаркий лоб, когда была жизнь, и свет, и темнота, и боль, и всё было впереди. Боже, вода, мама, спи спокойно, сынок. Огонь опалил легкие. Глаза распахнулись, послышался треск стекла, плеск воды, красное облако перед глазами начало расползаться. Пальцы заскользили по гладкому фарфору, ногти пытались впиться в край ванной. Константин кашлял; ему казалось, что проще умереть. Отплевываясь, он выполз из воды и скрючился на полу. Сколько он так пролежал на грани между сном и жизнью, Константин не знал. Казалось, что кроме душной комнаты и шумного вдох-выдох, ничего не существует. Он выполз из ванной, дополз до спальни и рухнул на мятую постель. Голова постепенно прояснялась: пришла боль. Лёгкая мигрень, которая напоминала о незаконченной бутылке виски и обязательствах перед издателем. Константин наугад поставил очередной фильм. Голоса только раздражали, но сидеть в тишине сил не было. Нужно было уйти; об очередной вечеринке из бесконечного списка Олега нечего было и думать. Наконец, он нащупал телефон, открыл приложение «Вконтакте» и нашёл профиль Натальи. Фотограф, сразу видно: стильные кадры со съемок, объявления о пустых местах на следующий месяц, цитаты известных художников. Первый снимок, как ни странно, не был профессиональным. Наталья стояла с прижатой к лицу фотокамерой и снимала тщедушную девушку напротив; губы были плотно сжаты и руки напряжены — поза профессионала. Был указан номер мобильного. Не попадая по нужным кнопкам, Константин, ошибаясь и чертыхаясь, набирал цифры. Она подняла сразу. — Привет. — Привет? Вы по поводу фотографии звоните? — на второй фразе включилась заученная интонация продавца. — Это Константин. — А… Не ожидала, что позвонишь. — Не хочешь встретиться? — рука вдавила висок в надежде ослабить боль. — Сейчас? Мы же только сегодня встретились, и у меня были планы на вечер… — Ладно, я понял. Палец уже потянулся к «отбою». — Стой, подожди! Не вешай трубку. Окей, давай встретимся; я сейчас всё отменю, подожди. Стой, найду их… «Их. Может быть кто угодно», — пришло ему в голову. — Давай возле бара «Ночь в Париже». Не слишком оригинально, но… — Константин, у тебя всё хорошо? — таким тоном Кристофер Ллойд в «Эпилоге» говорил Эмме Томпсон о раке яичек. — Давай через два часа. Успеешь? В этом месте прекрасный кальвадос, — чересчур жизнерадостно сказал Константин. — Хорошо, я буду вовремя. Увидимся там? — во всяком случае, ему показалось, что это был вопрос. — Увидимся. Такой голос обычно предвещает расспросы. Он был готов отослать почти законченную рукопись, как вспомнил, что так и не придумал название. Константин был противником глубокомысленных заглавий, он оставил это в своём наполненном философией прошлом. Как и с «Краем», лучше идти по пути наименьшего сопротивления. Открыв сайт с генератором слов, он проставил маркеры: до десяти символов, существительное, общеупотребительная лексика. Чтобы запоминалось лучше. Выскочило слово «оборванец». Жизнь американской элиты? А что, можно будет после почитать в журналах о «глубине раскрытия душевной неполноценности и упрямом стремлении преодолеть стереотипы». Только не «оборванец», а «Нищие». Так лучше. А искушённому читателю непременно придет в голову фонетическая ассоциация с Фридрихом Ницше, тем более главный герой возвращается из Германии, где лечился в клинике. Стоило нажать «Отправить», как щелкнул звонок телефона. СМС. «Получила книгу, целую, спасибо за срочность». Совещание, как же.***
