Не убавить, не прибавить, не поправить, не направить и на медленном огне всю жизнь гореть… Если дал ты мне, Господь, такую въедливую память, То зачем не дал мне сразу умереть?..
Умари долго скакал по берегу Оуица. Столица осталась позади, вокруг раскинулись поля. Он ощущал горечь, ревность и пронзительную тоску. Он ошибся, но в чём? Он не выполнил свою главную обязанность: не заметил и не предотвратил заговор против Её Величества, но внутреннее чутьё подсказывало ему, что причина его изгнания была в другом. В чём же?.. Ясно было одно — Ильчиэлла больше не хотела видеть его при дворе. Жизнь вдали от неё, без возможности служить ей, теряла смысл. Он остановил коня и позволил тому напиться. Сам он стоял на берегу и смотрел вдаль… Кругом был вольный воздух, небо было затянуто тучами, вороной Король косил на хозяина глазом, спрашивая, долго ли им еще скакать. Потом конь отправился на луг, подкрепиться травой, а Умари присел у воды. Куда теперь лежит его путь? К мачехе и брату в деревню под Коразоном?.. Пить Раяре* с Матильдой и её сожителем и слушать жалобы Серго на жизнь?.. Или поехать во Фрилэнд, к сестре, посмотреть на маленького племянника, которого он ещё не видел? А потом? Наняться матросом на торговое судно? Положение в обществе — последнее, что интересует его в жизни. Море поможет ему забыть свою любовь, и свое прошлое, и начать всё сначала — если это возможно… И никаких заговоров, допросов, счастливых соперников… «А может, — вдруг робко спросил он себя, — пройдет время, и можно будет вернуться обратно?..» «Да перестань, — сердито одернул себя он. — Довольно об этом. Через каких-нибудь полгода о тебе во дворце никто и не вспомнит». Дремавшая гордость всколыхнулась в нём. «Любовь не сильнее меня», — сказал он себе и вдруг вздрогнул. Рассуждения о силе и слабости зачастую оказывались для него болезненны. Он подозвал Короля, забрался в седло и направился во Фрилэнд. Через несколько миль, чтобы срезать путь, Умари свернул в небольшую рощу. Деревья там росли довольно редко: можно было свободно проехать на лошади. Чем глубже, тем гуще становился лес; наконец Умари спрыгнул на землю и повел коня в поводу. Видимо, он сбился с пути: лес не заканчивался. Он поднял глаза: небо было угрюмо тёмным, собиралась гроза. Сосны шумели. Король испуганно прижимал уши. На душе Умари появилась странная тревога. Он даже позабыл, куда направлялся. Смутное ожидание чего-то неизведанного вдруг охватило его. Кроны деревьев склонились от сильного порыва ветра, и с неба полетели редкие белые горошины. Это был не то снег, не то град — небывалое для начала сентября явление. Белая крупа сыпалась все сильнее, ветер подхватывал её и кидал в лицо. Умари надел капюшон плаща и поплотнее закутался. Тропинка, которой он шел, расширилась, превратилась в лесную дорогу. Умари решил, что наконец набрёл на верный путь, и хотел было вспрыгнуть в седло, но тут конь испуганно заржал и прянул назад. — Что с тобой, Король? Спокойно! — проговорил Умари, крепко держа его за узду, но, когда разглядел то, что испугало коня, — дрогнул сам. Из-за облака снега к ним навстречу медленно направлялась человеческая фигура исполинского роста: вровень с могучими соснами. Силуэт был полупрозрачен: сквозь него было видно лес и дорогу, — размыто, как через мокрое стекло. Человек двигался навстречу изумленному Умари, словно живая гора. Он был стар и сед, имел густые брови, глубоко посаженные глаза, бороду ниже пояса, был одет в дорожный плащ. Умари замер и несколько секунд в оцепенении следил за движением гиганта. Метель закончилась также неожиданно, как началась: крупицы снега таяли на мокрой дороге. Вдруг Умари словно прозрел: исполин исчез. Перед путником был пожилой незнакомец обычного роста: выше Умари едва ли на голову. Когда старик подошел совсем близко, Умари увидел, что плащ его вымок. Король успокоился и смирно стоял рядом с хозяином, время от времени пофыркивая и переступая с ноги на ногу. — Здравствуй, путник, — сказал старик. Голос его был глух и спокоен. — И вам здравствовать, — отвечал Умари в непонятном волнении. — Я — Инифинт, — сказал старик. Неужели вот так, запросто, Умари довелось встретить одного из Инифинтов — существ из потустороннего мира, иногда принимавших человеческий облик и бродивших по земным пустыням и лесам? Подобно зелёному лучу восхода, кудесники-Инифинты могли исполнить заветное желание любого человека, но счастливцы, встретившие их, были также редки, как те, кому повезло увидеть на заре зелёный луч. Да и не всякого встреченного Инифинты были готовы одарить благами. Горе было тому, кто показался им неугоден: в гневе Инифинты были страшнее урагана и могли во