Kiraz Mevsimi — İlk Öpücük
Прошла неделя. Они спали в разных комнатах. Она оставляла еду на столе, уходя в гостиную, больше не вбегала в его кабинет с наушниками в руках, чтобы дать ему послушать очередную песню, не подкрадывалась, чтобы обнять, не присылала затейливые цитаты по СМС, не ворошила волосы, проходя мимо. Он не варил ей кофе по утрам, ударяясь головой о полку, не стирал зубную пасту с уголка её рта, не зачитывал только что написанные отрывки, не покупал в магазине её любимый шоколад. Константин начал забывать вкус её губ: она прикасалась к его щеке перед тем, как уйти к себе. Финансовый кризис был забыт: ни Олег, ни Лена не напоминали о долгах. Издатель, пугающе покраснев, увеличил гонорар: книга произвела на него впечатление, и, стараясь оправиться от провала с «Нищими», он назначил релиз на конец зимы. Олег сбивал ноги, организовывая мероприятия и выбрасывая новости в интернет. Один журнал назвал Андре Борга «фениксом, возрождающимся из пламени критики». Если бы Наташа была рядом, Константин, увидев заголовок, непременно разбудил бы её и показал попытку изящной критики. Но он слез с короткого дивана и налил себе бокал вина. В последние дни Константин много бродил по улицам, пытаясь оправиться от стресса прошлой недели. Он тупо разглядывал мокрых уток в реках, серых прохожих и грязное месиво из гнилых листьев под ногами; серые облака ползли по небу, размазывая ноябрьскую тоску по душам. Зайдя в дом, он замешкался у входной двери. Он достал ключи, сел на подоконник, закурил и в первый раз за несколько месяцев внимательно рассмотрел связку. Раньше у него болталось три ключа на простом металлическом ключе. Сейчас всё изменилось. Пластиковый попугайчик с Тенерифе теснился с брелоком с выставки индийского фотографа, задевая сплетенную косичку из цветных ниток. Наталья не слушала его протестов, когда надевала на ключи разномастные украшения, а сейчас, глубоко затянувшись, Константин снял фигурки и сунул в карман куртки. Серая лестничная площадка лишилась последнего всполоха цвета.***
Наталья сидела на слишком большой кухне: это было её нелюбимое место в доме. Она всегда любила роскошь, но сейчас скучала по дешёвым ярко-жёлтым шкафчикам с аппетитными томатами. Ей казалось, что дух закрытых вечеринок и внушительных банковских счетов витает именно на кухне Константина. Кабинет, спальня, гостиная, ванная — остальные комнаты, хотя и напоминали холостяцкую берлогу, не пугали холодным железом и серым мрамором финансовой стабильности. Рука то брала телефон, то откладывала в сторону. О чём им сейчас говорить? О бытовых делах? Чем так, лучше просто молчать. — Привет. — Она вскинула голову: в дверном проеме стоял Константин, промокший от дождя. Зелёные глаза выглядели особенно яркими на фоне серой кухни. — Привет. — Как ты? — Нормально, только промок. — Понятно. Кап, кап, кап. Неплотно закрытый кран. Вдох, выдох. Шуршание куртки. Маскарад. — Наташа, послушай, я рад, что всё закончилось. — Я тоже. — О чём тут говорить? Он стоял возле стола, упёршись руками в стул. Наталья смотрела на небольшой порез на щеке: всегда такой неаккуратный при бритье. Ей хотелось вскочить, извиниться, заплакать, процитировать Лотреамона… Но зачем? Никогда она не понимала магической силы слов: главное — поступки, говорила Наталья себе ещё девочкой, когда парень опоздал на свидание. Люблю, ненавижу, жить без тебя не могу, ты прекрасна, выйдешь за меня? — всё только слова. Наталья осталась сидеть, уставившись на бамбуковую циновку на столе. — Подойди сюда, — хриплый, осипший голос, — Наталья, подойди, пожалуйста. Протянутая рука. Во всех учебниках фотографии — жест доверия и сотрудничества. Она встала. Они обнялись — впервые за несколько дней. Тёплый мужской запах кружил ей голову. Константин сжимал её сильно: она почти не могла дышать, но ей не было до этого дела. — Я люблю тебя, помни это, пожалуйста. — Он убрал ей локон за ухо. Люблю, люблю, люблю тебя, прости, так получилось, пощёчина, машина и дождь, люблю и прости меня, пожалуйста, мне так плохо без тебя, я скучаю, мне так больно, прости, люблю, люблю тебя, дождь, больница, мать, фотокамера, прости, дождь, люблю тебя. — Люблю тебя. Эхо. Хорошо, что он ничего не знает: ему так лучше. А она рассказала, рассказала. Зачем?***
