***
Поездка домой, неудовлетворительный сон и долгий спор между Мотие и Элле насчёт платья, которое наденет Падме, и вот Амидала перешагивает порог входной двери Бейла. Алдераанские вечеринки потрясающи, правда, но что-то вроде ноющей усталости, делавшей её конечности в три раза тяжелее должного, заставило девушку хотеть развернуться, пойти прямо домой и проспать вечность. Во всяком случае, пока тихий, очень вежливый голос не позвал её по имени, и когда сенатор обернулась, она улыбнулась, кажется, впервые за последние пять месяцев. Оби-Ван выглядел как всегда уставшим, и в его улыбке не было присущего ему юношеского шарма. С каждой их встречей он становился всё худее. Падме заговорила, её голос звучал позитивнее, чем могла себе представить: — Я не знала, что ты будешь тут! Я за тебя волновалась, как ты? Нет, подожди... — поспешно добавила она, когда тот уже собирался было ответить. — Не отвечай. Терпеть не могу, когда мне задают такие вопросы, так что давай просто притворимся, что я ничего не говорила. Он усмехнулся, коснулся на мгновение её руки, а затем ушёл поприветствовать Бейла. Падме провела ночь, пытаясь засмеяться, действительно посмеявшись пару раз и заметно колебаясь между «Мотие была права: это хорошая идея» и «мне нужно сейчас же уйти, иначе я затоплю Корусант своими неспровоцированными слезами». Она некоторое время поболтала с Бреей, потому что если во всей вселенной и существовал кто-то, кто её поймёт, так это другая королева. У них был поздний ужин, который, конечно, был превосходен. В какой-то момент (практически сразу нарушив правило: «никакой политики») Падме оказалась в небольшой группе с Мон и Бейлом, обсуждая приглушённым, но совершенно недовольным тоном отсутствие канцлера, потому что это действительно нелепый поступок со стороны Палпатина, и она была рада, что не одна так считает. Затем она заметила, что Оби-Ван, извинившись, покинул компанию, и пошла его искать. Амидала нашла его на балконе, замёрзшего и чрезвычайно одинокого. Естественно, джедай уже знал, что это она, прежде чем девушка успела хоть что-нибудь произнести. Она положила ладонь ему на руку, они стояли в тишине, наблюдая некоторое время за оживлённым пейзажем Корусанта. — Как Асока? — спросила Падме, не зная, получит ли ответ. Его взгляд был опустошенным из-за всех тех ужасных вещей, что он повидал и сделал за столь короткое время. — Не совсем уверен, — сухо отозвался Кеноби. — Кажется, она никогда не сидит на месте. Думаю, пытается отвлечься. Она по-прежнему временами весьма безрассудна. Слишком часто. — Он вздохнул. — Жаль, что я не могу заставить её притормозить, но если пытаюсь, она просто избегает меня. — Ей всего лишь шестнадцать, — ответила Падме. — Она слишком, слишком юна, чтобы сражаться на войне. — Если бы только от меня это зависело, — откликнулся он, стиснув перила балкона так сильно, что костяшки, покрытые синяками и разбитые в бою, побелели. Сенатор обхватила себя руками, но не только для того, чтобы согреться под порывами прохладного ветра. — Вы не должны быть солдатами. Безусловно, даже Совет джедаев не может принудить вас воевать, если вы того не хотите. Подумав, Оби-Ван сказал: — Любой джедай, включая меня самого скорее погибнет, сражаясь на войне, чем даст кому-нибудь умереть вместо себя. — Затем он искоса посмотрел на неё. — Уверен, это, должно быть, звучит как универсальный ответ, но мы действительно так считаем. Если во время войны настанет моё время, то для меня будет честью слиться с Силой. Падме промолчала. У неё не было моральных сил, чтобы хотя бы хотеть вести философскую дискуссию о смерти и метафизической жизни в