***
В течение, возможно, двух дней (неужели Дуку не мог предоставить ему камеру с окном или чем-то вроде того? Он что угодно бы сделал ради глотка свежего воздуха) Скайуокер понял, что главным приоритетом графа были пытки. К удобству Энакина, у всех сепаратистов, казалось, была общая черта: они хотели знать, смогут ли сломить джедая. Первый тюремщик был тихим, деваронец с характерно красной кожей и кнутом. Не с электрокнутом, не на этот раз, а с тонким острым хлыстом, оставлявшим глубокие порезы достаточно точно, чтобы прорезать табард из синтетической кожи и встретиться прямиком со спиной Скайуокера. Он сдерживал хрипы с каждым ударом. Энакин не позволит никому получать удовольствие от своих унижений, пусть даже придётся поставить на кон собственную жизнь, здоровье и здравомыслие. Хоть у него и нет Силы, по крайней мере, он останется при чести. — Что, больно, маленький джедай? — сказал деваронец, со всей силы ударив кнутом. Скайуокер не соизволил ответить, так что надзиратель продолжил хлестать его, пока кровь капала на пол. Когда слизняк ушёл, Энакина выпустили из сдерживающего поля, лишённого верхней туники и оставленного истекать кровью на полу, пока не пришёл дроид и не продезинфицировал раны своими твёрдыми металлическими конечностями. Когда тот коснулся его, Энакин не смог сдержать болезненный вой, вырвавшийся из горла, но это ничего. Дроид не мог упиваться его страданиями, так что не было смысла притворяться, что не чувствуешь боли. Он тяжело и глубоко вздохнул, чувствуя резкий запах собственной крови. Он не сломается, что бы Дуку с ним не делал. В этом он мог себе поклясться.***
Большую часть времени Энакин проводил на холодном, твёрдому полу, руки скованы металлическими наручниками, которые, в свою очередь, прикреплены к стене короткой энергетической цепью. Хоть они и не могли ударить током, но больно впивались в кожу запястий всякий раз, когда Скайуокер двигался (что бывало очень часто, он просто не мог прекратить ёрзать), и та уже покрылась струпьями, из-за чего юноша чувствовал непрекращающуюся пульсирующую боль. В настоящий момент Энакин вновь оказался в сдерживающем поле, в центре комнаты, ожидая чьего-то прихода. И это оказался Дуку, впервые посетивший его за... как долго он уже тут? Граф увеличил мощность света с тусклого до слишком яркого, и Энакин с трудом мог видеть, пока зрение восстанавливалось. — Надеюсь, ты доволен предоставленными удобствами, мастер Скайуокер? Энакин кашлянул, прочищая охрипшее горло, и сказал: — Да всё просто замечательно, Дуку. — Не думал, что ты будешь впустую тратить силы на шутки над моими затратами, — сказал лорд ситхов, разглядывая свои ногти. — Вообще-то я слегка расстроен, что ты не соизволил навестить меня раньше, — сказал насмешливо задумчивым тоном Энакин. — Я соскучился по твоему уродливому лицу. Дуку пригрозил ему пальцем: — Ну-ну, не думаю, что тебе стоит так разговаривать с хозяином. У меня, в конце концов, есть информация, которая тебя может заинтересовать, и я с удовольствием утаю её, если будешь плохо себя вести. Энакин просто зевнул, пресытившийся и изнеможённый заключением, и Дуку ухмыльнулся. — Хорошо. Понимаешь ли, юный мастер Скайуокер, я был не совсем честен с тобой, — небрежно сказал он, окинув камеру едва заинтересованным взглядом. — Ты тут уже две недели и, как погляжу, успел познакомиться с некоторыми моими друзьями. Уверен, ты всё ещё считаешь, что твои друзья тебя ищут? — Это проверка? — решительно сказал Энакин, даже толком и не спрашивая. Вместо ответа Дуку достал из кармана небольшой круглый голопроектр и активировал его. Энакин смотрел на то, что, казалось, было записью, на которой собственной персоной стоял на коленях перед двумя БСД, прежде чем те выстрелили ему в спину, и он рухнул на платформу. Джедай поморщился, посмотрев на Дуку, всем своим видом показывая, что не поверил бы в такое. — Это что, подделка? Я даже не помню такого. — Уверяю, это ты, — сказал граф, противно ухмыльнувшись. — Эта запись была показана спустя несколько минут после трансляции публичной казни генерала Гривуса. Всё