***
— Просто я ненавижу это... чувство растерянности. Что-то случается, и я могу тут же забыть об этом. Иногда наоборот. Иногда я вспоминаю совершенно бессмысленное, случайное событие десятилетней давности. Никакой закономерности. Я ненавижу так жить. — Что ты чувствуешь, когда вспоминаешь о чём-то забытом? Энакин глядел на крохотный фонтанчик в офисе доктора Броки. Он отрешённо произнёс: — Я всегда пытаюсь вспомнить всё до конца. В воспоминаниях всегда не хватает каких-то деталей, например... я помню, где находился, но не помню с кем. И наоборот. Иногда же я помню только чувства. Единственное, на что я всегда могу рассчитывать, так это на то, что если я очень сильно постараюсь, то смогу найти какую-нибудь связь с чувством, которое я тогда испытывал. Доктор Брока прижала ладонь к подбородку. — Можешь привести какой-нибудь конкретный пример, который сразу бросается в глаза? — Конечно, — ответил он, беспокойно барабаня пальцами по стулу. — Как-то раз, может, даже вчера, мне вспомнилась тренировка, кажется, из тех времён, когда я ещё был подростком. Там были и другие ученики, и я помню только ощущение, словно... мне нет места среди них. — Подобно белой вороне. — Да. — И теперь ты чувствуешь себя точно так же. — Прозвучит... избито, думаю, но... я никогда не чувствовал себя похожим на других. И в воспоминаниях так же, люди просто… смотрят на меня по-другому. Не знаю, только у меня такое чувство или так у всех, но... куда бы я ни шёл, с кем бы ни был, я всегда отличался от окружающих. — Значит, ты всегда хотел быть как все? — Не совсем, — сказал Энакин, покачав головой. — Я не против выделяться. Я привык к этому. Я... хорош во многом, и люди это ценят. — Но звучит, словно ты думаешь, что от тебя ждут слишком многого? — Просто от меня ждут так много, мне поставили такую высокую планку, и она только и делает, что повышается. С ситхами тоже самое было. Стоило мне только подумать, что я делаю то, что от меня хотят, как оказывалось, что этого недостаточно. Никогда не понимал, чего люди от меня хотят. То есть... мне называют Избранным. Что это вообще значит? Почему я? Почему всё это случилось именно со мной? Доктор Брока задумчиво произнесла: — Звучит, как вопрос, на который ты отчаянно жаждешь услышать ответ, но знаешь, что нет никакого ответа. Это произошло с тобой просто потому, что так произошло. Энакин кивнул. В чём-то она права. — Может, стоит вот над чем подумать, — продолжала врач, — вместо того, чтобы стремиться оправдывать ожидания джедаев или ситхов, или твоих сверстников, тебе стоит попытаться оправдать собственные ожидания. Ставь себе цели, о которых не нужно никому знать. Привлекай себя к ответу, но помни, что иногда не оправдать свои самые высокие ожидания — это нормально. Прислушивайся к себе, к своим нуждам, к своему телу. Принимай в расчёт свои ощущения. Сделай себе поблажку, когда нужно. Скажем, если апатия настолько взяла над тобой верх, что ты не можешь ничего делать, не осуждай себя за отдых. Но если же ты чувствуешь, что можешь встать с кровати, то наслаждайся этим и используй в своих интересах. И помни, что дело не в конечном результате, а в том, как ты его достигаешь. Ему предстояло еще над многим поразмыслить. Скайуокер лишь сказал: — Хм. — И ещё кое-что, — добавила доктор. — У тебя всегда есть один союзник, который поддержит тебя, куда бы ты ни шёл и что бы ты ни делал. — Кто же? Она улыбнулась. — Сила.***
Лёжа в кровати, Энакин чувствовал мучительное одиночество... Прошла всего неделя, а он уже успел соскучиться по Асоке с Оби-Ваном... На секунду он задумался: то же ли они чувствовали, когда думали, что он пропал, что он мёртв, но это была настолько нелепая мысль, ведь они не мертвы, а всего лишь в отъезде. Скайуокер не настолько эгоистичен, чтобы думать, что его страдания сравнимы с теми, что тогда испытывали Оби-Ван с Асокой... Интересно, каково это — потерять кого-то так внезапно, так резко, а затем заполучить его обратно? Что же они делали всё то время, пока его не было? Юноше представлялось, как они жили своей обыденной жизнью: ели, спали, читали и отдыхали, — пока он... пока он... Молнии и боль, и пробирающий до костей холод... Энакин сделал глубокий вдох. Ему нужно принять произошедшее. Что всё было реально. Если бы он обдумал свои мысли со всей их чудовищностью, то смог бы совладать с ними. Смог бы взять их под контроль. Взять под контроль себя. Но не всё так просто. Не тогда, когда вся его жизнь состоит из череды навязчивых мыслей, одной за другой. И мыслей излишне навязчивых, потому что иногда Скайуокер размышлял над ними с таким усилием, что практически мог ощутить физическую боль. И эту боль легче выносить, когда ему есть на что отвлечься. Кто-то, кто мог бы его отвлечь одним своим присутствием. Поблизости. Рядом. Но он знает только двоих таких людей, и оба сейчас вне доступа, мечты об обратном не ускорят их возвращение. И тогда юноша внезапно вспомнил о нём. Нём. Почти не думая, Энакин перевернулся и протянул металлическую ладонь под кровать, подметив, что другой рукой сделать это было бы легче, но он настолько устал, что едва ли мог двигаться. Пошарив по полу с минуту, Скайуокер наконец нашёл то, что искал, и перекатился на бок, глядя на свёрнутый непрозрачный лист флимси. Вот он держит его в руках, не зная, что делать, что предпринять... Юноша аккуратно развернул его... Письмо было написано от руки, что довольно необычно для нынешнего времени, но отчасти даже приятно. Пробежавшись