Battlefield of love

Проснувшись от того, что в бок впилась валявшаяся на полу гильза, Ховард ещё несколько секунд не мог понять, что, собственно, происходит, но ему достаточно было повернуть голову, чтобы полностью прояснить сознание и непроизвольно улыбнуться: Беллами ещё спал. Слушая слегка прерывистое дыхание сержанта, рассматривая его умиротворенное лицо при утреннем свете, вглядываясь в каждую морщинку и неровность на болезненно бледной коже, Ховард чувствовал себя самым счастливым человеком в мире. А в глубине души — самым несчастным. («Сколько часов прошло с того ужина? Не больше десяти. Не верится. Не может столько произойти за такой ничтожный промежуток времени. Не-мо-жет. Который раз я хочу провести аналогию с неудачными фильмами? А ещё думал, что в тот день, когда меня выгнали из университета, слишком много навалилось, смешно. Сейчас я лежу рядом с человеком, которого люблю, наконец-то не боясь себе в этом признаться и не понимая до конца ответных чувств. Но я хочу, чтобы он жил, а не втайне ото всех умирал, обложившись арсеналом небольшой крепости».) Любуясь острыми выпирающими рёбрами, узловатыми мышцами рук, длинными черными ресницами, Ховард решил нарушить умиротворяющее молчание и ласково прошептал: — Командир, пора вставать. Не обращая внимания на сонное ворчание в ответ, Дом взял сержанта за руку. Притянув её к своему лицу, он легко дотронулся губами до каждой костяшки пальцев, закрыв глаза и снова не желая терять редкий момент тихой радости. — Самому-то не тошно? — раздался неожиданно бодрый голос Беллами, скептически следившего за движениями Ховарда, но не скрывавшего удовольствия от происходящего. — Ночью тебя, кажется, романтика волновала в меньшей степени. — Командир всегда прав, — с улыбкой ответил Дом, подползая ближе к Мэтту. — Но ты для меня нечто большее, чем просто командир, поэтому можешь позволить себе ошибку. («Эта ухмылка все-таки когда-нибудь сведёт меня с ума, черт возьми».) — Ошибку, ошибку... А могу я себе позволить поцеловать это нечто большее, чем просто сержант? — Разреши кое-что добавить. Это твоя прямая обязанность после всего того, что уже было, — договорил Ховард, целуя этот вечно ехидно поднятый уголок рта. Снова забывшись от запредельной близости, горячего дыхания и сладких ощущений, они растягивали каждое совместное мгновение. Достаточно было лишь просто находиться рядом, чувствовать тепло любимого (кажется, у одного из них теперь сомнений в этом не возникало), чтобы на некоторое время терять ход времени и ощущение реальности. А реальность, жестокая и явно бессердечная, не могла так долго не напоминать о себе. Она вообще любит привлекать внимание к своей обезображенной наружности в самые заветные минуты. Хриплые звуки, вырвавшиеся из груди Мэтта и резко перешедшие в кашель, заставили Дома оторваться от сержанта, но только лишь для того, чтобы аккуратно помочь сесть, рефлекторно протянуть какую-то тряпку, а самому отвернуться. Смотреть было невыносимо, оставалось только пытаться думать. («Что со мной? Господи, я не могу вынести этого, не могу. Я видел войну, видел смерть, но видеть то, что происходит сейчас... Боже, что со мной? Почему все так? Так...сложно? Я не могу».) Дождавшись прекращения захлёбывающегося лая, Ховард заставил себя посмотреть на сержанта, с трудом превозмогая заполнявшее его до краев желание разрыдаться от собственного и чужого бессилия. Однако вид бледного лица с размазанным красноватым пятном на подбородке добавил в чащу ту самую недостающую каплю. Всхлипывая и глотая соленые слезы, Дом хотел приобнять сержанта за шею, но резким рывком протянутая рука была перехвачена у запястья и силой отведена в сторону. Опешив, Ховард приоткрыл рот в непонимании, но неприятно знакомый сверлящий взгляд и злобно сдвинутые брови оборвали уже готовые вырваться вопросы на полуслове. Отпустив запястье и встав на ноги, сержант описал несколько кругов по палатке, остановился спиной к Дому и процедил сквозь зубы: — Уходи. Подождав несколько секунд и не услышав никакой реакции, кроме участившихся прерывистых вдохов, Беллами поднял голову, будто вспомнив о чем-то, как вдруг внезапно повернулся всем телом и с силой ударил рядового, все ещё полусидевшего на полу, ногой в живот. — Будешь мне тут ресницами хлопать? Будешь мне тут сопли разводить, щенок? — заорал он на согнувшегося от боли и неожиданности рядового. — Может, ты мне ещё и посоветуешь в больницу лечь? Хочешь пожалеть меня? Мне нахуй не сдалась твоя жалость. Убирайся. С этими словами он отыскал глазами шинель рядового, поднял её с пола и бросил к ногам Дома, едва начавшего приходить в себя. Пока Ховард вытирал ладонью мокрое лицо, подбирал злополучную мятую вещь и пытался подняться на нетвердых ногах, то и дело хватаясь за место удара, Беллами не сводил с него сверкающих от ненависти глаз. Доковыляв до выхода, Дом не мог не обернуться на сержанта, теперь достававшего из неброского кармана рюкзака что-то с тонкой блестящей иглой. — Что, мне ещё есть то, чем тебя можно удивить? Опиаты это, рядовой, опиаты. Не поверишь, но не тебе одному тут больно. И ещё я почему-то уверен, что в твоих интересах не распространяться о новых приключениях и открытиях перед взводом, а передать от меня сообщение о внештатной остановке на сутки. Кстати. Я никогда не ошибаюсь. ___________________ Не чувствуя резавших ноги камней и царапавших лицо веток, Дом хромал по той же дороге, которая вчера вела его под дождём к брезентовому убежищу больного (в том числе и на голову) сержанта. Он не знал, как будет объяснять сослуживцам своё ночное отсутствие и синеватый след под рубашкой. Впрочем, эти проблемы начинали волновали его меньше всего, стоило представить перед собой неестественно бледное лицо Беллами, то ласково ухмыляющееся и тянущееся к его, Ховарда, губам, то искаженное ненавистью и болью от болезни, сам факт которой с трудом укладывался в голове. («Почему он прошёл обследование в гражданской клинике и не сообщил командованию? Как он без проблем ушёл из элитной снайперской части, но оставил оружие? Вообще плевать я хотел на его карьеру, почему он, черт возьми, не хочет жить? Ну, нормально жить, хотя бы как люди, диагностировавшие болезнь и готовые бороться за своё существование. Этот сукин сын хочет страданий, а не сострадания, я так понимаю. А скорость? У всего теперь отмечаю лишь скорость и длительность. Скорость, с которой рак, в котором я ничего не понимаю, кроме того, что это дело плохо, распространяется в его лёгких. Скорость, с которой он бьет меня сначала словесно, потом физически. Скорость, с которой у него меняется неуравновешенное настроение. Скорость, с которой развиваются наши, хм, отношения? Отношения, смешно. Не зря он назвал меня девчонкой. Я и есть девчонка. Ну, в нынешней армии же бабы для чего нужны? Чтобы остальные не руки не стёрли до мозолей, правильно. Я несчастен не в глубине души, нет. Черт, и почему именно эта жизнь — моя жизнь?»)