мгновение ока стереть несчастного с лица Земли. Умари читал об этом в детстве. Он вежливо представился, понимая в душе, что особой нужды в том нет — Инифинты видели людей насквозь. — Принимай мои поздравления, — сказал старик, — у тебя сегодня счастливый день. — Почему? — спросил Умари, предчувствуя ответ. — Потому что ты встретил меня, — отвечал Инифинт, — и я могу тебе помочь. — Но ведь я не прошу помощи, — возразил Умари осторожно. Старик усмехнулся. — При встрече с всесильным нужно пользоваться расположением его духа, — заметил он. — А я сегодня в благодушном настроении. Я готов исполнить любое твое желание. Одно. Выбирай. Я могу всё, поэтому не ограничивай свою фантазию, но помни о последствиях. На размышление у тебя пять минут. Умари знал, что это правда — Инифинт мог исполнить любое желание, как-то: воскресить мертвого, остановить Землю, отправить в будущее, сделать пожелавшего Властелином мира… Он читал, что один из тех, кого Инифинт «осчастливил», загадал «желание желаний» — захотел, чтобы любое его желание исполнялось. Инифинт, смеясь в душе, выполнил и такую просьбу. Продержался счастливец недолго… Богатство, почёт, развлечения текли к нему, как из рога изобилия, и тут же приедались; брошенным неаккуратно словом он убивал — и потом со слезами воскрешал — любимых и друзей, которые после этого отказывались его знать… Кончил он тем, что опрометчиво пожелал провалиться в преисподнюю, не догадавшись, что может сам отменить свое проклятие… Вихрь мыслей пронесся в голове Умари. Он представил рядом с собою Ильчиэллу: не во дворце, а на прохладном и безлюдном берегу озера… но тут же отказался от этой мысли. Сковать своей волей свободу её выбора Умари не мог себе позволить. Тогда что пожелать? Вернуть Серго расположение его возлюбленной? Зная вялого, вечно ноющего Серго, Умари в чём-то понимал дочку мельника, которая предпочла брату ученого сына аптекаря… У Наоми и так все было хорошо: здоровый сын и прекрасный муж. Сделать, чтобы мачеха бросила пить? — Раяре сведёт её в могилу. Но она умрёт тогда со скуки!.. Самому Умари могущество Инифинта было ни к чему. Деньги, слава, власть… — если бы он нуждался в этом, то добился бы без посторонней помощи. Одного он не мог сделать сам: стереть из сердца позор, разделивший жизнь на две части: до того, как он стал предателем, и после. Переход с белой клетки на чёрную на шахматной доске. Шаг из света в темноту. И дороги назад не было. И тут Умари вспомнил, что еще тогда, в крепости, тщетно просил Небеса, чтобы роковые слова стали непроизнесёнными… Даже пяти минут на размышление ему не понадобилось. Он быстро сказал: — Я хочу вернуться в прошлое. В крепость Ашкерот — в тот момент, когда я ещё никого не предал. Старик посмотрел на Умари с большим интересом. — Однако, желание у тебя странное. Ты снова хочешь попасть в лапы палачам? Зачем?! Ведь никто не пострадал тогда от твоего предательства. — Я должен вернуть себе самоуважение, — сказал Умари. — Раз у меня есть такой шанс. — А ты уверен, что на этот раз ты сможешь все это выдержать? — полюбопытствовал Инифинт. — Должен, если не забуду того, что чувствовал потом. — Учти — ты можешь погибнуть! — Honesta mors turpi vita potior **… — пробормотал Умари — по латыни, потому что на родном языке фраза показалась ему чересчур пафосной. — Ну, что ж… Хорошо, — задумчиво сказал старик и вдруг исчез в одно мгновение, словно испарился в воздухе. Умари окружали стены подземелья крепости Ашкерот. Горел огонь в печи. Страшный бородач щипцами держал раскалённый кусок металла… — Какова численность королевского войска? — спросил полковник.***
Как только орудия пытки стали реальностью, и Умари вновь ощутил страшную боль, он с ужасом понял, что похвастался зря: он снова не выдержит. Хуже того: зная наперёд, что его ждёт, он не сможет продержаться так долго, как в прошлый раз. Казалось бы, теперь было известно, что с того момента, как войско королевы изменит дислокацию, он может говорить что угодно — это не будет иметь значения; но жестокая ирония заключалась в том, что Умари не знал, сколько времени прошло с минуты его пленения до момента, в котором он теперь оказался. И он понимал, что если проболтается раньше времени, армия погибнет по его вине, и он навредит там, где предательство его в прошлый раз оказалось безвредным. Не нужно было быть таким самонадеянным! «Ну уж нет! Этот номер больше не пройдёт!..» — подумал он. Ну, что же, выходит, не зря он цитировал Тацита. У полковника на поясе висели ножны, и они были не пусты. Нужно было вытащить из них оружие и вонзить себе в грудь, избавив королевское войско от опасности, а себя — от боли и позора. Он видел эти ножны и