Силе после неё, что бы это не значило. Она просто хотела, чтобы он и Асока были невредимы, а пока идёт война, они никогда не будут в безопасности. Однако Оби-Ван внезапно рухнул на перила, наклонившись так, что локти опирались на ограду, положив лицо на ладони и глубоко вдыхая несвежий городской воздух. Мгновение спустя он развернулся и посмотрел на неё с почти диким безумием на обычно спокойном лице. — Когда я улетаю, то могу обо всём забыть. Отвлечься. Возможно, даже притвориться, что... что найду его, возящегося с каким-нибудь дроидом в своей комнате. Рот Падме распахнулся. «Подожди-ка, к чему бы это?» Кеноби вздрогнул, продолжая: — Но когда я возвращаюсь... Знаешь, он мне был как брат. Но такое чувство, словно потерял ребёнка... Успокаивая его, а, может, и саму себя, потому что теперь она заметно дрожала, Падме положила ладонь ему на спину и попыталась придумать какие-нибудь слова утешения. Взамен девушка прошептала: — Он был моим мужем, — и после неловкого молчания Оби-Ван оглянулся на неё, слегка шокированный. Она продолжила полным эмоциями голосом: — Мы поженились на Набу. Несколько лет назад, после Джеонозиса. Сердце бешено колотилось у неё в груди, а в глазах теперь стояли слёзы. — Он так сильно хотел тебе рассказать, но... на кону стояли наши карьеры, а он так боялся тебя разочаровать и... Оби-Ван перевёл невидящий взгляд обратно на город и выдохнул: — Женаты... — Прошу, — сказала сенатор, — пожалуйста, не думай о нём из-за этого плохо. Мы оба решили об этом лгать, он так любил и уважал тебя. Временами только о тебе и говорил. Он был от тебя без ума. Оби-Ван просто покивал несколько раз. — О чём ещё я не знаю? «Что он хладнокровно вырезал племя народа песков», — мгновенно подумала Падме, но чёрта с два она когда-нибудь скажет это вслух кому-нибудь. У неё так сильно болело в груди, а горло сжалось настолько, что ей было трудно говорить, так что она обхватила его рукой за плечи. Оби-Ван снова взглянул на неё, как если бы впервые видел. — Мне очень жаль, Падме. — Мне тоже, — прошептала она в ответ. — Я так по нему скучаю. — Я тоже. Они так простояли какое-то время. Положив голову ему на плечо и закрыв глаза, девушка постаралась не представлять, что это Энакин обнимал её, а не Оби-Ван. Как только они вспомнили, где на самом деле были, Оби-Ван и Падме оторвались друг от друга. Кеноби провёл рукой по волосам и сказал, не глядя на неё: — Мне, пожалуй, пора. Она не хотела, чтобы он уходил. И всё же сенатор кивнула. — Прошу, будь осторожен, Оби-Ван. Он мимолётно сжал её ладонь и оставил одну на холоде, а затем, когда Падме вернулась на вечеринку, она постаралась сделать вид, что её не трясёт.***
Если бы Падме рассматривала последние несколько месяцев как плохие и хорошие дни, то сегодня был определённо плохой. Прошёл всего день, один день с отъезда канцлера кто знает куда, а она уже была завалена работой, увязла в заседаниях на несколько часов подряд, утопала в законопроектах, документах, заметках, комментариях, вопросах и никогда, никогда за годы работы королевой или сенатором Амидала не чувствовала себя настолько подавленной. И всё нужно сделать идеально, иначе королева прознает, что Падме не справляется с работой, затем её могут уволить, а тогда она навечно останется пойманной в ловушку собственного разума, война будет по-прежнему бушевать, общество — разваливаться, а всё потому что она не может заполнить какой-то глупый бланк без того, чтобы разрыдаться над столом... Девушка сказала себе: «Подумай обо всех тех плохих вещах, что произойдут, если ты не заполнишь этот бланк прямо сейчас». Ну, например, кто-нибудь будет искать