довольно просто: бронежилет и немного седативных. Неприятно тебе об этом сообщать, но все твои друзья считают, что ты погиб. — Думаешь, они в это поверят? — с сомнением в голосе сказал Энакин. — Серьёзно? — Мои источники это подтверждают. Я совершенно уверен, что... даже дорогой мастер Кеноби в этом убеждён. — Ты же знаешь, что это не правда. — А почему нет? — сказал Дуку, приблизившись к нему. — Может ли он почувствовать тебя в Силе? Я сильно в этом сомневаюсь, учитывая, что на данный момент ты от неё скрыт. Полагаю, ты знаком с подавителями Силы. Он довольно надёжен: подавляет непосредственно мидихлорианы, вследствие чего связь с Силой полностью исчезает. И учитывая твой невероятно высокий уровень мидихлориан, ты можешь ощутить некоторые неприятные побочные эффекты. Тебе потребовалась более высокая доза, чем многим. Энакин нахмурился. Он раньше слышал об этом виде подавителей, и насколько он знал, способа обойти его нет. И его невозможно будет почувствовать в Силе так долго, как Дуку покажется нужным. — Ты меня не сломишь, Дуку, — прорычал он, натянув оковы, но граф лишь поднял бровь. — Это вызов? — Вперёд. Дуку усмехнулся, прежде чем уйти: — С удовольствием. Ситх ушёл, свет приглушили, и две пары грубых рук приковали Скайуокера обратно к стене. Он пнул людей, что тащили его, и один из них ударил его с такой силой, что голова юноши откинулась, ударившись о стену. Энакин прислонился к ней и пытался не думать о словах Дуку. Джедаи никогда бы не поверили в столь глупую демонстрацию. Это же слишком очевидно. Так ведь? Ну, по крайней мере Гривус мёртв.***
Дуку, видимо, и впрямь принял вызов. Пыточный дроид-зонд доказал, что может быть его злейшим врагом и, возможно, погибелью. Энакин читал о них, восхищаясь, как и любой технологией, но спустя несколько секунд после того, как тот вонзил ему под кожу иглу, юноша забыл всё, что когда-либо читал о нём. Вместо этого он мог лишь сконцентрироваться на том, что в камере чертовски светло, и почему вдруг завоняло настолько затхло? То есть так было всегда, но сейчас это заполнило все его мысли. Кто-то вошёл в камеру, но юный джедай не смог видеть кто, потому что всё было слишком ярким, но кто бы это ни был, он прикасался к нему. Ничего ужасного, но посетитель лапал своими пальцами кожу на его груди, руках, и ему совсем, совсем не нравились чужие прикосновения, к тому же почему он чувствует так много? Энакин корчился у стены, или ему так, по крайней мере, казалось, но юноша не мог сказать, что происходит, потому что голова болела от слишком большого количества ощущений, Силы нет, и почему-почему-почему кто-то его касался? Это могут только друзья — люди которым он доверяет. «Уйди-уйди-уйди...» Скайуокер и не понял, что отключился, но когда открыл глаза, в комнате никого не было, всё вернулось на свои места, но он по-прежнему чувствовал себя... неспокойно. Оскорблённо. Одиноко, взволнованно, растерянно, уныло, беспомощно. Ужасно.***
Энакин беспокоился о 501-ом. Молодой джедай бесконечно верил в них и знал, что даже без него они по-прежнему лучшие бойцы в ВАР, но Скайуокера тревожил генерал, которого назначат на его место. Многие из парней были, мягко говоря, необычными — они шли против протокола, если казалось, что того требовала ситуация. Это и делало их лучшими. Но не каждый джедай — на самом деле, даже не большая их часть — любил, когда клоны креативно подходят к правилам. Многие рыцари даже не считали их людьми. Так что юноша волновался за Рекса, Файвза, Кикса, Тапа, Хардкейса, Джесси, Догму и любого другого индивидуального человека, с которым он служил. Он волновался за Падме из-за стресса, который она переносит каждый день и того факта, что никто её не воспринимает всерьёз в Сенате. Юноша боялся, что кто-нибудь снова попытается покуситься на её жизнь, и что в этот раз у них получится, ведь его не будет рядом. Скайуокер беспокоился, что Амидала не сможет простить себя за то, что позволила Дуку прибрать его к своим рукам, что она с головой уйдёт в свои страдания, но потом вспомнил, что так бы сделал он. Падме в этом плане всегда была сильнее