глазами по тексту, он сделал глубокий вдох и принялся читать. Энакин, Мне так стыдно говорить о чём-то столь важном в письме, но я знаю, что стоит мне посмотреть тебе в глаза и попытаться сказать об всём лично, мой разум тут же отключится, и я не смогу произнести ни слова. Надеюсь, ты не возражаешь, потому что мне кажется, что я не смогу передать устно всё то, что я хочу тебе сказать. Уверена, ты понимаешь. И я надеюсь, что если ты прочтёшь это в своём темпе, в нужное время, так будет легче. Год назад я попала в ситуацию, где мне пришлось решать: уничтожить генерала Гривуса или спасти тебя от ситхов. Гривус был монстром во всех смыслах этого слова. Дети по всей галактике боялись, что он придёт посреди ночи и утащит их с собой. Он убивал ради удовольствия и уничтожал целые цивилизации. И будь у меня возможность избавиться от кого-то такого, если моё решение потенциально спасёт тысячи жизней ценой одной, тогда, как мне казалась, я должна это сделать, вне зависимости от того, как близко последствия затронут меня. Нас обоих. Прошу, пойми, это решение далось мне нелегко. Ты был моим мужем, одним из моих дражайших друзей с давних времён. Я не молю тебя о прощении, я знаю, что не заслуживаю его. Но я не могу изменить принятое мною решение или того, что случилось с тобой, случилось из-за нескольких слов, сказанных мною графу Дуку многие месяцы тому назад. Именно это я и ненавижу больше всего. Твоя боль настигла тебя из-за моего выбора. Я использовала тебя так, как не имела права использовать. И я знаю, что будь ты на моём месте, ты бы предпочёл спасти мою жизнь. Я знала это и всё равно приняла решение. Я знала, что ты, возможно, погибнешь, и я всё равно сделала это. Никакие слова, никакие извинения не смогут исправить содеянное. То, что произошло с тобой — моя вина. Мне так жаль. Не могу сказать ничего более. Если бы всё можно было бы исправить словами, то я бы повторила «мне жаль» сотни, тысячи, миллионы раз. Мне жаль, что тебе пришлось выдержать столько страданий в плену у ситхов, что и по сей день ты испытываешь боль. Мне жаль, что я сделала выбор, требовавший обменять твою жизнь на другую. Мне жаль, что я предала тебя. Мне жаль, что я слишком труслива, чтобы сказать тебе всё это лично. Я не могу просить тебя о прощении, но надеюсь, что ты понимаешь, что я не хотела тебя отпускать. Я не хотела этого выбора. Ты был тем, что я хотела. Ты и твоя безопасность, твоя любовь. И вне зависимости от того, что ты чувствуешь по отношению ко мне, я могу пообещать тебе одно: я любила тебя тогда, люблю сейчас, и буду любить всегда, как бы то ни было. Моё сердце полностью принадлежит тебе. И оно будет твоим, если ты того захочешь. Если же нет, поверь, я пойму. По крайней мере, надеюсь, что однажды смогу быть тебе другом, и поддерживать тебя в предстоящие тяжёлые времена. Спасибо, что прочёл. Спасибо, что вообще подумал об этом. Большего я и не заслуживаю. Со всей любовью, Падме. Энакин снова свернул письмо и опустил руки. Всё представлялось каким-то сном. То есть, совсем нереальным. Он не понимал, как это относилось к нему. Это... странно. Казалось, она говорила с кем-то другим, но с кем-то с тем же именем. Юноша не чувствовал ничего к прочитанному. Хотя, по правде говоря, Скайуокер не чувствовал ничего по отношению ко многим вещам нынче. Ничего, и словно омертвело. Но в тоже время... теперь, когда он подумал об этом... было ощущение какой-то... теплоты. «Со всей любовью». Эм... Энакин положил лист флимси на металлический ящик, служивший ему прикроватным столиком. Затем он перевернулся на другой бок, чтобы не видеть письмо. Ему просто... нужно поразмышлять минуту. На своих условиях. Тут о многом нужно подумать... Может, лучше просто заснуть.***
Где-то через две недели ему позвонили. Не активная передача, лишь сообщение, переданное с опозданием из-за помех. Картинки не было, лишь плохого качества аудиозапись, но вне всяких сомнений это был Оби-Ван. — Энакин, мне жаль, — слышалось сквозь треск, — но мы задержимся ещё на неделю. Трудно сказать. Дела идут не очень хорошо. Но с нами всё в порядке, просто сосредоточься на себе. Позаботься о себе. Не беспокойся о нас, хорошо? Мы скоро вернёмся. До встречи. «Да-а-а-а-а-а... всё в порядке. В поря-я-ядке. Я в порядке. Они в порядке. Всё в порядке. Всё просто замечательно. Замечательно, замечательно, замечательно, замечательно-замечательно-замечательно. Хорошо-хорошо-хорошо-хорошо-хорошо...»***
Лучшее в терапии — это то, что она обязательна. И благодаря этому, Энакину действительно было ради чего вставать с постели. Вставать без особого ужаса. И к настоящему моменту это уже дошло до автоматизма, срабатывая как заведённые часы. Ладно, может, и не совсем так. Но что-то в этом было... — Я бы хотел быть дроидом. Лицо доктора Броки приняло заинтересованный вид. — В каком смысле? — Они не обременены чувствами, — ответил Скайуокер. — Ясно, — задумчиво произнесла она. — Так тебе нравится механизмы? — Я обожаю их, — признался юноша. — В них нет ничего замысловатого. Если что-то не работает, ты можешь чинить это, пока не заработает. — А что если починить ты не можешь? Он пожал плечам. — Я могу починить что угодно. — Хорошо, — сказала врач, — давай обсудим. Значит, ты хочешь походить на дроида, потому что тогда всё будет простым и поправимым. Положим, звучит действительно неплохо. Но, допустим, рядом нет никого, чтобы починить тебя. Ты так и будешь лежать сломанным и потрёпанным в куче мусора, пока не придёт кто-нибудь, кому приглянется парочка твоих деталей. Ты бы этого хотел? Энакин подпёр голову ладонью. — Ну, технически, я успею разрядиться задолго до этого. Доктор Брока улыбнулась. — Конечно, не лучшая аналогия, которую я могла бы привести, но я пытаюсь донести то, что будучи дроидом, ты никак не можешь починить себя самого. Дроиды и машины сконструированы так, чтобы их можно было заменить. Но как у живого существа, у тебя есть власть над собой и собственным восстановлением без необходимости полагаться в этом на других. В этом же есть смысл? Забудем на минуту о яром несогласии Энакина с тем, что дроиды заменимые инструменты, чьё единственное предназначение — служить живым существам (и где же это он уже слышал?)