бланк, когда срок подойдёт к концу, не найдёт его и, возможно, будет чрезвычайно этим раздражён. Затем он проследит его исчезновение до неё, доложит высшему руководству, те в свою очередь отправят Падме обратно на Набу, откуда она не сможет помогать с более серьёзными военными действиями. В результате люди будут умирать с голоду и до конца жизни, куда бы она ни пошла, ее будут преследовать взгляды, полные нескрываемого разочарования, потому что Амидала была таким некомпетентным госслужащим, и почему они вообще вначале выбрали её своей королевой? «Какая ошибка», — посчитают они. Немного поразмыслив, сенатор сказала себе: «Не думай об этом. Вообще ни о чём не думай». Как всегда, на глаза навернулись слёзы. «Заполни бланк. Просто заполни его. Заполни дурацкий бланк...» Но идея вздремнуть в кабинете показалась ей куда заманчивее.***
Неделю спустя, когда бессмысленный бланк стал далёким воспоминанием (что постоянно раскалённой кочергой кололо её самооценку, потому что, чёрт побери, если она не может заполнить бланк, то что же она, в самом деле, может? Наверное, ничего), Падме достала из-под кровати небольшую деревянную шкатулку. С виду это был простой прямоугольный ящичек, который сам по себе первоначально принадлежал красивому кулону из голубого драгоценного камня — подарку бабушки по папиной линии. Украшение спустя год было потеряно юным и безответственным политиком, которого вскоре назвали Амидалой, но теперь в шкатулке хранились две более новые реликвии из не такого далёкого прошлого. Несколько минут Падме подержала предмет на коленях и глядела на него, раздумывая. Затем открыла металлический замок и глубоко вдохнула. Помимо двух лет любви и нервного протокольного дроида, медальон из дерева джапор и падаванская косичка были единственными подарками, что Энакин когда-либо ей сделал. «Но, — подумала Падме, взяв медальон за верёвку и надев его на шею, — этого достаточно». Знаки на деревянной безделушке ей были незнакомы, понятные лишь общине рабов с пустынной планеты. Но если она закроет глаза и достаточно сильно поднапряжёт воображение, то сможет представить маленького мальчика, бодрствующего в столь поздний час перед большой гонкой, вырезающего символы на дереве и думающего о девочке-подростке, что появилась в его магазине запчастей, чтобы починить свой корабль. Вновь посмотрев на шкатулку, девушка хотела было достать и косичку, но передумала. Она была такой нетронутой, такой идеальной, чтобы рискнуть задеть волосы, слишком личной даже для самой Падме, чтобы прикоснуться к ней. Вместо этого она, сдерживая слёзы, закрыла ящичек, и подумала: «С днём рождения, милый. Мне так жаль».***
«Кореллианский рассвет» был, честно говоря, действительно, воистину лучшим алкогольным напитком по эту сторону галактического ядра. Он был восхитительного оранжевого оттенка, и пусть она никогда и не видела кореллианский рассвет вживую, Падме знала, что однажды (возможно, когда будет гораздо трезвее) отправится на планету и посмотрит, так ли он красив как коктейль. И ладно-ладно-ладно, может быть, напиться до состояния комы и не самый лучший способ справиться со смертью — убийством — мужа... это была её вина, её вина, её... но это определённо не значит, что такая возможность не имеет места быть. Откуда-то вне поля её зрения (потому что глаза её были закрыты из-за воздушного фруктового вихря блаженства) послышался надоедливый беспокойный голос C-3PO: — Госпожа Падме, разве вам не кажется, что вы выпили достаточно этой отвратительной жидкости? Это уже третий стакан за сегодняшнюю ночь. — Не-е-е-е-е-ет, Трипио, — произнесла заплетающимся языком Амидала, развернувшись