него. Затем он начал тревожиться об обратном: жена забудет о нём и найдёт кого-то ещё, продолжая жить, и прогонит его, если юный джедай вообще когда-нибудь вернётся домой. Если так, то Энакин не сможет вынести одиночества. Юноша волновался за Асоку, потому что знал, каково это быть падаваном и потерять учителя. Он прекрасно помнил Джабиим особенно сейчас, когда все мысли заполняла только боль. Скайуокер знал, на какой гнев была способна Асока, хотя та неплохо скрывала его или подавляла в отличие от него самого. Он не хотел, чтобы ученица походила на него. Хотел, чтобы она была лучше него. И боялся, что в его отсутствие некому будет прикрыть её, и Тано погибнет, тогда юноша вернётся к мёртвому падавану, и мысль о потери Асоки, его младшей сестрёнки, убивала его. А ещё Скайуокер беспокоился за Оби-Ван. Он нужен учителю. Энакин всегда спасал того из плена, от выстрелов, голодных гандарков и сепаратистов, а если он вернётся, и что-то произойдёт с мастером-джедаем... то юноша лишится учителя, лучшего друга, брата, отца – всего. Он не сможет справиться без Оби-Вана. И Энакин это точно знал, потому что в прошлом уже пытался, и ничего не вышло. Через, как ему показалось, неделю Скайуокер представлял день, когда Оби-Ван и Асока выбьют дверь, сломают оковы и заберут его домой. Впервые он начал серьёзно сомневаться в том, что это когда-нибудь произойдёт.***
За ним всё время наблюдали. У Энакина не было весомых доказательств, но об этом он знал как то, что его зовут Энакин Скайуокер. Когда он ел (если отказывался, еду в него в любом случае запихивали насильно, так что, честно говоря, тут проще подчиниться) за ним наблюдали, пристально глядели, чтобы убедиться, что Скайуокер не задохнулся. Когда же Энакин оставался один в темноте, за ним наверняка следили камеры ночного видения, чтобы он не разбил голову о стену или не нашёл ещё какой способ прекратить свои мучения. Иногда, когда включён свет, приходит кто-нибудь и, не отводя взгляда, наблюдает за ним, спокойный, словно дроид, но с этим жутковатым намёком на способность к чувствам, что заставляло Энакина корчиться и пытаться прикрыть глаза, как если бы не видя их, можно было бы притвориться, что их и нет вовсе. Пару раз Скайуокер хотел разобрать свою металлическую руку, чтобы найти что-нибудь достаточно острое, что сошло бы за оружие (против кого-нибудь или же него самого), но не рискнул. Если бы Энакин решился, то они через пару секунд бы поняли, чем он занимается, и оторвали или отобрали бы её. Быть узником и так плохо, так что юноша предпочёл бы остаться при обеих руках. Иногда приходили люди, вооружённые медицинским оборудованием, проводя в тишине осмотр, вонзая в него сотню гипошприцов. Энакин понимал зачем, хотя предпочёл бы оставаться в неведении. Он нужен Дуку живым, недееспособным, но здоровым достаточно, чтобы прожить всю свою жизнь в сырой камере. Честно говоря, это до чёртиков пугало его. Юноша не глуп; это что-то да должно значить. У Дуку на него планы. Хотел бы Энакин знать, какие. Отчасти он хотел разведать о том, что происходило за стенами камеры. Скайуокер гадал, как продвигалась война, сколько погибло джедаев, сколько планет они отдали сепаратистам. Энакин не уверен, что когда-нибудь узнает.***
Дуку снова навестил его с голопроектором в руке. Энакин вновь оказался в сдерживающем поле – его всегда помещают туда, когда приходит граф. Правда, больше он в этом смысла не видел. Не то чтобы у него физически хватит сил наброситься на ситха, неважно как сильно он этого хотел, к тому же юноша был всё время прикован к стене... Рыцарь предположил, что выглядел в силовом поле ещё унизительнее, чем Дуку всегда, казалось, наслаждался. Да, видимо, в этом всё дело. Какое облегчение. — Тебя это может заинтересовать, — сказал он, когда Энакин наконец поднял голову. Его лицо опухло и болело. Проектор активировался и показал то, что, казалось, было джедайскими похоронами. На столе лежало тело, накрытое светлым покрывалом. Затем он узнал Асоку и Падме, сердце загорелось желанием оказаться рядом с ними. Юноша и не помнил, когда в последний