... — Думаю, да. Доктор кивнула. — Надеюсь. Исходя из всего, о чём мы говорили до этого момента, создаётся впечатление, что ты жаждешь власти над собой. Ты не был властен над собственною жизнью очень долгое время, из-за чего тебе сложно принять её сейчас. Но она у тебя есть, и ты демонстрируешь её каждую нашу встречу. Будь ты механизмом, у тебя бы не было возможности принимать таких решений. Ты бы был вынужден следовать протоколу, подобному любым приказам, когда-либо отданным тебе. — Но я бы и не мог ничего чувствовать. — Однако ты уже испытал подобное, — ободряюще заметила доктор Брока. — Ты рассказывал, что на пике пребывания на Тёмной стороне, ты ничего не чувствовал. Хочешь вернуться к этому? Энакин вздрогнул. — Нет. Она кивнула. — Именно. Наши чувства — одно из замечательнейших качеств живых существ. И если честно, мне представляется, что ты чувствуешь куда больше всех джедаев в Храме вместе взятых. Знаю, что это может быть слишком, но твоя потрясающая способность к таким сильным чувствам и спасла тебя от ситхов. Не недооценивая свою внутреннюю силу, Энакин. — Я не чувствую никакой силы. — Знаю, — сказала врач. — Но однажды в далёком будущем ты поймёшь, какой невероятный подвиг ты совершил, пройдя через всё, что ты видел и сотворил, и что было сотворено с тобой. И повторю то, что уже говорила не раз: всё было сотворено с тобой. Скайуокер покачал головой. — Я делал выборы. Я добровольно убивал людей. Это был я. — А что было бы, если бы ты ничего из этого не делал? Он сжал металлическую ладонь в кулак. Металлическую, словно у дроида. Свободную от чувств. Юноша ощутил жгучее раздражение, разливавшееся по частям тела, что могли чувствовать. — Знаете, Оби-Ван говорит точно так же, но это не извиняет того, что я натворил. Я смотрел и чувствовал, как люди погибают от моего светового меча. Я убивал их одного за другим. Они, как и я, были оторваны от жизни ради чьих-то целей, но в отличие от меня, они не убивали, чтобы спасти свою шкуру. — Энакин, — мягко произнесла доктор, — я не могу ни сказать, ни сделать ничего, что бы освободило тебя от чувства вины. Но именно оно, чувство сожаления, вины и раскаяния, отличает тебя от твоих обидчиков. Ты говоришь о выборе... но твоим важнейшим выбором было прекратить то, за что ты винишь себя. Скайуокер не знал, что и сказать. — Прощение, — продолжила женщина. — Тебе нужно простить себя. Возможно, это станет главной трудностью на твоём пути, но глядя, как далеко ты уже продвинулся, ты справишься с чем угодно. Я в это верю. «Хорошо, — подумал Энакин, — потому что не уверен, что я в это верю».***
Развалившись на кровати, Скайуокер не мог уснуть, потому что уже проспал целый день. Он просто лежал, глядя на противоположную стену, без особо интересный раздумий. Дверь открылась и через неё въехал R2-D2, удерживая поднос, который тот опустил на кровать. Энакин заметил на нём несколько таблеток и диетический батончик, но у него не было сил даже протянуть руку к ним. Тогда-то R2 пропищал: ПОЖАЛУЙСТА ПРИМИ ИХ. ЭТО НЕОБХОДИМО ДЛЯ ПОЛНОЦЕННОГО ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ ЧЕЛОВЕКА. Юноша не мог поверить, что опустился до такого. Когда он не пошевелился, R2 снова загудел: Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЕБЕ СТАЛО ЛУЧШЕ. МОГУ Я ПОМОЧЬ? Скайуокер вздохнул и прошептал: — Ты уже помогаешь, приятель. Спасибо. R2 засвистел, настолько радостно, насколько бинарный позволял. Что ж, если он мог заставить себя шевелиться и делать что-нибудь ради счастья своего маленького механического друга... то это не самая плохая причина.***
«Падать придётся далеко,» — думал Энакин, стоя на балконе и сжимая перила. Нет, нет, нет. Всё в порядке. Он не собирался прыгать. И в мыслях не было. Не сейчас и, как юноша надеялся, никогда. Потому что мало что пугало его сильнее смерти. Так что нет, Скайуокер не хотел умирать. Он просто не хотел жить. Это разные вещи. Но возможно не для всех. Было невероятно тяжело объяснить это даже доктору Броке. И вряд ли юноша сможет рассказать об этом кому-то ещё. Ему не хотелось жить, но и умирать он не собирался. В этом не было смысла даже для него самого. Но вот он стоит на балконе, дрожа от холода, уже минут двадцать. Зачастую его посещала мысль, может даже желание, что было бы неплохо, если бы у него случился сердечный приступ или что-то такое, что-то, что закончило бы всё быстро и безболезненно. По правде говоря, это не так уж далеко от реальности. У него была куча проблем, в том числе и с сердцем. Спасибо Сидиусу с его молниями. Его сильно трясло. Энакин не хотел умирать. Но и жить вот так тоже не хочется. «Почему так больно? Почему всегда так больно? Почему? Почему?» Скайуокер заглянул через перила. Нет. Он