к нему лицом. — Можешь отключиться или что ты там ещё делаешь. Я прекрасно, ик, могу... справиться сама, ик... — Боже, о боже, — сказал Трипио, шаркая с этим механическим звуком, который тот всегда издавал, когда ходил, и она опустошила стакан. Потянувшись, девушка поднялась, чтобы достать себе ещё один коктейль, пошатываясь, прошла несколько шагов к бару со спиртным и... ... и следующее, что Амидала помнит, — это утро, она лежит в своей постели, и не совсем может вспомнить, что произошло прошлой ночью, но, должно быть, её несколько раз огрели железным молотком, потому что другой причины головной боли Падме найти не могла...***
На работе её глаза бегло просматривали одно и то же предложение, кажется, уже в тридцатый раз. Это не было что-то слишком трудное для понимания, обычная диссертация о социальных расходах нейтральных систем в военное время, так что она не могла понять, почему ей настолько сложно сосредоточиться. Если Падме собиралась принять меры по поводу сомнительных государственных затрат, таких нейтральных, но с развитой торговлей планет, как Мандалор, на свои регионы и нанесённого войной урона экономике в целом, сенатор должна хорошо подготовиться по данному вопросу. К сожалению, девушка каждые три минуты зевала и постоянно оглядывалась через плечо на окно, лениво наблюдая за Корусантом, рассеянная и незаинтересованная в лежащем перед ней трактате. Падме не могла понять, почему её больше ничего не интересовало. Всё, чего девушка хотела, так это смотреть дурацкие фильмы по голонету и лежать в кровати. Это было на неё не похоже и неподобающе для такого выдающегося сенатора, как она. Амидала вздохнула и положила голову на стол. Головной убор сбился на бок, несмотря на то, как аккуратно Элле приколола его к голове Падме. Если бы он не делал её похожей на зомби со дна Корусанта, то она попросту бы его сняла. Комлинк, прикреплённый к столу, загудел, и девушка зашарила рукой по столешнице в попытках не глядя найти кнопку. Когда она услышала щелчок, то произнесла: — М-м-м? — Сенатор, прибыл представитель Бинкс с Набу. — Ладно, — пролепетала Амидала, поднимая тяжёлую голову, когда вошёл Джа-Джа, разодетый в сенаторскую величественную робу, которая, как он считал, ему не подходила. — Привет, Джа-Джа, — пробормотала она, когда тот сел. — Спасибо, что пришёл. — Моя рад помочь чем угодно! — оживлённо сказал Джа-Джа. Падме попыталась ему улыбнуться. — Что моя может сделать? — Я просто очень устала, Джа-Джа, — сказала она, откинувшись в кресле. — Набу нужна моя помощь, а с отъездом канцлера я должна так много сделать, чтобы компенсировать его отсутствие. Я не хочу просить тебя взять на себя все мои обязанности, но... я хотела узнать, не мог бы ты... не знаю… Джа-Джа прижал ладонь к груди.. — Для мене будет честью взять на себя твоя бремя, Падме, — серьёзно сказал гунган. — Твоя сделать так много для Набу и войны, моя думать, твоя заслужить отдых. Она нахмурилась. — Правда? Он кивнул. — Моя знать, через что твоя пройти. Моя тоже скучать по Эни. Падме слишком устала, чтобы чувствовать ещё большую вину. Она уже всем своим весом обрушилась на девушку семь месяцев назад, оставив от неё кучку сентиментальности. И всё же Джа-Джа был одним из первых друзей Эни, когда тот покинул Татуин энергичным девятилетним мальчишкой, которого преследовало прошлое. В памяти всплыл образ маленького мальчика и гунгана, тихо сидящих в компании самих себя, пока политики и джедаи разбирались со своими Важными Делами. Она вспомнила, как скрывала от них свою личность и пыталась не задерживать взгляда на двух странных фигурах, ничего не знающих о планете, на которой они оказались. Амидала вздохнула и благодарно посмотрела на гунгана, сидящего перед ней. — Спасибо, Джа-Джа. Мне действительно это необходимо.***