раз виделся с ними. — Запись сделана моим информатором, присутствовавшим на похоронах. Похоже, что твоего дорогого друга Кеноби убили одним выстрелом — так же, как все эти люди считают, убили тебя. — Я не... верю тебе, — задыхаясь, произнёс Энакин. Если он поверит в подлинность записи, то потеряет всё, что у него осталось. — Это, конечно, тебе решать, — с явным ликованием в голосе произнёс Дуку, убирая проектор в карман. — И признаюсь, я бы с удовольствием её подделал, но уверяю, что запись настоящая. Кеноби мёртв. Возможно, окажись ты там, всё было бы иначе. Дуку ушёл, и объявился надзиратель, а Энакин отказывался верить, что Оби-Ван умер.***
— Он мёртв. Скажи это! — Нет! — простонал Энакин. — Кеноби умер. Он мёртв. — Я тебе не верю! Палач-клатуинец ударил его в лицо. Энакин ощутил привкус крови во рту. — Поверь! — Нет... Нет... Палач схватил волосы Скайуокера в кулак и ударил несколько раз его голову о стену. Юноша почувствовал, как заструилась кровь по шее. Он не мог отвести взгляд, пока клатуинец прожигал его своим. Их лица были всего в нескольких дюймах друг от друга. — Я могу продержать тебя так, пока ты не поверишь, — сказал он, джедай учуял отвратительную и сильную вонь из его рта. — Кеноби мёртв. Прими это! — Нет, — простонал Энакин, скривившись. Клатуинец крикнул: — Ты поверишь, я хочу, чтобы ты поверил! — он схватил Скайуокера за подбородок, заставив того посмотреть ему в глаза, впиваясь когтями в щёки юноши, пока те не начали кровоточить. Джедай силился отодвинуться. Энакин не верил. Не мог, ведь если поверит, тогда он действительно сломается, если ещё не сломался. И всё же, когда клатуинец наконец оставил его всхлипывать у стены спустя, казалось, часы, юноша не мог выбросить из мыслей картину похорон учителя. Оби-Ван не может быть мёртв, только не он...***
Энакин наконец начал понимать, что никто его не ищет. Часть Скайуокера хотела верить, что Оби-Ван всё ещё жив, что он появится вместе с Асокой и объявит, что война окончена, эта сепаратистская крепость захвачена, а ситхи уничтожены, что они заберут его домой, вылечат и скажут, что больше не будет никакой боли. Скайуокеру нравилось представлять, как мастер и падаван вместе с Падме будут сидеть у его кровати, пока ему не станет лучше, гладя по волосам и шепча, что всё будет хорошо, что он теперь в безопасности, и они никогда больше не позволят такому случиться. (Он гадал, так же ли провела мама свои последние дни). Но это всего лишь фантазии. Никто не придёт спасать его. Возможно, никто больше о нём и не волнуется. Энакин остался совсем один. Скайуокер хотел бы знать, почему они его не убили по-настоящему.***
Дуку почти не навещал его, но когда приходил, то всегда, как решил Энакин, с совершенно неприятными сюрпризами. Сегодня это была пытка, просто и понятно. Однако не физическая, больше нет, но Скайуокер предпочёл бы её, ведь тогда он мог умереть, и ему больше не нужно было бы это терпеть (из-за чего они, скорее всего, и прекратили физически мучить его). Но нет, граф предпочитал старую добрую пытку Силой, и, учитывая, что у Энакина больше не было с ней связи, он не мог противостоять ситху. — Теперь, когда мы пришли к согласию, что Кеноби мёртв, — сказал Дуку, направляя всю мощь Тёмной стороны на разум юноши, — давай сосредоточимся на других твоих друзьях. Почему бы не начать с сенатора Амидалы? Энакин бессмысленно боролся с оковами. — Ты не можешь до меня добраться, — пробормотал он настолько яростно, насколько мог. — Я не настолько глуп, чтобы... поверить в... Скайуокер не смог договорить. Нечто обернулось вокруг джедая, что-то холодное, тёмное и неприятное, юноша понял, что это Сила, но не знал, что это она, ведь больше не мог её ощутить. И как же он по ней скучал, но это, скорее всего, не важно, ведь если бы Сила о нём заботилась, то не бросила бы тут, не убила бы Оби-Вана. И если вселенная беспокоилась бы о Энакине, то тогда Падме не оставила бы его здесь, и если бы жена волновалась за него, то не отдала бы его Дуку добровольно. Все плохие мысли, что когда-либо у него были, мчались сквозь разум