Инифинт

Мама всем рассказывала, что петь Олеана начала раньше, чем говорить. Вероятно, так оно и было: сколько Олеана себя помнила, она пела всегда. В раннем детстве — в церкви, во время служб, потом — в кабачке «У Грина»: отца убили на войне, мама осталась с Олеаной и её маленьким братом, — пришлось зарабатывать деньги на жизнь. Однажды какой-то хорошо одетый незнакомец, ужинавший в кабачке, поманил к себе Олеану и предложил подзаработать: — Завтра в городском театре «Авэн» в честь праздника будет большой концерт. Я приглашаю тебя исполнить одну песню. Приходи к театру в полдень: тебя будет ждать мой пианист. Разучишь песню и сможешь отрепетировать. Я хорошо заплачу тебе… …Мама уже дремала, когда дочь вернулась с работы. — Меня пригласили завтра выступить в городском театре, — тихонько, чтобы не разбудить Симора, сообщила Олеана, развязывая шнурки утомивших ноги ботинок на высоких каблучках. — Кто пригласил? — спросила мама, приподняв голову от подушки. — Я его не знаю, он ужинал у нас. Может он — хозяин театра? Он обещал мне хорошо заплатить. — О, городской театр!.. ты прославишься… Я была бы рада посмотреть на тебя на сцене, но Симора не с кем оставить, — откликнулась мама. — А что ты там будешь петь? Свою «Соло миа»? — Я даже и не знаю — он мне не сказал… — задумчиво ответила дочь. Её тревожило, что выступать придётся без достаточного количества репетиций. На следующий день у входа в городской театр Олеану встретили двое молодых людей: высокий, лохматый пианист по имени Идэн и элегантный, в костюме с бабочкой, конферансье. Последний проводил Олеану и музыканта в репетиционный зал. Идэн показал партнерше текст песни, которая называлась «О женщинах и мужчинах», и сыграл мелодию. Олеане песня не понравилась. Смысл слов сводился к тому, что дамам нужно заниматься детьми и кухней, а если они берутся за что-то другое — безнадежно уступают мужчинам. Текст был бледен, кустарно слеплен и для шутки неуклюж. — Вот это надо петь? — спросила Олеана. — Вполне серьёзно? — Петь надо вполне серьёзно, а в результате должно быть смешно, — сказал Идэн мрачно. — Вряд ли получится смешно, — усомнилась девушка. — Слушай, — сказал пианист, — за выступление заплатят! Чего тут рассуждать? Смешно — не смешно… Девушка выучила слова наизусть; они с музыкантом долго репетировали, и, наконец, песня зазвучала. Идэн проводил свою напарницу в гримерную. Костюмер выдал ей длинное голубое платье, очень нарядное, возможно даже слишком нарядное: большой кружевной воротник и пришитые везде, где только можно, блёстки, делали его слегка карикатурным. Постижёр подобрал для Олеаны белокурый парик с серебряным обручем вокруг головы и едва успел наложить девушке грим, как оказалось, что пора выходить на сцену. — Неужели концерт уже начался? А как же генеральная репетиция? — удивлённо спросила Олеана у своего партнера, зашедшего за ней в гримёрку. — А зачем тебе генеральная репетиция? — полюбопытствовал Идэн, заменивший перед выступлением свою, видавшую виды куртку на чёрный фрак и манишку. — Мы же ни разу не пели со сцены! Такой большой зал… Услышат ли нас в задних рядах?! — Не волнуйся. Услышат. Артисты поднялись по лесенке, ведущей к кулисам, и вышли на сцену. Стоя за закрытым занавесом, они услышали, как ведущий объявил: — Олеана Мэй и Идэн Ковард! Песня «О женщинах и мужчинах»! Послышались аплодисменты. Занавес поднялся. Олеана почти не видела лиц, но сознавала, что на неё смотрит огромное количество глаз. Как ни странно, она не очень волновалась: в кабачке «У Грина» Олеана привыкла выступать на публике; к тому же, в прокуренном обеденном зале она пела, стоя почти вплотную к слушателям, сейчас же зал был хоть и велик, но достаточно далёк. Артисты поклонились. Им снова захлопали. Идэн уселся за рояль и заиграл вступление. Олеана начала петь. Обычно после первых же нот она растворялась в своем исполнении настолько, что если бы рядом вдруг началась стрельба или с небес слетели бы ангелы, — она заметила бы это не сразу. Но, не проникнувшись словами песни, она, отстранённо контролируя звучание собственного голоса, — как