не будет этого делать, этого не было в его планах. Но мысль была. Мысль, что и ему, и всем вокруг будет лучше, если он умрёт. Юноша покачал головой. Одиночество полностью охватило его. Жаль, что никого нет рядом. Ни Асоки. Ни Оби-Вана. Ни даже Падме. «О... ну, может...». Он не... знал её. Знал, что она сделала, но не её саму. Но Оби-Ван ей доверяет. Асока ей доверяет. Энакин, вернее, прежний Энакин, которого больше нет, тот Энакин тоже доверял ей. Словно на автомате, юноша потянулся механической рукой и активировал комлинк, установив его только на аудиосвязь. Тревога переполняла его, но в тоже время на душе была какая-то пустота. Ожидание заняло двадцать секунд. Наконец послышался её голос: — Это Падме. В его горле стоял ком. Сердце бешено стучало. Скайуокер не знал, сможет ли произнести хоть слово. Он не говорил ни с кем уже день, а то и два. — Ало? Энакин сделал глубокий, дрожащий вдох. — Это я. Послышалось, как что-то упало из её рук. Глухой удар, а затем тишина. — Эни? То есть... Энакин? На самом деле, он помнил своё детское прозвище. Мать называла его так, как и все остальные. Сейчас же, больше всего ему не хватало именно ее. — Да. В голосе Амидалы явно слышалось удивление: — Я, э... прости, я такого не ожидала. То есть, я очень рада. Как... как ты? Юноша не мог обрадовать её хорошим ответом, но чувствовал, что должен сказать хоть что-то: — Не знаю, — его голос прозвучал слабо даже для него самого. — В Храме всё в порядке? Что-то случилось? — Нет, нет, я просто... — он провёл рукой по волосам и лицу. — Мне просто нужно... услышать чей-нибудь голос. Прости. — Нет! — решительно ответила сенатор, — не извиняйся! Хочешь поговорить о чём-нибудь? Энакин чувствовал себя глупо. Он снова вздохнул, на этот раз без прежней дрожи. — Всё в порядке. Я, эм... «Глупо, глупо, глупо». — ... прости. Я в порядке. Не хотел тебя отвлекать. Мне, пожалуй, пора. — Стой! — сказала она, — подожди. Ты вовсе меня не отвлекаешь. У тебя всё хорошо? Хочешь, я приду к тебе? — Нет, всё хорошо... — Нет, это не так, — отрезала Падме. И да, она была права. — Я же слышу. Не хочу, чтобы ты был один. Встреть меня у ступеней перед Храмом. Ладно? По его щеке скатилась слеза. Скайуокер никогда не чувствовал такого облегчения. — Ладно. — Хорошо. Я постараюсь добраться как можно скорее. Я не буду отключать комлинк на случай, если понадоблюсь тебе. Юноша прервал связь и нашёл в себе силы подняться. Словно зомби, он едва сознавал, куда идёт, только и думая, что наконец-то сможет побыть с кем-то, кто также хотел быть с ним. Выйдя из Храма и отойдя от главного входа, Энакин сел на ступени, спустившись почти наполовину. Он глядел в никуда, потому что мог сосредоточиться только на том, как отвратительно себя чувствовал, невольно беспокоясь, что Падме на самом деле может и не прийти. Пришлось немало подождать, но наконец она появилась. Сенатор выглядела... другой. Проще, но не в плохом смысле. Юноша привык видеть её разодетой и накрашенной, и видеть её в чём-то простом было... приятно. Амидала села рядом с ним, но не слишком близко или слишком далеко. Она практически полностью развернулась к нему и заправила волосы за уши. — Прости, что заставила ждать, — сказала Падме, словно бы они встретились за обедом, а не на ступенях джедайского Храма посреди ночи. — У меня очень упрямая охрана. Как ты себя чувствуешь? Скайуокер пожал плечами. Дело в том, что он слишком много чувствовал, но не стал говорить об этом вслух. Казалось, та его поняла. — Я рада, что ты мне позвонил, — продолжила она. — В тяжёлые минуты никому не стоит оставаться в одиночестве. Энакин согласился с ней. Он не мог посмотреть ей в глаза, когда прошептал: — Спасибо. Они просидели в тишине какое-то время. Юноша не знал, что сказать или как это выразить, потому что внутри всё смешалось в большую кучу слов, дискомфорта и надоедливых, настойчивых мыслей вроде: «А если бы ты не был сейчас жив, то ты бы не чувствовал всего этого...» Наконец Падме нарушила тишину: — Не знаю, знаешь ли ты, — начала она медленно и задумчиво, — но я и сама уже какое-то время борюсь с депрессией. Энакин мельком взглянул на неё и покачал головой. — Нет, я не знал. — Да, — сказала сенатор. И внезапно она выглядела... подавленной. — Где-то год назад я... ну, я не могла ничего делать. Не могла работать. Вставать с кровати. Порой и пошевелиться для меня было подвигом. Я перестала говорить с большинством моих друзей и не общалась месяцами с семьёй. Даже сейчас я с трудом могу выразить словами, что я тогда чувствовала. Было просто... больно. Скайуокер теребил рукав туники, не поднимая глаз от ступеней. — Год назад... — Да, — ответила Падме, вздохнув. — Знаю. Он и правда не знал этого. Что ей было... что она так себя чувствовала. Из-за того, что совершила. С ним. Юноша гадал, и не раз, каким был для них всех прошедший год. Когда они считали, что он умер, не зная всей правды. Совершенно не подозревая, что он всё ещё жив. Энакин просто не мог этого понять. Он не знал. — Но должна сказать, — продолжила она, устремив взгляд на горизонт, освещённый одними только огнями города. — Мне лучше. Пусть и самую малость, и то только потому, что мне помогли. Я стала принимать лекарства, виделась с психологом... это заняло немало времени, но в конечном счёте я поняла, что мне действительно нравиться жить. Амидала замолчала на мгновение, а затем ещё чуть-чуть развернулась к нему. — Не буду притворяться, что понимаю, как ты себя чувствуешь. Никто