Когда она уснула под толстым одеялом, скрыв спину с родинками, Константин вылез из кровати и начал одеваться. Майка, «Ложись спать, мудак», рубашка, «Что же ты делаешь?», бельё, штаны, «Я не знаю, мне нужно отключиться», обувь, «Придурок, ты об этом пожалеешь: такое и с Линой уже было», куртка, «С ней всё было по-другому», кожаные перчатки, ключи от машины, «Ты же любишь её», открытая дверь.***
Он никогда не умел тихо одеваться.***
Машина бесшумно скользила по блестящим от влаги чёрным дорогам, проносясь мимо вспышек света и всполохов цивилизации. Он сворачивал на узкие улочки и неосвещенные дворы, где путался в нагромождениях скамеек, грядок и детских площадок. Вот и простая пятиэтажка. Редкие белые квадраты окон: средний класс давно ушёл спать, озабоченный обыденными проблемами. Одно окно светилось розовым светом. В розовом свете её выбеленные волосы порозовеют, разметенные в пылу страсти на бело-голубых простынях, ярко-голубые глаза неравнодушно посмотрят, теплые пальцы погладят каждую морщину на уставшем лице. — Костя, что ты здесь делаешь? Ты в курсе, который час? — пышное тело облегал пушистый голубой халат. — Представь, если бы Сергей был дома. Они стояли на пороге. Он смотрел на ворот халата, отгибающегося под тяжестью груди. Под его взглядом она скрестила руки. — Ты говорила мне, что он уехал. — Что случилось? — ярко-синий. Пронзительный, нечеловеческий цвет, противный природе. Он смял её локоны длинными пальцами и прижал её мягкие губы к своим, провел пальцем по изящной шее, пересчитал косточки позвонков, вжимая женщину в дверной проем. Её руки взвились к спине, погладив дорогую ткань. Когда он тронул полы халата, Лена, схватив его за плечи, отодвинула от себя. — Ты соображаешь, Костя? У тебя Наташа, — глаза на секунду метнулись в сторону, — есть. Потом же пожалеешь, я знаю. — Прошу тебя, не спрашивай ни о чём. Я знаю, я всё знаю, — Константин путался в словах, не в силах подобрать правильные реплики. — Я не могу. Господи, одно дело Сергей, другое — твоя девушка. — У нас всё очень сложно, я больше не могу там находиться, мне нужно… — Костя, поезжай в гостиницу, отоспись. Я же тебя давно знаю, ты не сможешь это так просто забыть. Он упёрся лбом в металл двери. — Будь моим другом сегодня. Мне только это нужно. Слишком знакомые просящие глаза, у неё никогда не хватало отваги им отказать. Её руки неловко разомкнулись; вся их дружеская лёгкость куда-то испарилась. Она медленно отступила, впуская Константина в уютную квартиру, освещенную мягким розовым светом.***
Он бросил машину у её дома, оставив ключи с запиской: заберу, мол, на работе. Ещё не рассвело, и только редкие люди, вжимая голову в воротник, неслись по скользким улицам, скованным первым морозом. В голове был утренний туман. Глубокий, тяжёлый сон невозможно было стряхнуть без чашки кофе, который, казалось, уже ждал его дома. Константин как можно дольше ковырялся ключом в двери, медленно и бесшумно открывал её, благодаря смазанные петли. В квартире было тихо: казалось, Наталья спала, и осталось только пройти в ванную и встать под кипящий душ, чтобы от ночи остались только мутные воспоминания. — Ты вернулся, — надтреснутый голос раздался из глубины квартиры. — Где