если бы механически воспроизводила мелодию на флейте, — подобно раздувающему щёки уличному музыканту, выводящему жалобную «И сир я, и беден» и в то же время видящему летящие в его шляпу монеты, — одновременно могла наблюдать за происходящим вокруг неё. А происходило нечто странное. Лица слушателей выражали непонимание и недоумение. В зале появился шум: кто-то смеялся, кто-то свистел, кто-то стал пробираться к выходу… До девушки долетали негодующие возгласы об оскорблении Её Королевского Величества… — Занавес! — вдруг закричал кто-то. — Опустите занавес! Тяжёлые бархатные шторы скрыли сцену от зала, и тут же к артистам бросились вооруженные стражники. Испуганной Олеане не дали даже снять грим и переодеться. С головы её один из стражников сорвал белокурый парик, открыв её собственные, русые, тут же рассыпавшиеся по плечам волосы. Ей связали руки и увели со сцены. На улице её затолкали в повозку и увезли куда-то вместе с музыкантом, конферансье и большим количеством незнакомых Олеане, насмерть перепуганных людей. Мрачное здание с решётками на окнах встретило Олеану. По длинным коридорам с глухими дверями её привели в каменную каморку и заперли. Олеана старалась объяснить себе происходящее, но понимала только одно: домой она сегодня не вернётся, и мама сойдёт с ума от волнения. Девушка прилегла на железную койку… Может быть, то, что она пела, нельзя было петь? Она вспоминала слова песни: «Место женщин — у печи, им лучше делать калачи, а подписывать законы — привилегия мужчин…» Неужели кто-то мог усмотреть в этой фразе оскорбительный намёк на Её Королевское Величество? Это же шуточная песня!.. Из-за чего поднялся такой шум в зале? Почему её схватили?.. Олеана долго строила догадки, но не нашла ответа и, наконец, уснула, — прямо в голубом концертном платье и с остатками грима на лице. Утром стражники разбудили её. На встревоженные вопросы и просьбы объяснить, что случилось, они не отвечали. Её привели в большой кабинет с деревянным столом, за которым сидел усатый, похожий на кота мужчина. Он был одет строго и официально. Два стражника встали у дверей. Олеану усадили посередине кабинета на железный стул, ножки которого были привинчены к полу. — Я — Блэйк, дознаватель Секретного Департамента охраны Её Королевского Величества, — сказал ей мужчина с усами. — Ты должна отвечать на мои вопросы — правду и только правду. В углу помещения, за маленьким столом с бумагой и чернильницей, сидел другой человек, готовясь записывать. — Имя? — спросил Блэйк. Олеана представилась. — Возраст? — Шестнадцать лет, — сказала Олеана. — Простите, господин Блэйк, вы не могли бы мне сказать, что случилось? Моя мама… — Здесь вопросы задаю я, — заявил Блэйк довольно резко. — И не я тебе, а ты мне должна будешь ответить, что случилось. Дальше. Род занятий? — Что? — не поняла Олеана. — Чем ты занимаешься? — пояснил Блэйк. — Я пою. В кабачке «У Грина». — Каким образом вчера ты попала на сцену городского театра «Авэн»? Олеана начала рассказывать по порядку: как её пригласил принять участие в концерте незнакомец в кабачке, как у театра её встретили музыкант и конферансье… Тут в кабинет вошёл человек в тёмном, наглухо застегнутом сюртуке и чёрных перчатках. Он холодно и пристально взглянул на Олеану. Блэйк представил его, как господина Умари, своего коллегу. — Продолжайте, — бросил вошедший и присел сбоку у стола. Олеана, которая уже было освоилась в разговоре с Блэйком, отчего-то смешалась при появлении его коллеги. Что-то в нём вызвало у неё безотчетную тревогу: как будто целое облако холода вошло с ним в кабинет. Она замолчала. — Ну! — проговорил новопришедший. У Олеаны почему-то стал заплетаться язык. Ей показалось, что она в чём-то провинилась. Может быть, ей не следовало петь вчера на сцене? Но ей обещали заплатить, ей нужны были деньги. Кажется, она не делала ничего плохого… — Музыкант сыграл мелодию и дал мне разучить слова, — проговорила она. — С её слов, это было уже в театре, — пояснил новопришедшему Блэйк. — Уже в театре? — с насмешкой повторил господин Умари. — А музыкант уверяет, что даже не подозревал, что ты