не может в действительности знать, каково другим вокруг. Знаю, будущее выглядит уныло, но мы: Асока, Оби-Ван и я, — мы будем рядом с тобой на каждом шагу. У него не было сил, чтобы ответить, но Скайуокер знал, что Падме поймёт. Он закрыл глаза и опустил голову на ладонь, словно та была неподъёмным грузом. Его переполняли чувства и в то же время на душе была пустота. Но было что-то такое в... присутствии кого-то рядом, достаточно близком, чтобы ощущать его и без Силы. Сенатор выждала несколько минут, прежде чем вновь заговорить. Её голос был тих, мягок, но в нём слышалась нотка неуверенности: — Я тут подумала... решать тебе, конечно, но... если не хочешь сегодня оставаться в одиночестве, то я с радостью приглашаю тебя к себе. Просто, чтобы у тебя была хоть какая-то компания. Если хочешь. Энакин поднял голову, и, к его удивлению, Падме не отрывала взгляда от своих рук. Было слишком темно, чтобы разглядеть её лицо, но Скайуокер мог ощутить Амидалу в силе. Искреннюю, заботливую и сострадательную. Казалось... он в хороших руках. Более того, она выглядела настоящей. И, по правде говоря, ему этого достаточно. Пока что.***
Они отправились в апартаменты Падме. Как и её хозяйка, квартира казалась другой. В вечернем тусклом свете, она выглядела более приглушённой и менее изысканной. Они практически не говорили. Амидала провела его в комнату с искусственным камином, который действительно грел, и принесла два тёплых одеяла. C-3PO вручил им по кружке горячих напитков, и в конечном счёте Энакин почувствовал, как буря эмоций, бушевавшая в нём на протяжении нескольких дней, поутихла, заменившись на время безразличием. Наконец его глаза начали слипаться. Этой ночью ему приснился сон. Он парил в бесконечном тумане, не видя нигде поблизости земли. И чувствовал, как что-то или кто-то, использует чувство глубже Силы... Изображения начало принимать очертания в зеркале или же в воде, которых не было всего секунду назад, и Энакин догадался, ещё до того, как оно полностью сформировалось, что увидит в нём самого себя. Разве что выглядел он совсем по-другому: здоровее, счастливее, решительнее, хотя и с долей неуверенности в себе. Его лицо не было впалым, не таким усталым. Не было в нём и отчаяния. Но это был всё равно он. Энакин. — Всё в порядке, — произнесло отражение. — Ты ни в чём не виноват. — Но всё равно больно. — Настолько, что Скайуокер едва ли мог говорить сквозь боль. — Знаю, — проговорил другой он. — Но подумай вот о чём: ты дважды пережил рабство. Ты чувствуешь всё это только потому, что он хочет, чтобы ты ненавидел себя. Сидиус может контролировать тебя, не пошевелив при этом и пальца. Не позволяй. Ему. Этого. — Я просто не могу вспомнить, — отчаянно говорил Энакин. — Прошу, помоги мне вспомнить. Может, тогда мне будет лучше. — Это невозможно, — ответило отражение. — Я больше не существую, но ни я ни твои воспоминания не нужны тебе. Всё, что нужно, уже у тебя есть: твои друзья. Доверяй им. — Я доверяю. — Хорошо, — сказал другой он, исчезая в тумане. — А теперь иди и покажи мне, на что способен.***
На следующее день за завтраком Скайуокер был поражён тем, насколько лучше себя чувствовал. Падме вела себя настолько обыденно, занимаясь, по всей видимости, своими привычными утренними делами. Она сидела рядом с ним за столом, листая что-то на датападе. У неё были хорошие повара, и сенатор уже знала его предпочтения в еде. Тишина, воцарившаяся между ними, была приятной, но юноша всё равно чувствовал, что должен что-нибудь сказать. — Я прочёл твоё письмо. Амидала оторвала взгляд от датапада с облегченным выражением на лице. — Я всё гадала. — Я не виню тебя. Та печально улыбнулась. — Я бы поняла, если бы винил. Он опустил глаза в тарелку и произнёс: — Я пытался. Думаю, так бы поступил любой нормальный человек. Но во всём этом нет ничего нормального. Я пытаюсь перестать отрицать собственные чувства. — Это хороший шаг, — сказала сенатор, теребя салфетку. — И довольно трудный. Я рада, что ты заботишься о себе. Скайуокер пожал плечами. — Стараюсь, во всяком случае. Она спросила: — Хочешь сходить со мной в Сенат? Просто прогуляться? Он прикусил губу и покачал головой. — Может, в другой раз. Амидала усмехнулась, пряча улыбку за чашкой кафа. — Конечно.***
Было что-то... интересное в Падме. Видите ли, в понимании Энакина, у неё не было специфического присутствия. Она добра, с ней приятно проводить время, но её нет в целой картине. Сенатор появилась на ней ещё со времён его второй попытки убить Оби-Вана (о чём он старался думать как можно меньше, и был рад, что не преуспел), но такие моменты и моменты, которые они проводили вместе, отделяли её от всего остального. Возможно, дело в её отношении к нему. Падме, как и Оби-Ван с Асокой, говорили с ним естественно. Казалось, что им всё равно, хотя Скайуокер был уверен в обратном, что он не помнит их в прошлом. Они с Падме были женаты, но от него ничего не ждали, словно и не было никакого брака. Амидала давала ему шанс двигаться в своём темпе, и ему это нужно. Она была понимающей, терпеливой. И юноша действительно чувствовал эту любвь, исходящую от неё, но при этом сенатор вела себя так, будто не ждала ничего в ответ. Падме существовала отдельно от него, но если ему требовалась её поддержка, она тут же была рядом. Да... было в ней что-то такое...***