Если бы не помощь Джа-Джа, Падме была уверена, что её сразу бы уволили. В конце концов, если бы королева Ниютни узнала, что сенатор Амидала валяется на диване в гостиной, бесцеремонно укутанная в плед, и с опухшими глазами смотрела голодрамму, её величество наверняка предприняла бы меры. Но Падме правда ничего не могла с этим поделать... У неё физически, как бы сильно она не пыталась, не получалось сделать хоть что-нибудь. И из-за этого девушка ненавидела себя так сильно, что даже собственное существование причиняло боль. Дорме подошла к ней и погладила по волосам. — Сенатор, прошу, скажите, что не так, — с нежностью спросила она. — Я убила собственного мужа, — прошептала Падме, задыхаясь от этих слов. Дорме присела на колени рядом с диваном. — Миледи, это граф Дуку убил вашего мужа. Не думаю, что кто-нибудь хоть на мгновение поверит, что вы этого хотели. — Не важно... то, что я... — нет, она даже не могла закончить предложение, ей было слишком тяжело говорить. Вместо этого Амидала пролепетала: — Я скучаю по нему. — Знаю, — сказала Дорме, успокаивающе гладя девушку по спине. Это должно было помочь, но не помогало. Ничего ей не поможет. Она никогда, никогда, никогда не почувствует себя лучше...***
Навестившая её Асока, прислонившись к перилам балкона Падме, качала ногами вперёд-назад. Она заговорила: — Слушай, я не могу и представить как тебе, должно быть, тяжело, но... Я хочу сказать, у нас у всех сейчас сложный период, не только у тебя. Может, тебе нужно просто поглубже уйти в работу или ещё что. Я сама так делаю. Амидала, прислонившись к стене, прикрыла ладонью глаза и отвернулась, когда по щекам побежали слёзы. Вот почему она не хотела никому до этого момента говорить о своих чувствах. Все говорили одно и то же. Уйди поглубже в работу. Смотри позитивнее. Просто улыбнись. Думай о работе. Никто хоть на малую долю её не понимал. Падме знала, что Асока не виновата в том, что так сказала. У падавана раньше никогда не было депрессии с большой «Д», но честно говоря, что ещё сенатор могла сделать? Разве похоже, что она хочет, чтобы ей стало легче? — Ты не понимаешь, — шатким голосом прошептала девушка. — Полагаю, что нет, — тихо ответила Асока. — Прости. Мне правда хочется, чтобы тебе полегчало. Ты пробовала какие-нибудь лекарства? Шмыгнув носом, Падме покачал головой. — Я не доверяю корусантским врачам, — сказала она. — Последнее, что мне нужно, так это чтобы пошли слухи о том, что у меня клиническая депрессия. Никто меня больше не будет воспринимать всерьёз. Асока спрыгнула с перил и присела перед ней. — Падме, скажу как друг. Твоё здоровье важнее всего. Прежде чем она успела прикусить язык, девушка выпалила: — Я не заслуживаю чувствовать себя лучше. — Да, заслуживаешь. — Асока придвинулась и взяла лицо Падме в ладони, чтобы та не отвернулась. — Ты заслуживаешь намного больше, ясно? И я знаю, что ты коришь себя за то решение, но посмотри, что из этого вышло. Гривус мёртв, армия сепаратистов потеряла своего главнокомандующего. Как военному офицеру, позволь мне сказать, что это очень важно. Падме была не уверена, и это, должно быть, отразилось у неё на лице, потому что Тано продолжила: — Послушай, я сражалась с Гривусом, и поверь, он был жутким. Я видела, какие после него оставались поля сражений, и я была на колонизированных сепаратистами планетах. Без него гораздо лучше, Падме. — Значит, ты считаешь, что я сделала правильный выбор? — скептически спросила Амидала. — Не искажай