Battlefield of love

Дом уже полчаса полулежал, прислонившись спиной к шершавой коре дерева, и вертел мятую бумажную упаковку, один вид которой разрывал его на два желания: разорвать, сжечь, выбросить эту ещё хранившую пару сигарет бумагу (кому чужды ненависть и обида?) или долго не выпускать её из рук и вдыхать терпкий, но по-особенному приятный запах табака (дерьмо вроде чувств тоже случается). Кажется, сержант не захотел устраивать новую разъяснительную беседу о том, что младшие чины позволяют себе такую низость, как мелкая кража. («Если, конечно, он вообще отметил пропажу того, что уходило у него брикетами».) Темное пятно под рёбрами сперва вызывало у Дома смутные опасения о сохранности внутренностей, но выматывающий стресс постепенно заменял любые сомнения безразличием. Место удара все ещё заставляло рядового морщиться от неосторожных движений, но за несколько часов с болью получилось (впрочем, просто пришлось) свыкнуться. И за берцами тоже вернуться пришлось. («Спасибо, что бросил их снаружи. Я уже не знаю, кому эта благодарность предназначается, но спасибо».) Наверное, несколько дней назад неожиданный привал заставил бы его незаметно изобразить характерный жест рукой, прошептать слово «yes» и на сутки забыть о тяжелом армейском рюкзаке с натирающими плечи лямками. Вернуть бы только эти «несколько дней». А стало бы от этого лучше? Расширяющиеся при виде сержанта зрачки никуда бы не исчезли... Сейчас ему хотя бы просто удалось ненадолго вырваться из круга сослуживцев, падких на истории не меньше визгливых сплетниц и горевших желанием узнать, где же это он, Ховард, пропадал целую ночь. («Надеюсь, у них не хватит ума и скуки на то, чтобы решить, что есть варианты интереснее, чем "отматывал штрафные круги и драил за ними грязные ложки". Придурки».) Как тяжело бывает расставить в шкафу хаотичную свалку предметов, так же трудно навести порядок в голове, если все мысли и чувства разрозненны и противоречивы. Только врождённый самоконтроль и нежелание признавать степень отчаяния, даже мысленно отпуская насчёт своего состояния чёрные шутки (у него в этом плане был достойный пример для подражания), сейчас помогали Ховарду сохранять относительное спокойствие и не бросаться в крайности. Новизна ощущений, тоже имевшая место быть, была своеобразным кислородным баллоном для аквалангиста, камнем ушедшего на дно. («У всех время первого настоящего "интереса" — отрочество, а я решил отличиться. В двадцать лет врезался сердечком в этого мудака. Во всех баб врезался разве что хуем... Перепихивался и забывал, а тут вдруг потерял управление. А ведь правá ни на вождение хуем, ни на вождение вот ещё мозгом, например, не выдают. Я все думал, откуда столько драмы в личных отношениях. Люди с тормозами управляться не умеют. Дошло. Осталось понять, что делать: перевестись в другую часть я не могу, сдохну без него. И он без меня тоже. Я смогу убедить его, я вижу, что наше неравнодушие взаимно. А вот и слезы, кажется, навернулись, пора заканчивать с самокопанием».) Засунув пачку в карман, Дом встал и, пребывая в безнадежно грустном, но отчаянно решительном настроении, побрел к лагерю, вытирая глаза, тихо проклиная бытие и предвкушая только новую порцию уже полюбившего пайка. Но разве можно ограничиться «только»? Это было бы слишком скучно. ___________________ — Не верю своим глазам, кто удостоил нас вниманием! Ребята, вы тоже это видите? Что ж, рядовой, я в курсе Ваших опозданий, но чтобы не успеть даже на обед... Открывшаяся картина заставила Ховарда замереть со слегка приоткрытым ртом. Десять пар глаз, принадлежавших бесшумно сидевшим по периметру солдатам, при виде Дома опустились в землю, но в еще двух глазах, голубых и прищуренных, невозможно было найти признаки смущения или вины. — Садитесь, рядовой, не лишайте бойцов возможности начать скромную трапезу, — наигранно радушно улыбнулся Беллами, раскачивающейся походкой подходя к рядовому и сильной рукой опуская его на лесную почву. — К тому же, сегодня я решил присоединиться в этом занятии к своим подопечным, так сказать, приобщиться к простому быту. Я как раз начал рассказывать Вашим товарищам о настолько интересных вещах, что все их прежние беседы чудесно прекратились. Бросив Ховарду в руки тяжёлую консервную банку и ещё раз оглядев притихший отряд, сержант, кажется, остался доволен созданной атмосферой. Засунув кисть в карман брюк, пошарив в нем и не обнаружив искомого, Беллами щелкнул пальцами и протянул Ховарду руку, подняв в намеке бровь. Без разговоров получив пачку назад и закурив, он жадно затянулся дымом, впрочем, не скрыв от одного Дома подавленное желание зайтись кашлем. — Рядовой, я, конечно, бываю слаб, но до состояния сувенирной лавки на набережной ещё не дошёл. Раз уж мы заговорили о слабостях, а я, скажем так, почти спустился с небес на бренную землю, чтобы проповедовать