Они продолжили видеться и после той ночи. Постепенно Падме из того присутствия где-то там превратилась в кого-то, кто действительно был рядом. Она беспрерывно работала днём, поэтому они беседовали по ночам, на первых порах ни о чём. Сенатор пересказала ему свой день, разглагольствуя на очень личные темы. Его не очень интересовало, чем она занималась на работе, но Скайуокер слушал. Некоторые проблемы казались ему мелкими и незначительными, но они волновали её и это главное. Амидала боролась на политической арене за окончание войны, и Энакин не был уверен, что она преуспеет из-за такого фактора, как ситхи, но решил не высказываться по этому поводу. Потому что юноша знал, что всё это очень важно, пусть и выше его понимания. У Падме столько политического влияния, что Скайуокре отчасти был поражён тем, что она вообще с ним носится. Последнее замечание заставило его внутренности, эм, слегка трепетать. И ведь действительно, Падме выбрала его, или они выбрали друг друга ещё до начала войны, когда она уже была сенатором, а он был на месте Асоки. Эти детали Энакин знал. Что касается более интимных подробностей, то... он начинал понемногу понимать. Порой ему внезапно вспоминалась вся эта «она пожертвовала меня Тиранусу» ситуация. Но на это всё и заканчивалось... потому что он знал, как выглядит и чувствуется раскаяние, потому что и сам его испытывал. И Амидала явно раскаивалась. Когда сенатор сказала, что ей жаль, что она так поступила, Скайуокер был уверен, что её слова искренни. Без тени сомнения. И, по правде говоря, какое право он имеет обижаться на неё, когда сам натворил столько всего и отнял столько жизней? Так что Энакин доверял ей. Просто не мог не доверять. Да и как? Она ведь такая искренняя. Всё время старается не врать и вкладывает столько усилий в помощь людям, что под вечер валится с ног. И после всего этого, после дней неустанной борьбы за, возможно, гиблое дело, Падме находит время поговорить с ним. Разговоры с ней ложились бальзамом на душу, и Скайуокер старался изо всех сил не зависеть от них. Потому что сейчас ему, как никогда ранее, нужно быть самостоятельным. Ради собственного же блага.***
Всё шло на лад. Пускай и понемногу, но, если честно, с быстрыми изменениями Энакин бы не справился. Он по-прежнему чувствовал себя... хрупким. Словно все осколки, из которых юноша был собран, держались на тоненьком слое клея, используемом детьми для разных поделок. Одно резкое движение и всё рухнет. Скайуокер по-прежнему с трудом переживал день за днём. Если ему удавалось вообще подняться с кровати, то остальными делами уже было заниматься легче. Если он мог найти в себе силы или волю выйти из комнаты, то день уже можно считать удавшимся. Наконец вернулись Оби-Ван с Асокой. Они были вымотаны, но рады быть дома. Несколько царапин да синяков, но в целом в порядке. Джедаи бездельничали несколько дней, отдыхая как телом, так и духом, и Энакин старался, как только мог, прикладывая максимум усилий быть самым активным из их троицы. В его жизни не было ничего лёгкого, но что-то давалось определённо легче другого. Проще всего ему было делать что-то ради близких. Юноша проводил больше времени с Падме. Её проект, комитет, над которым она так упорно работала, наконец был завершён, и теперь сенатор выглядела беспокойной и взволнованной. Когда во время одного из ночных разговоров, Амидала снова спросила его, сходит ли он с ней в Сенат на заседание, на котором наконец выяснится: примут сепаратисты их предложение или нет, — прибавив, что не хочет там быть в одиночестве, Энакин согласился. Опять же, Скайуокера мало волновало то, о чём она говорила, да и большую часть он не понимал, но ему хотелось, чтобы у неё всё получилось, и он не против провести с ней побольше времени. Они пролетали мимо Храма, и юноша в который раз с грустью подумал о том, что ему нельзя летать. Энакин был уверен, что ничего плохого не случилось бы, окажись он за штурвалом, потому что у него не было приступов уже месяца два, но разочарование во взгляде Оби-Вана, когда они с Асокой в последний раз приняли плохое решение, до сих пор преследовало его. Падме представила его мужчине, которого та в шутку назвала товарищем по правосудию, Бейлу Органе, и к настоящему моменту Скайуокера не раз представляли людям, которые его уже знали. Юноша рассеянно наблюдал, как Амидала ходила кругами, делая звонки в последние минуты, стараясь занять каждую свободную секунду, и Энакин чувствовал, что не может ей ничем помочь. Наконец они отправились к огромной сенатской зале с сотнями и сотнями круглых репульсорных платформ-лож. Вокруг царила суматоха, он сидел рядом с Падме, которая ёрзала, дрожала в ожидании. Сила была пропитана нервным напряжением. Зал практически был практически переполнен напряжением. В этой атмосфере все эмоции словно бы приглушились, что для него не в новинку. В центре комнаты начала подниматься на штыре одинокая платформа. На ней стояло три фигуры: лысая женщина с белой кожей, высокий чагрианин с рогами и пожилой мужчина, выглядевший... почему-то знакомым. Скайуокер полагал, что это и есть Верховный Канцлер Республики, и чувствовал себя немного глупо от того, что до сих пор не знал, кто все эти люди. Все замолчали, и первым заговорил чагрианин, сказав вступительное слово перед заседанием, а затем старик — Палпатин, кажется, — обратился к собравшимся: — Жители великой и благородной Республики, — начал он, и Энакин нахмурился. У него был мягкий, спокойный и тихий голос, и юноша ощутил что-то странное... словно бы подсознательно пытался вспомнить о чём-то, но не понятно о чём... Канцлер продолжал