станешь исполнять на мотив государственного гимна этот крамольный бред! «О, Господи, — подумала Олеана, — так вот что это была за мелодия…» Новый государственный гимн Вэтландии появился на свет шесть лет назад, с приходом к власти королевы. Прежний гимн, посвящённый правителю-мужчине, девушка хорошо знала, а вот новый ей как-то ни разу не довелось услышать… Теперь Олеана поняла, за что арестована: вчера в театре «Авэн», на глазах у сотен людей, она глумилась над главной песней страны! — Давай-давай, продолжай, — с угрозой сказал господин в чёрных перчатках. — Что было дальше? — Всё, — пролепетала Олеана. — Я вышла, стала петь… — и всё… Я думала, что это обычная песня… — Ты не знакома с государственным гимном? — ледяным тоном спросил Умари. — Нет, — виновато призналась Олеана. — Приведите сюда музыканта, — приказал дознаватель стражникам. Ввели длинного, растрёпанного и очень бледного Идэна. — Кто сочинил текст, который пела вчера в театре вот эта девица? — в упор спросил его господин Умари. — Я не знаю, господин дознаватель, я только играл… Я больше ничего не знаю, — заговорил Идэн сбивчиво. — Играл гимн? — уточнил господин Умари, сверля его взглядом. — Я не знал, что она будет петь эти ужасные стихи, — оправдывался Идэн. — Вы с нею не репетировали? — поинтересовался господин Умари чрезвычайно язвительно. Идэн смешался. Он не знал, что говорить. — Вы с нею не репетировали? — настойчиво повторил господин Умари, от которого, очевидно, не так-то просто было отвязаться. — Нет, — наконец выговорил Идэн. — Так и вышли на сцену, без репетиций, и твоя партнёрша ни разу до этого не спела под твой аккомпанемент? — господин Умари никак не хотел оставить Идэна в покое. Тот неуверенно кивнул. — Она сказала тебе: ты сыграешь гимн, а я его спою? Весь зал поднимется с мест? Люди будут подпевать нам? Так она сказала?! Да или нет?! — Она сказала: сыграешь гимн, а я спою… — проговорил Идэн крайне неуверенно — очевидно, чувствуя подвох. — И когда ты увидел на ней эту пародию на королевское платье — тоже ничего не заподозрил? — коварно спросил господин Умари. («Серебряный обруч на парике! Намёк на королевскую корону?! Как же я сразу этого не поняла?..» — пронеслось в голове у Олеаны.) — И когда услышал, что песня называется «О женщинах и мужчинах»? — продолжал господин Умари. — Самое подходящее название для гимна, да?! Идэн понял, что попался в ловушку, и замолчал. Умари переглянулся с Блэйком. — Я ещё разберусь с тобой, — пообещал он пианисту. — Уведите этого, — приказал он стражникам. — И приведите сюда того, кто вёл концерт! Конферансье тоже был очень бледен, ворот его рубашки был расстегнут, и бабочка отсутствовала. Господин Умари велел ему объяснить, каким образом номер Олеаны и Идэна попал в программу концерта. Тот не смог ответить ничего внятного. — Кто утверждал программу? — спрашивал у него господин Умари. — Управляющий театром «Авэн», — потерянно отвечал конферансье. — Там был номер «О женщинах и мужчинах»? — Был, — неуверенно отозвался конферансье. Тогда господин Умари приказал принести протокол допроса управляющего театром и отчётливо зачитал вслух его показания о том, что номера с подобным названием в утверждённой им программе не было. Конферансье смешался. — Отвечай, — грозно приказал ему господин Умари. — Мне дали денег, чтобы я включил номер в программу без ведома управляющего… — признался конферансье дрожащим голосом. — Кто? — Вот она! — ведущий не глядя указал на Олеану. — Я?!.. — тихонько спросила девушка. Глаза её сами собой округлились. — Ты, ты, — с досадой подтвердил молодой человек. — Кто она? Как её имя? Давно ты её знаешь? — спросил его Умари. — Я её не знаю. Она пришла перед концертом ко мне в кабинет. Сказала, что она — артистка, хочет исполнить песню, чтобы прославиться на весь город. Я, конечно, хотел отправить её к управляющему, но она предложила мне сто шильдов… Конферансье добавил, что не смог отказаться от таких денег и, нарушив правила, выпустил самозванку на сцену. — Ты дала ему сто шильдов? — спросил Блэйк у Олеаны. — Столько денег я никогда в руках не держала… — девушка