юноши, словно корабль, нёсшийся в гиперпространстве, и он сморщился, сражаясь в бессмысленной битве против того, что граф делал с его головой. Юный джедай заскулил тихим голоском: — Вон из моей головы... — Она бросила тебя со мной, — откуда-то издалека произнёс Дуку, голос его был слабым, но влияние слов чётко звучало в ледяной хватке, что змеёй обвилась вокруг Энакина. — Думаю, тут всё понятно. Ты её никогда по-настоящему не волновал. — Нет, — простонал Энакин. — Нет, нет, нет... — однако у него не было сил, потому вместо того, чтобы произнести это вслух, он сказал мысленно, зная, что Дуку и так его услышит: «Нет-нет-нет-нет-нет-нет, ты не можешь до меня добраться». Мысль превратились в мантру, и Дуку держал вращающийся, невидимый вихрь Тёмной стороны вокруг Скайуокера, казалось, вечность, прежде чем отпустить его. И хоть юноша был благодарен за то, что всё закончилось, он понял, что впервые ощутил Силу за недели? Месяца? И небольшая, совсем ненормальная и неприятная его часть хотела вновь её почувствовать. — Ты почти сломлен, юный Скайуокер, неважно, как сильно ты пытаешь этому противиться, — на прощание сказал граф. — С нетерпением жду окончательного результата.***
Энакин удивлялся тому, что всё ещё может чувствовать боль. Но да, он мог, мог, и это больно-больно-больно-больно-больно. Юноша был разбитой оболочкой человека. Он даже больше не джедай. Скайуокер предал Орден. Хороший джедай бы никогда не сломился, как он. Энакин подвёл Оби-Вана и Асоку, и Йоду, и Винду, и Квай-Гона — всех. Джедай должен уметь выдержать всё. Он подвёл их. Юноша скучал по друзьям. По тому, как Асока играючи пихала его в бок, когда они шутили между собой, как Падме зарывалась пальцами в его волосы, как Оби-Ван улыбался этой особенной улыбкой, предназначавшейся только ему одному. По объятиям Асоки и поцелуям Падме. Тому, как Оби-Ван обнадёживающее касался его плеча, спины или руки. Скайуокер желал увидеть их вновь. Просто хотел быть рядом с ними. Тоска была настолько сильной, что Энакину стало плохо, даже хуже, чем от постоянной боли. Ещё он скучал по маме. Какова мать, таков и сын... что она чувствовала, когда была в подобной ситуации? Когда её пытали эти тупые, мерзкие, ужасные монстры (которых он вырезал, словно скот, но юноша изо всех старался об этом не думать), питая надежду на то, что Энакин придёт за ней. Он, её сын, её ребёнок, которого она родила, сама не зная как, но решив безоговорочно отдать ему свою любовь. Её измученное тело в его руках, то, как она ослабела, как в один момент он мог чувствовать её присутствие в Силе, а в другой — уже нет. Нечестно. Всё это нечестно. Энакин хотел вернуть её и хотел домой. Он хотел, чтобы всё закончилось. Слёзы потекли по щекам. Почему нельзя всё закончить? Почему они с ним так обращаются? Почему, почему-почему-почему? Почему? Почему-почему? Энакин не вещь, не чья-то собственность, он живой человек, у которого есть трое великолепных добрых друзей и потрясающая, прекрасная жена, и красивая, храбрая, сильная, смелая мать (которая мертва, Скайуокер думал о ней так много, но даже если он выберется отсюда живым, то никогда не сможет её увидеть, как бы сильно ему не хотелось. Мама...). Но, как юноша предположил, что всё это здесь не имеет значения. Ничего не имеет значения: ни его желания, ни боль – ничего, потому что он стал вещью, вновь стал рабом и никогда отсюда не выберется. Никогда-никогда-никогда. Юноша будет здесь до самой своей смерти, потому что так хотел Дуку, а он ничего не мог с этим поделать. Всхлипы заполнили тишину пустой комнаты.***