говорить: — Последние несколько месяцев группа из двенадцати чиновников без устали работали над составлением мирного предложения, которое мы уже представили лидерам сепаратистов. Это предложение было обнародовано три дня назад, и сегодня мы все здесь собрались, чтобы узнать лично от графа Дуку, согласны ли они с нашими условиями. Пожалуйста, проявите терпение, пока мы ожидаем трансляции с Раксуса. Воздух наполнился тихим гулом разговоров, а Падме, казалось, была на грани нервного срыва. Она глубоко дышала, не отрывая взгляда от низа платформы, находившейся прямо над ними, и барабанила пальцами по подлокотникам. Время словно бы тянулось очень медленно, и Скайуокер подумал, что, должно быть, в политическом мире всегда так. Наконец Канцлер снова заговорил из центра комнаты, обратив всеобщее внимание на начало трансляции, и несколькими секундами позднее Энакин вздрогнул, увидев огромную голограмму Тирануса, заполнившую зал. Он отвёл взгляд и старался смотреть прямо, чтобы даже краем глаза не задеть изображение ситха. Амидалу же это никак не задело: она наклонилась вперёд, широко раскрыв глаза. — Мой ответ будет прост, — произнёс Тиранус тем же надменным, снисходительным тоном, каким он всегда говорил со Скайуокером. — В соответствии с решением Сената Конфедерации мы принимаем выше предложение. В то же мгновение Падме ахнула и прижала ладони ко рту. Тиранус продолжил говорить, не оставляя республиканцам ни секунды на выход из потрясённого состояния. — Единственное наше условие: конференция состояться ровно через десять дней в назначенном месте. И хочу сказать, что если Республика попытается выкинуть что-нибудь, что можно рассмотреть как нарушение данных условий, мы больше не будем принимать предложения мирного окончания войны, которую начали вы же. Трансляции окончилась, и ротонда мгновенно взорвалась криками. Энакин слышал, как люди на центральной платформе безуспешно пытались восстановить порядок. В набуанской ложе Падме поднялась на ноги и воскликнула: — Случилось! Случилось, о, пресвятые боги и богини, случилось, поверить не могу, нет, ох... десять дней, хорошо, у нас есть десять дней, всё хорошо, мы справимся, справимся... Центральная платформа уже исчезла, опустившись к своему основанию. Амидала повернулась к Скайуокеру, и тот не мог сдержать улыбку, глядя на её чистый и искренний восторг. Юноша взял её за протянутую руку, и они вышли из ложи. Сенатор продолжала щебетать, повторяя снова и снова одно и то же, и глядя на неё, можно без тени сомнения сказать, что она действительно не могла поверить в происходящее, Энакин и сам был несколько удивлён, не думая, что мир в этой галактике вообще возможен. Падме встречала по пути друзей, пожимая им руки и перебрасываясь парочкой восторженных слов, она обняла Бейла Органу и женщину в белом с короткими рыжими волосами, украдкой глядя на Скайуокера и улыбаясь ему, словно бы уже выиграла войну... Мужчина в тёмной одежде, которого Амидала видимо тут же узнала, подошёл к ней и сказал: — Сенатор Амидала, Верховный Канцлер требует вашего присутствия в своём кабинете. Падме кивнула. — Да, конечно, я сразу же отправлюсь туда. Мужчина не сдвинулся с места. Он одарил её взглядом и добавил: — Он также настаивал, чтобы вы привели с собой мастера Скайуокера. Тут сенатор замерла. Она выглядела немного ошеломлённой и озадаченной, но всё же произнесла: — О... ладно. Спасибо. Мужчина ушёл, и Амидала посмотрела на Энакина с долей неуверенности, выйдя из своего состояния эйфории. — Если ты, конечно, хочешь, — сказала сенатор, указав рукой в сторону коридора. — Не уверена, говорила ли я тебе, но когда-то вы с ним были друзьями. Ему говорили об этом, да, дружба с Канцлером для него не менее странна, чем брак с бывшей королевой. Его чутьё молчало, а Падме, по всей видимости, действительно хотела идти к Палпатину, поэтому юноша лишь пожал плечами и кивнул. Она словно воспаряла духом, и Энакин подумал, что оно того стоит. Они отправились на нижние этажи здания, и Скайуокер понял, что кабинет Канцлера находится у основания огромного зала, откуда и поднимается его подиум. Эта часть здания была поразительно безлюдной, но всё же очень изысканно, богато украшенной, и что-то в обстановке его немного напрягало. Всё тот же мужчина ожидал их у входа в кабинет и кивнул им, тем самым приглашая войти. Они вошли в небольшую прихожую и повернули налево к другой двери, открывшейся перед ними в просторную, выполненную в красных тонах комнату с панорамным окном, за которым можно было увидеть, казалось, весь горизонт. Амидала, приветствуя пожилого Канцлера, выглядела совершенно непринуждённо. Энакин не мог понять причину странного ощущения в Силе... пока старик не обернулся. Вблизи он выглядел совсем, совсем по-другому. Совсем по-другому... Но в то же время ни капли не изменившись... «И как это я... не заметил... этого раньше...» Всё вокруг словно бы потускнело... Юноша краем сознания слышал голос сенатора, звучавший по-прежнему живо, словно бы ничего не произошло... «Бороться, бежать, замереть... что ж, я и впрямь не могу сдвинуться с места, что уже, видимо, вошло в привычку...» Его пульс резко подскочил, выше любого здания на Корусанте. И Энакин чувствовал, что вот-вот умрёт... Ему показалось, что кто-то зовёт его по имени, но он не мог вспомнить его. Скайуокер почувствовал на своей руке ладонь, маленькую и нежную, явно принадлежавшую Падме... Он не заметил, как оказался на диване... «Почему всё вокруг