мои слова, — холодно сказала падаван, отпрянув. — Просто я пытаюсь сказать, что ты не заслуживаешь чувствовать себя настолько плохо, даже если ты считаешь по-другому. — Затем выражение лица Асоки сменилось на другое, смягчившись. — И я, возможно, одна из тому причин. Опять же, мне жаль. Хотела бы я загладить перед тобой вину. — Ты уже загладила, — сказала сенатор, взяв её за руку. Падаван попыталась улыбнуться. — А насчёт Энакина, ну... послушай, если я чему и научилась у мастера Кеноби, так это тому, что иногда нам приходиться принимать решения и действия, которые убивают нас изнутри, но которые правильнее для всеобщего блага. Падме снова прислонилась головой к стене. Если бы только она могла заставить себя поверить в слова Асоки, неважно, насколько они были правдивы. Девушка произнесла: — Я попытаюсь найти врача, которому смогу доверять, если получится. — Хорошо, — сказала Тано, выглядя успокоенной и заверенной. Она прислонилась к стене и мягко толкнула Падме локтем в бок. — Я просто не хочу потерять ещё одного друга. В конце концов, кто ещё меня познакомит с изысканной набуанской кухней? Падме выдавила улыбку.***
Вот уже несколько недель она ждала звонка от королевы Ниютни, и вот он. Амидалу отозвали на Набу, где её величество хотела обсудить некоторое «Важные Вопросы». Часть Падме хотела, чтобы королева просто сказала эти два волшебных слова: «ты уволена», потому что это всё равно случится, и девушка никак этого не может избежать, а теперь она могла с тем же успехом начать планировать своё будущее... Это было лишь её вторым посещение Набу, с тех пор как сенатор сознательно и жестоко оставила Энакина на верную смерть, но даже так Падме должна признать, что рада видеть поросшие травой равнины, грохочущие водопады и чувствовать сладкий запах цветов, витающий по всему Тиду. Если Амидала и должна уйти отставку в свои двадцать шесть лет, то хотя бы на самой красивой планете во всём Среднем Кольце. Королева приняла её в тронном зале со знакомым скрытым выражением на её покрытом косметикой лице. Около трона стояли служанки королевы, такие похожие на тех, что были у самой Падме, не издававшие ни звука без разрешения. Ниютни заговорила первой, но её слова ошеломили девушку: — Как вы в последнее время себя чувствуете, сенатор? Рот Падме невольно раскрылся. Неожиданный вопрос, это уж точно. И будет совсем, совсем неправильно, если она солжёт. Совсем... Она прочистила горло. — Всё в порядке, ваше величество. Скептицизм был, по-видимому, одной из тех эмоций, что могли пробиться сквозь макияж королевы. — Я спрашиваю потому, что недавно я была обеспокоена тем, что вы не можете соответствовать требованиям вашей должности. Вам трудно справляться с объёмом работы? Я так понимаю, вы попросили сенатора Бинкса помочь. Падме уставилась в пол, стыдясь смотреть Ниютни в глаза. Позор ножом пронзил её. — Да, у меня были проблемы. Королева сказала: — Сенатор Амидала, вы замечательно представляете нужды нашей планеты, её людей, наш сектор. Нет ни одного закона, на котором вы настаивали, и с которым бы я не согласилась. Тем не менее, если вам кажется, что вы больше не можете служить Набу в меру своих возможностей, тогда мне придётся попросить вас кое о чём, чего я предпочла бы не делать. Падме поняла, что дрожит. «Просто увольте меня. Увольте меня, пожалуйста, тогда всё станет гораздо проще. Или сложнее, не знаю». — Простите, ваше величество, — сказала она, склонив голову. — Я не смещаю вас с поста, сенатор. «Что?» — Королева Джамила считала вас лучшим представителем нашей планеты, и я согласна с её решением. «Однако, это не правда. Совсем. Честно». — Я