был? «Господи». — Прогуляться ходил. Не спалось. Она появилась в прихожей. На Наталье была шёлковая ночная рубашка, которую он деликатно снимал не далее как несколько часов тому назад. — На улицу выйти решил?.. Как интересно. Где ты был? — Она бросилась вперёд и вцепилась в куртку. Он стряхнул её руки. — Успокойся. Ты, похоже, не выспалась. Давай поговорим утром. «Придурок. Сам же всегда презирал таких героев в книгах». — Не выспалась. Скажи ещё, что вышел цветочков понюхать в конце ноября! Зачем ты мне врёшь? — Она затрясла его за грудки. — Неужели ты меня настолько не уважаешь? — Послушай, я ничего не соображаю, и ещё ты на меня наскакиваешь. Я никуда не ездил. Успокойся, и пошли спать. — Если ты такой уверенный, то ответь: где твоя машина? — на лице расплылась безумная улыбка. Мысли метались, как перепуганные летучие мыши. — Ты даже ответ придумать не можешь! Что, снял очередную влюблённую дурочку в баре? Или даже не стал напрягаться и просто подобрал проститутку на дороге? Отвечай, отвечай сейчас же! Карие глаза, подсвеченные маниакальным блеском, шарили по его лицу, будто пытаясь отыскать следы прошлой ночи. Заблестели слёзы. Она скрестила худые руки на маленькой груди, будто ощущая себя голой в шёлковой ночной рубашке. — Хотя нет, какие проститутки? — Сильный удар по лбу. — Ты же Костя, милый Костя, который не станет перенапрягаться и просто поедет к этой жирной самке, которая держит двух мужиков у себя на привязи. Ты же у Лены был, правда? «Мы так и не переклеили эти обои с цветами, хоть и собирались», — он рассматривал стену позади. — Чего язык проглотил? Отвечай же! Вы же переспали сегодня, да? Хотя, почему только сегодня, может, всё это время, что мы встречались, ты к ней ездил. А я-то, дура, книжки в ящиках получаю. Она шлюха, — Наталья ухмыльнулась. Чёрная пелена. Головная боль. — И ты такой же. — Она скинула ночную рубашку. — Смотри же: доступное тело, что тебе не нравится? Приелось? — Господи, Наташа, оденься. — Он швырнул в неё скользким куском шелка. — Что ты творишь? — Сказал бы, что тебе нравятся побольше весом, я бы не мучилась с диетами. Что она тебе делала? Как ещё не придавила своим телом? — Это было только один чёртов раз! Да, я был у неё сегодня, но больше никогда. Я не изменял тебе! — взревел Константин, ударив кулаком в стену. — Ты… — Наташа… — Что с тобой вообще говорить? Я думала, ты другой, а ты такой же, как все: эгоистичная трусливая скотина. Мой бывший был таким же! — Тот, которого ты довела так, что он разбился? Я понимаю парня. С тобой же невозможно жить. — Константин взмахнул руками. — Это тебе мать сказала? Ну конечно, она же всегда суёт свой нос, куда не следует. А она тебе забыла сказать, что он изменял мне? Ну конечно, ведь только я сволочь, которая доводит мужчин до смерти. Она натягивала на голые ноги кеды, едва не вырывая шнурки. — А тебе не приходило в голову, что причина может быть в тебе? — Константин орал, наклонившись над ней. — Тебе плевать на отношения, ты можешь неделями не разговаривать, а потом вести себя, как ни в чём не бывало. Неудивительно, что тебя все бросают. Она схватила пальто. — Тебе плевать на старания других, на их чувства, да на всё! Что тебя вообще в жизни интересует? Мне казалось, ты просто скрытная или стеснительная и что со временем ты станешь нормальной. Но тебя же всё устраивает! Ты думаешь, отношения должны быть как в этих пошлых пабликах: один целует, другой подставляет щёку? — Я не понимаю, чего ты от меня хочешь: я не притворялась на пляже, не врала тебе, ты сам всё решил за меня. Так делали всю мою жизнь: родители, парни, друзья, теперь ещё и ты! Ты переспал с ней и сейчас ещё смеешь меня в чём-то обвинять. — Ты говорила, что любишь меня. — Зелёные глаза