замерло? Почему я здесь? Почему я попался в эту ловушку? Почему я не прислушался к предупреждениям в Силе?» На фоне звучали голоса: один — словно музыка для его ушей, другой — хорошо ему известный, который Энакин не узнавал, но знал, кому он принадлежит... Амидала положила ладонь ему на лоб. — Эни, ты в порядке? Поговори со мной. Всё хорошо. — И часто такое случается, моя дорогая? — Я... не знаю. Энакин? Можешь сказать, что тебе нужно? — Что за суровое испытание, должно быть, выпало на его долю. Представить не могу. Юноша не мог отреагировать. Хотел, но не мог. Страх захлестнул его. Ему было очень-очень-очень страшно. Он не мог отогнать этого чувства, хотя и знал, что ему оно доставляет огромное удовольствие. Но Скайуокер не мог ничего поделать. Ничего. Он в ловушке. Всё. Это конец. — Эни, милый, всё хорошо. Что бы ты не чувствовал, всё хорошо. Ты в безопасности, обещаю. Сидиус... он так близко... слишком близко... сидит прямо рядом с ним... «Право, Падме...» — Моя дорогая, — обратился к ней Сидиус. — Почему бы вам не принести бедному Энакину стакан воды? Возможно, глоток прохлады выведет его из этого состояния. «Нет...». — Эм... — неуверенно произнесла Падме. — Да. Может быть. Ты не против, Эни? Я сразу же вернусь, ладно? «Нет-нет-нет-нет-нет». Дверь с шипением закрылась за ней. Энакин не мог дышать. Комната словно сжималась вокруг него. Юноша ощутил на спине ладонь, опустившуюся раскалённым стержнем, которым клеймят животных. Или рабов. — Ну, ну, — тихо говорил Сидиус ему на ухо, и именно этот голос помнил Скайуокер: жуткий, сухой, хриплый. Он поморщился, жалея, что не может испариться. — Мы же не хотим устраивать сцену перед сенатором Амидалой? И у тебя даже нет светового меча. Даже спустя столько времени джедаи всё равно не доверяют тебе. И у них на то хорошие причины... ты ведь стольких убил... Энакин с большим трудом прошептал: — Оставь меня в покое... — Ты не в праве требовать от меня что-либо, Вейдер, — прошипел Сидиус. При звуке этого имени он, Энакин, снова поморщился. — Уж точно не после того, как ты испортил всю мою работу, проделанную над тобой. И стоило оно того? Лучше тебе в месте, от которого тебе хочется... покончить с собой? — Ты... — юноша запнулся, слыша, как его собственный голос надломился и затих. Он схватился за края дивана. Казалось, больше Скайуокер пошевелиться не мог, сколько бы усилий к этому он ни прилагал. — ... ничего не знаешь обо мне... — О, напротив, — сказал Сидиус. Его ладонь переместилась со спины Энакина на его плечо, и тот вздрогнул. — Я знаю о тебе всё, Вейдер. Я создал тебя. Годами, без твоего ведома, я формировал тебя. Я сделал тебя тем, кем ты являешься, и я так же легко могу тебя уничтожить. По правде говоря... мне кажется, я уже это сделал. Ситх отодвинулся от него едва ли за секунду до того, как дверь с шипением открылась и Падме примчалась к нему. — Вот, — торопливо произнесла она, присев рядом с Энакином. Её присутствия было достаточно для него, чтобы заставить себя повернуть голову в сторону сенатора, но больше он ничем пошевелить не мог. Юноша почувствовал, как она вручила ему что-то холодное в левую ладонь. Сидиус встал с дивана, вновь заговорив фальшивым голосом, голосом политика: — Бедный Энакин выглядит довольно потрясённым. Я не эксперт в таких вещах, конечно, но возможно ему полегчает в Храме джедаев. Скайуокер был настолько шокирован, что посмотрел на ситха с боязливым недоверием. «В Храме? Сидиус... отпускает меня? Взаправду? Он не собирается схватить меня, а затем расправиться с Падме, чтобы замести следы? Отправить прямо на Серенно под видом какого-нибудь груза?» Он настолько был отвлечён этими мыслями, что едва ли заметил, как Амидала помогала ему подняться на ноги. — Жаль, что вы встретились вот так, — говорила она. — Канцлер, я могу вернуться... — Нет, в этом нет нужды, сенатор, — ответил Сидиус... Палпатин... или кто он там ещё. — Я лишь хотел выразить признательность за вашу упорную работу. Уверен, вы заставите Республику гордиться вами на конференции. Падме кивнула. — Благодарю, Канцлер. Это победа для всех нас. Энакин c трудом осознавал, что сенатор вывела его из кабинета, а затем остановилась в прихожей. — Эни? — позвала она, положив ладонь ему на лоб. Тогда его словно окатило ведром ледяной воды, и внезапно он почувствовал особую восприимчивость к окружению. Юноша огляделся, увидев красную комнату с тусклыми лампами и изогнутыми красными диванами. — Ты в порядке? Скайуокер дрожал. Он далеко не в порядке. — Мне нужно домой. Амидала одарила его сочувствующей мягкой улыбкой. — Конечно. Я попрошу Оби-Вана встретить нас. Дорога до Храма прошла как в тумане, Энакину было холодно, тошно, и он был озадачен как никогда прежде. Ему хотелось рассказать обо всём Падме, но его до того охватила болезненная тревога, что Скайуокер не мог произнести ни слова. Юноша не был до конца уверен, где находится, или кто он вообще такой. Один только взгляд на лицо Сидиуса и... Сидиус звал его Вейдером, но это же не его имя, так? Было ли всё это взаправду или какой-то больной шуткой, или глубоко укоренившимся заговором, или лишь виртуальной симуляцией... Лишь оказавшись в безопасности на кухне апартаментов, сидя сгорбившись на стуле с опустившимся перед ним на корточки Оби-Ваном, Энакин вновь смог заговорить. Из-за кружившейся головы ему потребовалась минута, чтобы посмотреть магистру прямо в глаза. Скайуокер сделал глубокий вдох. — Мне нужно тебе кое о чём рассказать.