слабым истину... Пафосно, не находите? Да что вы все вообще можете понять, придурки. Рядовой, Вы тоже находите их придурками? Что, неожиданно? Я вижу Вас насквозь, Ховард, и вчерашний вечер лишь помог мне лучше понять, какой Вы за человек. Все остальное было, наверное, побочным эффектом. Разведя при этих словах руки в стороны, Беллами явно был доволен и чувствовал себя центром всеобщего интереса, он упивался чужими эмоциями и вниманием. Но представление, в котором сержант был гвоздем программы, только начиналось. Слегка подняв голову, чтобы усилить впечатление превосходства, Мэтт продолжал. — Вот, рядовой, кажется, обескуражен тем, что я знаю о нем больше, чем написано в личных делах и сказано им самим в каком-то глупом исступлении. Предлагаю слегка уравнять наше положение! — Беллами картинно вскинул руки вверх. — Теперь я расскажу о себе. Осмотрев солдат ещё раз и на секунду задержав взгляд на закусившем губу Доме, сержант продолжал. — Власть, управление. Звучит жестко? Возможно. Но я стремлюсь к их достижению, к их реализации. Ощущения контроля есть то, ради чего я живу. Особенно, если речь идёт о чьей-либо жизни. Я осуществил неплохой переход от подростковых попыток организовать музыкальную группу, которая якобы должна была владеть всеми умами планеты (да, Ховард, именно в голосе была проблема), до вполне реалистичной карьеры профессионального снайпера. Знаете, почему именно снайпера? Я шёл не защищать, не сидеть в штабе и строить из себя гениального стратега, я шёл по конкретной стезе убийцы. Наводишь прицел... Бум! — Беллами сложил из пальцев пистолет и изобразил выстрел в неопределенном направлении. — Убийство — высшая степень проявления власти, но даже эта мера бывает скучна. Манипулировать живыми интереснее. А после преступления (да, я вполне осознаю то, что преступил черты закона) следует наказание. А в промежутке — мысли, тяжёлые и сложные для понимания даже самого обладателя... Прежде громкий, почти ораторский голос сержанта почти перешёл на шёпот при упоминании душевных терзаний, взгляд опустился, и Дом, не просто молчаливо слушавший, а лихорадочно искавший в мимике, словах, жестах говорившего проблески светлого разума, теперь так отчаянно закусил губу, что ощутил во рту вкус крови. — Но какая ирония! — вдруг усмехнулся Беллами, отнимая от лица руку в театральном прозрении. — Каждый следующий выстрел в цель, он как вакцина от этих мыслей. Никаких мук совести, никакой вины... Да что вы все застыли, я никого убивать не буду, у меня пока действует иммунитет, — сержант снова развёл руками, как гостеприимный хозяин дома, только что произнесший не понятый гостями тост. — Рядовой, у меня развязалось там на сапоге, не откажите в милости помочь немощному. Опустившись на землю, Мэтт выставил вперёд ногу в тяжёлой обуви и поманил Ховарда рукой. — Это приказ, рядовой. Стальной голос и холодный взгляд не давали права выбора, и Дом, не поднимаясь с коленей, с осторожностью, но совершенно безропотно подполз к сержанту и, периодически бросая быстрый взгляд на лицо, начал возиться с жёсткими прочными шнурками. Цвет лица Ховарда при этом заметно стал на несколько тонов бледнее. Сержант же, докурив, несколько секунд вертел окурок в руках, а затем, состроив довольно мерзкое подобие детской озорной улыбки, метнул его в Дома, вздрогнувшего и зажмурившегося от неожиданности. — Вы так внимательно все слушаете, что даже не хочется вас обделять повествованием, — снова заговорил Мэтт, доставая ещё одну сигарету и зажигалку. — Помните, как в том фильме один сказал: «Знаешь, откуда у меня эти шрамы?» Рядовой, ну хоть это вы смотрели, нет? Смотрите, головой кивает, вроде смотрел. За духовное развитие молодёжи могу быть спокойным. Так вот, предоставляете, у меня тоже шрам есть, а история не менее интересная, хотя и на кино не потянет... Тут Беллами, не в силах держать в себе явно разрывавшие изнутри приступы, резко отпихнул ногой почти закончившего выполнять приказ Ховарда, оправдав специальность и попав в самую больную цель, вскочил и быстро покинул поляну, закрыв рот рукой. А через пару секунд так и не дотронувшийся до еды отряд услышал из леса надрывный кашель, заставивший непросвещенных солдат обменяться непонимающими и явно слегка отупевшими взглядами. ___________________ Когда вечером член отряда вернулся и сообщил, что сержант, цитируя дословно, «просто устал и простужен, а завтра утром всем быть готовым», бойцы разошлись по палаткам, все ещё тихо обсуждая монолог командира и изредка бросая через плечо взгляды на Ховарда. Но Дом не видел их. Он так и лежал на опавших листьях лицом вниз, сжимая в безмолвном отчаянии кулаки и снова глотая солоноватые слёзы, ставшие чем-то неотъемлемым за последний день, а только-только начавшие складываться в общее понимание мысли вновь были разбросаны. Сам же он в который раз шёл к эмоциональному дну.