В лучших традициях московских баров, «Ночь в Париже» находилась в полуподвальном помещении, которое должно было намекать на некоторую кулуарность. Мягкий свет пробивался через витражные стекла лишь слегка выше уровня ног прохожих. По залу были разбросаны крошечные столики с бутылочно-зелёными скатертями, за ними сидели апатичного вида посетители, которые потягивали коктейли и тыкали вилками в кирпичные бифштексы. Французские песни, казалось, погружали всех в состояние полусна. Константин зашёл в бар и тотчас увидел Наталью. Та сидела за столиком в центре зала, нервно обхватив себя руками, и смотрела на стакан сока перед собой. Увидев его, она заметно расслабилась и махнула затянутой в зелёную ткань рукой. Её платье сливалось с окружающей обстановкой так, будто находилось здесь с сотворения времен. — Я уже думала, что ты не придёшь, — слова перемежал облегчённый смех. — Хорошая же у меня репутация. — Ты звучал как-то не слишком радостно по телефону. Не для похода в бар уж точно. Кельнеры, как гласили их бейджи, прогуливались мимо с блокнотами, будто подражая неторопливой и, как им казалось, французской манере жить. — Просто устал, наверное. Мне же редакторы и агенты обрывают телефоны, просят книгу закончить. Вот я весь день и работал. — И как свадьба? Так же красиво, как всегда? Надо отдать должное, картинки, если не считать колец со звёздами, рисовать ты умеешь. Ты смотришь на мир скорее как фотограф, чем писатель, — Наталья подпёрла подбородок рукой. — Я с самого детства хотел быть писателем, — Константин сам не знал, зачем это сказал. — Правда? А как же мечты о космонавтах и пожарных? — Нет, такого не было. В детстве меня таскали в воскресную школу, «чтобы не болтался на улицах со шпаной», и я помню первое занятие. Нам рассказывали, как Бог сотворил мир, а потом попросили написать пересказ, и я написал о том, как Бог плыл по великому океану с трубкой во рту и смотрел на звёзды, а русалки гладили его по голове и пели песни. Мне, правда, за такое попало, чуть не выгнали, но списали на «дьявола, который покушается на невинную душу». А у меня в голове слилось: писать значит создавать мир. Значит, я тоже Бог. — Скромность у тебя с рождения, как вижу, — вновь эта кривая, скептичная улыбка. — Но ведь так оно и есть, — Константин просто не мог бросить тему. — Неужели у тебя, когда ты фотографируешь, не появляется чувство, что ты делаешь что-то более важное, чем ты сама? — Нет. Обколотые нежно-розовые ногти забарабанили по столу. Как тогда. — Никогда? Тут вальяжно подошел кельнер. Крошечные чёрные усики грустно висели над губой, и весь его вид свидетельствовал о чувстве собственного превосходства. — Что-нибудь желаете? У нас сегодня отменное фуа-гра. — Два кальвадоса, пожалуйста. Это всё. Смоляные бровки вздернулись на высоту обширного лба. Медленно кивнув, кельнер отвернулся к другому столику. Возвращаться к теме выбора карьеры уже никому не хотелось. Тем более, сам Константин тоскливо вспоминал десятки часов, убитых на радости страсти гидроперидных героев. — Знаешь, как я выбирала, кем мне быть? Константин приподнял голову. — Был одиннадцатый класс, я абсолютно не знала, кем мне быть. Оценки были не такими уж и классными, а знания в математике абсолютно нулевыми. Вот и выбирала по принципу «что бы сдать». Да и голова была забита штуками о том, что работа должна быть креативной. Так и попала на журфак. Втянулась, хотя пары по литературе до сих пор вспоминаю с ужасом. А к съёмке я пришла, поняв, что сидеть по восемь часов и писать о выборе депутатов, — совершенно не моё. Кельнер принёс на деревянном подносе кальвадос. Янтарная жидкость мерцала в объёмных бокалах, просясь, казалось, раствориться на языке. Пальцы обхватили тёплое стекло, и Наталья поднесла напиток к лицу. В нос ударил запах