***
Очнувшись от ощущения твёрдого металла под ним и гула гипердвигателя, Вейдер практически сразу понял, где находится. Крейсер Конфедерации. Пожалуй, ничего необычного. Затем, мгновение спустя, ощутив полную неспособность чувствовать Силу вокруг и заметив, что запястья скованы оглушающими наручниками, сложил картину воедино. Они потерпели поражение. Те люди, его... кем бы они там ему не приходились... они проиграли... не сдержали обещание защитить его... «Ну я же им говорил, разве нет?». Вейдер не особо ждал чего-то большего. Сидиус брал, что хотел, как всегда. Никаких переговоров. Никакого милосердия. Никакой безопасности, пока ситхи на свободе. Он необъяснимо надеялся, что с другими всё в порядке. С его учителем-джедаем, ученицей и женой. Юноша не ждал, что когда-нибудь узнает.***
Вейдер шёл по тёмным коридорам дворца Тирануса на Серенно. Руки в наручниках, а вооружённый эскорт из дроидов и врачей окружал его, словно ожидая попытки побега. Как будто думали, что юноша будет хотя бы пробовать, когда ощущение отсутствия Силы было настолько сильным, что самому себе казался призраком. Они не хуже него знали, что никакие попытки сбежать не сработают. Он бессилен. Они остановились, и дверь открылась. Вейдер заглянул внутрь и ощутил, как сердце забилось чаще, нижняя губа задрожала, словно у него по-прежнему была гипотермия, а в горле встал ком. Дроид ткнул бластером ему в спину, и юноша вошёл в комнату. Две пары крепких рук схватили его за плечи, удерживая, пока врач снимал наручники, затем с Вейдера стянули боевую куртку и заставили сесть в электокресло, где металлические оковы сомкнулись на кистях. Юноша зажмурился, прикусил губу, чтобы остановить дрожь, и позволил врачам делать свою работу, прицепить к пальцу пульсометр, электроды к груди и ввести капельницу в руку. Он ждал и ждал, дрожа, пока медики возились вокруг него, активируя механизм, что снова заберёт у него всё. «Может, — пытался сказать себе Вейдер, — может, когда всё закончится, будет только лучше». Будет лучше, когда воспоминания выжгут из него. Неделю или две назад жизнь была намного проще. Главная дверь, ведущая в комнату, с шипением открылась. И юноша мгновенно понял, кто это по тишине, воцарившейся в помещении. Дрожь усилилась, и его затошнило так, что его едва ли не вывернуло наизнанку на месте. Сидиус приблизился, остановившись перед ним, и Вейдер заглянул в его жёлтые глаза. — Ты невероятно разочаровал меня, Вейдер, — произнёс он тихо и грозно. — Ты позоришь ситхов и свой собственный потенциал в Силе, беспокоишь меня необходимостью постоянно возвращаться. Ты слаб. Многое юноша мог или, возможно, должен был сказать, если бы у него не была кишка тонка. «Ты похитил меня,» — одно. «Ты отобрал у меня всё», — другое. Однако произнёс он следующее: — Я убью его для вас... джедай, я... я убью его на этот раз... — Кеноби больше не твоя забота, — ответил ситх, оттолкнув его. — Он и его товарищи были убиты войсками, которые я послал на твои поиски. Когда восстановишься, продолжишь работать, словно Кеноби и не существовало. Внезапно Вейдер вспомнил: вспышка боли в Силе прямо перед тем, как он потерял сознание в медкапсуле... «Но... нет, они не могли умереть, горстка дроидов не может прикончить двоих джедаев... Сидиус всегда мне врал... но что если на этот раз он говорит правду?..» Сердце болело, сильнее, чем юноша мог представить. Вейдер пролепетал: — Но, учитель... они знали меня... Сидиус нахмурился и махнул доктору, ближе всех стоящему к креслу. — Усмирите его. Юноша отчаянно замотал головой, чувствуя, как льются слёзы. — Нет, нет, они знали меня, учитель, они сказали, что и я их знал, они... они знали меня... нет, прошу... — но врач уже схватил его за подбородок и силой вставил капу. Вейдер зажмурился, когда всхлип за всхлипом сотрясал всё его тело. — Сколько раз ещё я должен повторить, — холодно произнёс старик, — ситхи не умоляют. — На последнем слове голубые молнии сорвались с пальцев Сидиуса, ударив прямо юноше в грудь, затем в ноги, руки, голову. Они проходили сквозь, над и под ним, вскипали кровь, и Вейдеру казалось, что в жилах у него течёт вместо неё лава. Прикованный за руки к креслу, он хватался за подлокотники, дрожал и кричал, пока не смог этого выносить снова и снова. Сидиус остановился. Глаза юноши были