метались по её лицу: волосы, нос, покрасневшие глаза, сжатые губы. — Ты мне омерзителен. — Она придвинулась ближе, он отшатнулся. — Можешь хотя бы раз в жизни сказать что-нибудь прямо? — С таким, как ты, ведь жить невозможно. — Это ещё почему? — Ты постоянно ноешь, плачешь, ты неспособен с места сдвинутся, если тебе не прикажут. Я ненавижу твою мягкотелость, эмоциональность. Я потратила деньги, и тебе пришлось недельку поработать, как всем вокруг. И ты устроил из этого драму не хуже «Титаника». Достало тебя постоянно пихать и уговаривать что-то делать. Почему ты не можешь сам за себя отвечать? Мне надоело тебя подталкивать, тащить на себе, день за днём. — Зачем было вообще начинать со мной спать, если я тебе так противен? — Тебя только это интересует? Господи, да что ты за мужик такой? Она отвернулась к двери. У Константина всё похолодело: он знал, что если она выйдет за дверь, то больше не вернётся. Прогнав чёрный туман, он бросился вперёд: — Не уходи, постой, — он схватил её за руку, — давай поговорим спокойно о наших отношениях. Как взрослые люди, ты же этого хочешь? — О нас? Ты издеваешься? Нет больше нас. — Она схватила фотографию с Тенерифе и швырнула на пол. Зазвенело стекло. — Всё. Больше. Никаких. Близких, — с каждым словом на пол летело улыбающееся лицо. — Отношений. Ход конём. Он впечатал её в стену, придавив своим весом, грубо поцеловал её. Никогда ещё он не чувствовал такой всепоглощающей страсти, которая заливает глаза, забивает ноздри и сдавливает лёгкие. Она отбивалась и царапала его лицо и шею. Константин только углубил поцелуй: его впервые не волновали чувства другого. Она начала плакать. Он задрал ночную рубашку и провел руку по мягкой коже бедра. Вдруг у него перехватило дыхание: она ударила его в промежность и оттолкнула. Константин с грохотом врезался в стену. — Отвали же ты от меня! Я не хочу тебя больше видеть. Вдох, выдох. «Господи, что я натворил, Боже, как мы до этого дошли?» — Ты же любишь меня. — О чём ты говоришь, Костя? Я ещё пока не лесбиянка, чтобы трахаться с бабами. Раздался звонкий хлест пощёчины, вскрик и тяжёлый звук упавшего на ковер женского тела. Чёрная вакса, залившая глаза, хмелила голову; Константин отпрянул и стукнулся спиной о стену. В квартире повисла неживая тишина. Она сидела среди алых цветов, вышитых на ковре, и осколков фотографий. Одной рукой, с обломавшимся до крови ногтем, упиралась в паркет, а второй держалась за щёку. Всхлип. Каштановые волосы скрывали её опущенное вниз лицо. Наконец, позволив слезам застилать глаза и струиться по лицу, она стала подниматься: тонкие ноги подкашивались. Большие очки лежали забытыми. Она выпрямилась. Подошла к нему: шаг, другой, третий, и остановилась, в паре сантиметров от него. Тёмно-карие глаза вглядывались в зелёные. Константин чувствовал холод, идущий от стены, но был не в силах пошевелиться. Когда он поднял руку, чтобы убрать с её лица упавшую прядь, она дёрнулась. Этот взгляд он помнил до конца своей жизни. Большие, испуганные карие глаза виделись ему в каждой девушке. Наталья, не поворачиваясь к нему спиной, отступала назад, шаг за шагом растрескивая подошвами кроссовок недели совместной жизни. Она протянула руку, распахнула дверь, и, как только он бросился вперед, закрыла её, упёршись спиной. Константин бился в дверь и кричал, пытаясь вышибить металл. Она сползла вниз по двери, сев на холодный камень подъезда, и вцепилась ногтями в кожу головы, едва не вырывая волосы. Спустя минуты он, обессилев, прислонился лбом к фиолетовому металлу. Спустя часы он заметил, что она давно ушла. Константин рухнул на ковер и скрутился в комочек, закрыв голову руками. В щиколотку впился осколок фоторамки. Чёрное облако исчезло, будто его никогда и не было.