надеялась, что возвращение на Набу может напомнить вам за что вы боретесь в Сенате, в отличие от суровой атмосферы столицы. Возможно, небольшой отпуск будет полезен. Амидала в изумлении уставилась на неё. Это был такой добрый, такой заботливый жест. Она не заслуживала всего этого. — Благодарю, ваше величество, — искренне сказала она. — Я польщена вашей верой в меня. Обещаю, впредь я не позволю себе становиться настолько рассеянной. Ниютни поднялась и сказала: — Нет нужды в благодарностях, сенатор. Я просто не хочу терять такого хорошего представителя Набу, как вы. Второй шанс. Падме получила второй шанс. С одной стороны, тяжесть всего этого обрушивалась на неё и, казалось, собиралась придавить к земле, как сапог жука, оставив за собой одну лишь еле живую кучку соплей, которая не может ни двигаться, ни умереть. С другой стороны, может, если она найдёт сил, то у неё получится заставить королеву, а также саму себя гордиться и наконец в корне исправит галактику. Может быть...***
Когда Падме в тот же полдень позвонила в дверь дома, где выросла, она не была уверена, чего стоит ждать. Избегать целой планеты в течение семи месяцев, косвенно означало избегать встреч с семьёй, и даже теперь её ненормальная часть хотела сбежать отсюда, пока на то был шанс. Даже каменные стены и ухоженные растения на крыльце не могли успокоить бешено колотящееся сердце Амидалы или разуверить в том, что её встретят сердитые, неодобрительные взгляды родителей и предательство в глазах племянниц, и... Дверь раскрылась, и, прежде чем она успела понять, что происходит, девушка оказалась в объятиях старшей сестры. — Где ты была?! — пронзительно вскричала женщина, отпустив Падме и держа её на расстоянии вытянутой руки, чтобы осмотреть. Сола, как и всегда, была прекрасна, с сияющей кожей, в мягком вельветовом платье и с этой её искрящейся, лучезарной улыбкой на губах. В ответ сенатор лишь пожала плечами. — В тяжёлой депрессии. Сола втянула её в дом и закрыла дверь. — Мама с папой гуляют с девочками, так что думаю, у нас достаточно времени, чтобы поговорить. Я хочу услышать всё. — Не уверена, что ты понимаешь, на что подписываешься, когда говоришь... — Всё. И так Амидала всё выложила. О Сенате и том, как она не могла ни с чем справиться, как королева Ниютни была в двух шагах от того, чтобы отправить её в досрочную отставку. О своих чувствах и том, как сильно она, может, иногда, случайно хотела, чтобы её сбил проезжающий спидер. О том, что... — Ну, помнишь того милого джедайского мальчика, которого я как-то привела домой, когда он меня охранял? Да, ну, мы поженились и... О, он к тому же мёртв, теперь Падме вдова, и это её вина, что он умер, девушка не могла хоть на секунду перестать о нём думать, и это причиняет такую сильную-сильную-сильную боль, и Сола... К моменту, когда пришли родители, слёзы прекратились. Амидала чувствовала себя такой опустошённой, но всё же заключила в крепкие объятия обеих замечательных дочерей сестры и миллион раз поцеловала их в милые маленькие короны из косичек, прежде чем перейти к родителям, вцепившись в обоих, словно сама вновь стала ребёнком. Когда они разъединились, Джобал, её мама, сказала: — Насколько ты останешься? — Не знаю, — ответила Падме. — Не на долго. — Останешься хотя бы на ночь? — спросил её отец Руви, уже направляясь на кухню, чтобы начать праздновать. — Мы запланировали четыре блюда! Девушка рассмеялась, вновь присев перед дочерьми Солы и обняв их. — Как минимум. Вечер начался с самого вкусного ужина, что когда-либо Падме ела, и совсем ненадолго она забыла о боли.***