переспелых яблок, орехов и ванили. — Прямо как в детстве, красные яблоки в карамели: сладкие, блестящие. Помню, приходила в парк с бабушкой, я каталась на карусели. У меня была любимая лошадка: смешно сказать, в яблоках. Константин залпом опрокинул бокал: полдня без алкоголя начинали сказываться. В какой-то момент становилось всё равно, что пить. — Я рос в шахтёрском городке на севере, и из-за сильных морозов я часто простужался. Летом иногда мечтал: вот придёт зима, я заболею, буду целыми днями лежать в постели, мама приготовит картофельное пюре с селёдкой и разрешит есть в кровати, а по радио будет Рахманинов. — Ты разбираешься в музыке? — спросила Наташа. Рука в зелёном шёлке дернулась, будто хотела взять его за ладонь. — Нет, но мне всегда казалось, что это он. Такая легкая, зимняя музыка. Прямо как его фамилия, ты только послушай: Рах-ма-ни-нов. — В детстве всё было проще, — она проглотила остатки кальвадоса; Константин махнул кельнеру: повтори, мол. Головная боль мешала оставаться спокойным. — Ничерта подобного, я терпеть не мог ту жизнь, все эти тусклые, чёрные от работы рожи. Мне всегда хотелось сюда… — он махнул рукой. В этот раз кельнер принес бренди куда быстрее: они попросили бутылку. — В дивный новый мир, — закончила Наталья, ухмыляясь. — Да. Давай выпьем за него: за уже старый и не слишком дивный мир. Бокалы звякнули. Бутылка пустела, и остатки неловкости растворялись в яблочном бренди. В какой-то момент они обнаружили себя хохочущими, не помня причины; лицо Натальи раскраснелось, и она смеялась, запрокинув голову на спинку стула. — Чёрт, мы как долбанные герои Ремарка, — сказал Константин. — Сидим ночью в Париже и пьём кальвадос. Хорошо хоть ещё не полночь. — Только ты людей не умеешь резать. Равик хоть резал, пользу приносил, а ты… — она забормотала что-то невнятное. — Не забывай, — указательный палец взвился вверх, — я просветитель. Как этот, чёрт, как его, Эдисон. — Он не писатель! — Наталья встала и упёрлась кулаками в стол. — Я тебе отвечаю. — Молчи, я читал. Спроси у кого хочешь. Эдисон — просветитель. Кельнер подбросил крошечные бровки, глядя на пьяную пару. Вечер обещал быть интересным. В итоге, под звуки пьяной партии из «Отверженных», их выгнали из кафе. Под презрительным взглядом узкоусого официанта, прихватив третью бутылку кальвадоса, они с заплетающимися ногами вывалились в гудящую ночь. — Что мы тут делаем? — заорала Наталья, когда они опомнились на мосту. — Не знаю, а это что за?.. Константин поднял руку, в которой была зажата лампочка. — Чёрт его знает… А нет, всё, я помню. Ты какого-то мужика в кафе, к которому пристал с Эдисоном, задолбал. Он заорал на тебя, вскочил, выкрутил это из лампы и всунул тебе, когда мы уходили. Константин размахнулся и швырнул лампочку в воду. Та не хотела тонуть. Вновь провал. И вот он сидит на лавочке в тёмном дворе, а голова Натальи лежит у него на коленях. — Хорошо, правда? — он едва разобрал эту смесь звуков. Страшно хотелось пить. В последние месяцы Константин заметил, что если слишком много выпить за день, то головная боль вернётся при первом протрезвлении. Она была такой резкой, что он едва сдержался, чтобы не сбросить Наталью и не скрутиться в комочек на сырой земле. Боль всегда приходила, наряду с трясущимися руками и сухостью во рту. Не всегда можно было удержаться от очередной порции. Пару раз они с Олегом попадали так в неприятности, будучи не в состоянии проводить мероприятия. Несколько пресс-релизов даже пришлось отменить. — Ты в порядке? Лицо у тебя какое-то не очень. — Как всегда, наверное, — Константин теребил руками её локоны. — Знаешь, сегодня