продолжала изумлённо смотреть на обманщика-конферансье округлившимися глазами. — Врёшь, — крикнул конферансье, обернувшись к ней. — Ты дала мне денег! Сто шильдов! Вспомни — у тебя ещё пудреница выпала из сумочки, когда ты их доставала! Мог ли человек, не моргнув глазом, лгать так подробно? Олеана даже усомнилась на секунду, не было ли всего этого на самом деле? Может быть, он с кем-то её перепутал?.. — Какие разъяснения ты можешь дать по поводу сказанного? — спросили Олеану, когда конферансье увели. Олеана честно постаралась объяснить, как всё было на самом деле. Она повторила, что текст песни ей дал музыкант, что она не узнала мелодию гимна, что конферансье солгал или ошибся: она не давала ему денег, да и быть у неё не могло такой суммы: семья её бедна, они еле сводят концы с концами… Но дознаватели были настроены скептически. Из всего, что слышали, они были готовы поверить только в одно: что гость кабачка «У Грина» не был выдумкой Олеаны. У девушки требовали назвать его имя: допрашивающие были уверены, что он хорошо ей знаком. Олеана сказала, что приняла его за хозяина театра. Её подняли на смех: владелец, как оказалось, был в отъезде, и по возвращении его ожидал «приятный сюрприз», — театру угрожало банкротство. После случившегося скандала посещаемость заведения неминуемо должна была упасть. — А кто придумал нарядить тебя в это платье? Откуда у тебя парик? — полюбопытствовал Блэйк. Олеана объяснила, что все это ей выдали в театре. Тогда дознаватели приказали привести костюмера, а потом — гримера-постижёра. Костюмер — седой взъерошенный старичок — оглядел Олеану, не узнавая её, — или делая вид, что не узнает, — и заявил, что платье, которое на ней надето — не из коллекции театра «Авэн». Гример-постижёр сообщил, что белокурого парика с серебряным обручем он Олеане не выдавал, и грим она накладывала сама… Вокруг несчастной узницы сплеталась какая-то сеть. Кому и зачем это было нужно? Почему все, с кем Олеана встречалась в театре, лгали, как будто они сговорились? Кто был этот таинственный незнакомец, который, казалось, не желал ей зла, приглашая её выступить? Неужели это ловушка? Неужели нет выхода, и никто в целом мире не придет ей на помощь?! Мама?.. Чем же может помочь мама… — Что — крыть больше нечем? — ядовито спросил господин Умари, очевидно, увидев растерянность на её лице. — Тогда говори правду! На кого ты работаешь?! Олеане показался издевательским тон дознавателя. Ей стало больно и обидно: ведь до сих пор она не сказала ни слова лжи! — Ты будешь говорить, или нет? — нетерпеливо спросил Умари. Олеана измученно посмотрела на него. — Если ты собираешься молчать, ты об этом пожалеешь! — пригрозил дознаватель. — Что я должна говорить? — жалобно пролепетала Олеана. — Я задал вопрос! На кого ты работаешь?! Кто нанял тебя?! — Он ужинал у нас в кабачке. Я не знаю, как его зовут… — Он велел тебе выступить на сцене? Он поручил подкупить конферансье? Он дал тебе сто шильдов? Он приказал надеть этот балаганный костюм? Он подсунул тебе этот дурацкий текст? В своих чёрных перчатках, с его пронизывающе холодным взглядом, господин Умари был похож на Люцифера. Олеана не могла больше спорить с ним. Допрос продолжался четвертый час. «Если я не соглашусь, конца этому не будет», — поняла Олеана и молча кивнула. — Как его имя? — Я не знаю. Он не представился… — Он дал тебе текст?! — Умари повысил голос. — Да. — Он дал тебе платье?! — Да. — Он дал тебе сто шильдов?! — Да… — И он при этом НЕ ПРЕДСТАВИЛСЯ??!! — закричал на неё Умари так громко, что даже секретарь в углу вздрогнул. — Ты соображаешь, какой бред ты несешь?! — Я не знаю, что я должна говорить… — прошептала Олеана. — Пожалуйста, перестаньте кричать… — попросила она и разрыдалась, как ребенок. — Умари, давай сделаем перерыв, — осторожно предложил Блэйк. Олеана сквозь слёзы увидела неподдельное сочувствие на лице второго дознавателя. — Уведите её, — недовольно сказал Умари. Стражники отвели Олеану в камеру. Она вздрагивала от рыданий, из её глаз текли слёзы. Зачем же так кричать?.. Разве она виновата, что незнакомец не представился?..