открыты, но ничего не видели. Он урывками втягивал воздух, что не приносило облегчение. Вейдер вздрогнул в оковах, мускулы дёргались сами по себе. Пахло дымом, возможно, поднимающимся от его собственной кожи или одежды. Мгновение спустя пытка возобновилась пуще прежнего, или, может, юноше лишь так казалось, потому что боль нарастала и нарастала во всём теле Вейдера или Энакина, или кто он там на самом деле; не было ни одной клеточки, которая не ощущалась бы так, словно была в огне... Он не помнил, когда всё закончилось. Не знал, прошёл час или десять секунд, но где-то в стороне пульсометр сходил с ума. Сидиус снова говорил, голос его звучал негромко и глухо, но юноша знал, что так казалось только ему. — У меня нет времени возвращаться сюда каждый раз, стоит тебе совершить очередную глупую ошибку, — сказал ситх. — В галактике есть требующие моего внимания вещи, которые куда важнее тебя, и я устал исправлять твои промахи. Теперь лорд Тиранус будет наблюдать за твоим восстановлением, а когда вернёшься на фронт, тебя всегда будут сопровождать обученные кураторы, следящие за тем, чтобы ты подчинялся приказам. Я больше не позволю тебе совершать такие вопиющие ошибки. Затем Сидиус повернулся в сторону и произнёс: — Сотрите ему память. Взволнованный голос ответил: — Милорд, с настолько многочисленными ударами током есть риск... — Я сказал выполнять! — Как пожелаете, сэр. Было как никогда больно, а очнувшись позднее, Вейдер не мог точно сказать, что произошло в последние несколько дней.***
Жизнь шла своим чередом, хоть и казалось, что та стоит на месте. Сила мало-помалу возвращалась, становясь всё ярче и ярче, словно персональные минуты рассвета. Графу, по его словам, было «поручено наблюдать за восстановлением Вейдера до состояния, в котором тот может продолжать ситскую работу». Юноша, несмотря на частые высказывания Тирануса и Сидиуса, был достаточно умён, чтобы понять, что это значило «исправить сломавшееся орудие ситхов, дабы тот мог убить ещё больше джедаев, чтобы нам не приходилось делать это собственноручно». Каждую минуту каждого дня суставы и голова болели настолько, что иногда казалось, будто кости раскрошатся и распадутся. Может, именно поэтому его «выздоровление» (лично Вейдер не считал, что пытать кого-то, чтобы тот подчинялся, является выздоровлением, но, похоже, он один так думает) проходило так плохо. И не то чтобы юноша мог сказать им о стреляющих болях, проносящихся по телу, когда пытался сидеть или стоять, потому что ему давали пощёчины или били всякий раз, когда он пытался говорить. А даже если позволяли ему раскрыть рот, Вейдер не мог объяснить, почему у него нет сил подносить ложку ко рту трижды в день, во время обеда, однако считал, что это могло быть просто потому, что само существование выжимало из него все соки. Так что его подсоединили к капельнице, ввели трубку для кормления и оставили с чувством, что он часть машины и стоит так же мало. Процедуры на электрокресле не прекратились. Перед ними юноша, как всегда, трясся и нервничал, а после у него кружилась голова, и он был в замешательстве. Вейдер не сопротивлялся, больше нет, но он всегда в конечном итоге плакался самому себе, пока врачи с непроницаемыми лицами обращались с ним, как с животным на осмотре. И юноша старался, так сильно старался понять, почему ситуация, в которой сейчас находится, отличается от прежней, ведь было что-то такое в поведении окружающих, что казалось ему странным, но он не мог вспомнить что. Тем не менее, маленькая часть его, безмерно маленькая, была благодарна за процедуры. Когда всё заканчивалось, Вейдера возвращали в его комнату и позволяли просто спокойно сидеть или лежать, ничего не делая. Единственное время, когда от него ничего не ждали, когда юноша мог просто... быть. Правда, всегда где-то на задворках сознания присутствовало нечто, что-что, чего, он уверен, раньше не было. Воспоминание, может быть, или чувство, или же воспоминание о чувстве. Что-то тёплое, напоминающее маяк в туманной ночи, ведущий его в безопасность. Но и нечто холодное: страх потерять всё, что у него есть. А ещё имя, о котором он не мог перестать думать, которое, юноша почему-то был уверен, принадлежало на самом деле ему, имя из прошлого, что было либо очень далёким, либо удивительно близким. Энакин...