Теперь одного лишь скрипа открывающейся двери хватило, чтобы Энакин напрягся. Он с трудом мог поднять голову, но зажмурился и приготовился к худшему, скуля и ужасно трясясь. Всё тело невероятно болело, и Скайуокер сомневался, что сможет выдержать ещё. В камере царила кромешная тьма, и стояла мёртвая тишина. Силовое поле, в которое его вновь заключили, медленно и размеренно гудело. Но даже без Силы юноша мог почувствовать, что помимо него в комнате был кто-то ещё. Он оглянулся насколько возможно, но с трудом мог хотя бы разглядеть очертания незнакомца. — Прошу, пожалуйста, перестаньте, пожалуйста, — просил юноша, и Энакин возненавидел себя, потому что он никогда не умолял, ведь Скайуокер всегда был выше этого, однако не теперь. — Прошу, прекратите! Он напрягся, извиваясь, чтобы избежать того, что вот-вот его настигнет, когда услышал это — звук из прошлого, тот, что преследовал его везде, куда бы юноша ни пошёл — боевой клич тускенских рейдеров. Его грудь словно сжали в тисках и раздавили, Энакин едва ли мог вдохнуть, он учащённо задышал и в тоже время закричал. Скайуокер не знал, как вообще Дуку удалось узнать о том, что он сотворил с народом песков и о том, что они в свою очередь сделали ему. Но это неважно, потому как один из них был тут, в камере, и вот оно — самое худшее, что с ним могли сделать, и юноша это знал, ведь всё, через что он прошёл в своей жизни, не вселяло в него такой ужас. Тускен его не трогал, но ему и не нужно было. Сам Энакин представлял собственный ужаснейший кошмар — он изо всех сил извивался, рыдая. В голове вспыхивало изображение того, как он прорезается сквозь тела тускенов, преследуя тех, кто пытался от него сбежать, и убивая их, лишая жизни женщин и детей — всех. Скайуокер выкрикивал извинения и признания, говоря, что очень-очень сожалеет, что убил их, он убил их и ему не следовало этого делать. Юноша умолял оставить его в покое, потому что больше не мог этого выносить. Энакин во всём виноват, он убийца. Сердце бешено колотилось в груди, а ледяной ужас сковал каждую клеточку его тела, и Скайуокер уверен, что если так и продолжится, то он умрет от страха. На самом деле юноша отчаянно этого желал. В этом был ответ. До сего момента он не осознавал, что совсем, совсем не хочет больше жить. Оби-Ван погиб, Падме определённо продолжала жить, Асоку он, скорее всего, больше не волновал, а мама мертва, так что у него совершенно нет причин, чтобы жить. Энакин тут умрёт, должен умереть, юноша надеялся, что всё закончится быстро, потому что нет ничего хуже, чем то, что происходит сейчас. «Должно быть, это конец. Прошу, Сила, пусть всё закончится». Включился свет. Какое-то время Скайуокер не мог ничего видеть, пока глаза привыкали к нему, а затем ещё минуту из-за того, что зрение застилала пелена слёз и пота. Наконец Энакин смог поднять голову, увидев, что пришёл мучить его вовсе не тускен, а Дуку собственной персоной с записывающим устройством в руке, стоя перед жалкой фигурой юноши с этой его снисходительной ухмылкой. Униженность обрушилась на него девятым валом. Граф решил собственноручно сделать жизнь Энакина настолько жалкой, насколько возможно, и преуспел. Он отнял у него руку, гордость, доступ к Силе, свободу. Всё то, что делало его Энакином, Дуку забрал себе. Теперь юноша представлял собой не что иное, как жалкое, избитое, униженное человеческое тело, трясущееся, съёживающееся и плачущее, пока ситх смотрел на него сияющими от наслаждения взглядом. Скайуокер осознал, что даже не злится на Дуку больше. В нём было слишком много чистой ненависти, страха и стыда, чтобы просто злиться на графа. То, что Энакин чувствовал по отношении к своему похитителю, было настолько за пределами злобы, что он сомневался в существовании слова, способного описать его ощущения. Наконец, Дуку заговорил: — Теперь, когда показ окончен, думаю, ты доказал, что готов к следующей стадии обработки, — сказал он, как если бы Энакин из чувствующего существа превратился в научный эксперимент. Когда граф продолжил, в его голосе действительно зазвучало разочарование: — Боюсь, что какое-то время мы не увидимся, юный Скайуокер. Открылась дверь, и вошли двое людей, одетые в длинные белые лабораторные халаты. У одного в руке был шприц. Энергия, что удерживала его в ловушке, исчезла, и Энакин рухнул на пол, застонав от боли, и он прекрасно знал, что кто-то ввёл иглу ему в вену, прежде чем всё начало расплываться. Взгляд становился всё более несосредоточенным, а конечности не отвечали на команды мозга, и юноша скорее услышал, чем почувствовал, как доктора оценивают и трогают его, пока не потерял сознание.