Позднее Падме сидела на крыльце дома, пока мама обнимала её за плечи. Они смотрели на звёзды. На Корусанте она их не видела. Может, пару раз, но белые загрязнения были настолько велики, что на планете, казалось, вечный день. Здесь же воздух был гораздо чище, а вокруг — гораздо тише, и сейчас меньше всего на свете Амидале хотелось возвращаться в столицу. — Я всё ещё считаю, что ты перетруждаешься, — тихо сказала ей на ухо Джобал, поглаживая волосы дочери. Падме словно вернулась в детство, но в хорошем смысле. — Ты выглядишь изнурённой. Опустошённой. Тебе стоит остаться тут на какое-то время. — Не могу, мам, — прошептала она. — Королева отозвала меня сюда, чтобы сделать официальный выговор, потому что я пренебрегала своими обязанностями. — Ну, однажды, когда королева Ниютни станет матерью, может, тогда она поймёт, насколько мне больно видеть, как сильно ты страдаешь. — Падме взглянула на неё. — Да-да, я знаю. Я вижу тебя насквозь. Не знаю, что произошло, и ты не должна мне говорить, если не хочешь... но я просто хочу, чтобы ты знала, что мы всегда рядом, если тебе нужно поговорить. Все мы. — Джобал тепло улыбнулась. — Тебе здесь всегда рады, Падме. — Спасибо, мам. Они перевели взгляд обратно к звёздам.***
Прежде чем вернуться на Корусант, Падме получила рецепт на антидепрессанты от своего старого лечащего врача из Тида. Ей сказали, что прежде чем они подействуют, пройдёт несколько недель, и, честно говоря, Падме не совсем была уверена, что сможет так долго протянуть, но, надо сказать, возможность зацепиться за диагноз стала для неё облегчением. Во всяком случае, лучше, чем жить с надоедливой мыслью, что всё это было лишь её воображением. Так или иначе, девушка наконец смогла себя убедить в том, что, возможно, все были правы. Что каким-то образом, по какой-то причине, она и впрямь заслуживает чувствовать себя лучше. Вот только по ощущениям это совсем не так.***
Месяц спустя ей было по-прежнему тяжело. Временами Падме просыпалась от уже и без того долгого сна, переворачивалась и клала голову обратно на подушку, пока Мотие мягко заставляла её подниматься. В такие дни она чувствовала себя, словно звёзды погасли, и не было смысла одеваться, потому что шла война, крушились цивилизации, а в Сенате, казалось, это никого не волнует. В такие дни Амидала боролась со слезами, когда глядела на Храм джедаев со своего балкона, а желудок скручивало при мысли о том, что Оби-Ван с Асокой сейчас сражались на войне и могли, как Энакин, не выжить. В другие же дни она вставала и радовалась солнцу. Девушка жаждала надеть свой головной убор, пойти в Сенат и толкнуть речь, потому что идёт война, экономика переживает трудности, люди всё время умирают, и ей что-то нужно с этим сделать. Мир не образуется сам собой, пока Падме будет стоять в стороне и наблюдать за крахом Республики. Мир не будет ждать, пока Амидала справится со своими чувствами по поводу того, что она овдовела в двадцать пять лет. Мир сам собой не возразит против всех этих увеличивающих запросов на создание клонов, ослабления государственного аппарата и растущей власти Верховного канцлера, которого на данный момент даже нет на Корусанте. Миру нужно, чтобы сенатор включила мозг. Однако Падме никогда не забудет цвет глаз Энакина, то, как его лицо светлело при виде неё. Она не забудет день их свадьбы или брачную ночь, либо любой другой день или ночь, как не забудет прикосновения рук мужа и ощущение его волос в своих пальцах, а также покалывание, когда их обнажённая кожа соприкасалась. Воспоминания останутся с ней, но чувства, связанные с ними, не будут управлять Амидалой. С или без Эни, она всегда будет самой собой, и, возможно, этого достаточно.