я даже чувствую себя молодым. Странное чувство, как в школе. Будто… — Вся жизнь впереди? — Да, как-то так. В такие дни, как сейчас, вся моя жизнь кажется мне лишь сном, от которого я почему-то не могу проснуться. Наталья медленно выпрямилась на скамейке и посмотрела Константину в глаза. — Сон хотя бы приятный? — она поежилась. — Как сказать. С одной стороны, да. Есть всё, чего только душа может пожелать: деньги, друзья, известность. Но иногда начинает надоедать. — Почему? — Скажем так, я не мечтал писать женские романы. В юности мне казалось, что если упорно работать и иметь цель, то рано или поздно жизнь пойдет по нужной дороге. — Разве не пошла? — она даже не пыталась изобразить удивление. Не дожидаясь ответа, Наталья сказала: — Знаешь, сегодня днём я загуглила тебя. — Нашла что-нибудь интересное? — Константин потёр сухие глаза. — Ну, продравшись через фотки с вечеринок и отзывы критиков, я нашла старый сайт, ещё с начала нулевых, где люди публикуют прозу. И там был некто Константин Бретенский из Каменегольска. Головная боль усилилась. — Так вот, он выложил роман «Изжелта-красный». Занятное чтиво: очень отличается от твоего обычного стиля. — Моего? Почему ты так решила? — Те же яркие описания окружающего мира, но бледные характеры. — Расплывчатая характеристика. Совпадение, вероятно. К тому же Бретенский — не слишком редкая там фамилия. В той области находился Спасо-Бретенский монастырь, и в городе много Обретенских, Бреченых и Борочевых. Однофамилец. На лице Натальи зажглась торжествующая улыбка. — Почему-то я в этом сомневаюсь. Главная героиня — внешне просто копия той, что в «Крае», даже манеры те же. Ни за что не поверю, что они обе случайно макают хлеб в горячее молоко с медом. — Послушай, я не знаю, что ты там нашла, но я не имею никакого отношения к "Иззелена-синему", или как оно там ещё называется. — Разумеется, — она не с первого раза выговорила фразу. — Вообще, я понимаю, почему это не хотели публиковать. Константин тупо поглядел на кусты напротив. — Тяжело читается очень, и идея не совсем ясна, но у тебя определенно талант, который жалко тратить на то, что ты пишешь. Наталья наклонилась и мягко прикоснулась к губам. Сухой поцелуй в этот раз не вызвал ничего, кроме раздражения. — Откуда у тебя такая уверенность в своей правоте? — голос прозвучал грубее, чем задумывалось. — Знаешь, насколько я понимаю, тебе не слишком нравится писать эти романчики, пусть они и хорошо продаются. Ты не обязан делать то, что ты не хочешь. — Твои теории не имеют ничего общего с реальностью, — таким сухим языком только с кассирами в банке разговаривать. — Не буду настаивать: ты все равно знаешь, что я права. Денег ты везде можешь заработать. Читала, что скоро будут снимать фильм по «Краю». Ты должен получить приличный гонорар. Хватит на пару лет жизни в какой-нибудь Малайзии. — На саморазвитие сейчас мода, — Константин откинулся на спинку скамейки. Вдалеке захлопнулась дверь подъезда. — Каждый хочет счастливой жизни, — она вновь повалилась ему на колени и закрыла лицо руками. — Нормальное желание. — Количество призовых мест от этого не увеличится, — Константину почему-то хотелось её расстроить. Наталье, видимо, тема наскучила. На ее лице нарисовалась блаженная улыбка и она протянула: — Господи, как я не хочу никуда идти. Если бы не было так холодно… — Замёрзла? Капли забарабанили по скамейке. Константин поежился. — Пойдём домой, дождь начался, — это прозвучало настолько непринужденно, что Константин сам удивился. Он словил себя на мысли, что только теперь понял «Лёгкое дыхание» Бунина, который прочитал ещё в школьную пору.