в прошлый раз, но тогда уже не было сил, чтобы до них добраться. Сейчас силы еще были, и нельзя было дожидаться их полного истощения. Главной задачей теперь было подобраться к ножнам как можно ближе, а для этого нужно было пойти на хитрость… Руки Умари задрожали, он затравленно посмотрел на палача: — Довольно, — хрипло сказал он. — Перестаньте. Я расскажу всё, что знаю. Можно мне глотнуть воды?.. Полковник и бородач переглянулись. — Пей, — коротко разрешил полковник. Бородач ногой подвинул к Умари ведро с водой. Воды в ведре было немного, но Умари не хватило сил поднять его, — он вынужден был сесть на пол и наклонить ведро к себе, чтобы напиться. — Говори, — велел полковник. — Их не более четырёх тысяч, вместе с конными, — заговорил Умари, глотнув воды и вытерев рот тылом руки. — Их было втрое больше, когда началось наступление… Вчера оставалось около десяти пушек. Они расположены… дайте карту, я покажу. Из дорожной сумки полковник достал карту и велел бородачу подвести Умари к его столу. Пленник, шатаясь, подошёл и склонился над картой. — Дайте карандаш, я нарисую, — попросил он. Ему позволили сесть на табурет напротив полковника и дали короткий серый карандаш. Он взял его нетвердой рукой, неловким движением развернул карту к себе, низко наклонился над ней, внимательно рассмотрел, потом немного подумал и принялся отмечать на карте позиции, где были расположены войска. Полковник встал со своего места и подошел сзади, чтобы лучше видеть, что рисует пленник. Бородач стоял немного в стороне и тоже наблюдал, хотя явно был штатским и в расположении войск не понимал ничего, — это было ясно по его озадаченному лицу. Руки у Умари дрожали и плохо его слушались; и полковник брезгливо усмехнулся, когда карандаш выпал из руки пленника и покатился по полу. Умари, виновато оглянувшись на своих тюремщиков, наклонился за ним, но вместо того, чтобы поднять карандаш с пола, он внезапно обернулся к полковнику и точным, заранее рассчитанным движением, выхватил кинжал из его ножен. Манёвр удался: потерявшим бдительность врагам понадобилось время, чтобы осознать, что их ловко провели. Этих нескольких секунд замешательства противников хватило освободившемуся пленнику для того, чтобы, внезапно передумав умирать, схватить полковника одной рукой сзади за шею, а другой прижать лезвие кинжала ему к горлу. Бородач бросился было на него, но Умари остановил его, резко крикнув: — Ни с места, иначе командир умрёт! Бородач замер, ошарашено глядя на врага, неожиданно завладевшего положением. — Прикажи палачу лечь на пол вниз лицом! — велел Умари захваченному противнику. Растерянность и страх боролись с чувством долга на перекошенном лице полковника. — Делай, что он сказал, — наконец процедил сквозь зубы командир своему подчиненному. Бородач послушно опустился на земляной пол и лег ничком. Умари вдруг стало весело. Он теперь не собирался на тот свет один — только вместе с этой сволочью! Они еще пожалеют, что взялись его допрашивать! Они заплатят за то унижение, которое он четыре года носил в своем сердце! Железная дверь вдруг отворилась: явился третий — тот, кого Умари в прошлый раз толком не рассмотрел. Это был низенький желторотый юнец, щуплый, остроносый, в солдатской форме. Он испуганно взглянул на происходящее и сразу исчез, захлопнув дверь. «Сейчас приведет подмогу, — понял Умари. — И до прихода врагов надо успеть принять решение. Если полковник и дальше будет трусить и продолжит играть роль заложника, можно, пользуясь им, как щитом, найти выход из крепости. Но что, если полковник вспомнит о своем воинском долге и жертвуя жизнью прикажет схватить меня? Разумеется, я убью его, но могу не успеть покончить с собой, и буду снова взят живым. Такой вариант меня не устраивает, и рисковать я не буду. Значит, надо действовать по-другому…» Он резко и решительно полоснул лезвием по горлу врага. Кровь заструилась по рукам, полковник захрипел. Умари, для верности, ударил кинжалом ему в сердце. Полковник был мёртв. Умари отшвырнул труп в сторону и обернулся к бородачу, приподнявшемуся с пола и тупо глядящему на кинжал в окровавленных руках своей бывшей жертвы. «Ну, нет! — подумал Умари. — Этот так легко не отделается!» Это тупое, безразличное, безучастное к его страданиям лицо, эти абсолютно пустые глаза, лишенные не только сострадания, но даже насмешки, эти проклятые толстые руки мясника, искромсавшие когда-то его плоть до такой степени, что сломался дух… Нахлынувшие воспоминания, видимо, исказили лицо Умари: страх появился в глазах сидевшего на полу палача. — Нет уж, ты отсюда не выйдешь, — сообщил Умари палачу, проследив его взгляд в сторону двери. Он запер дверь на засов, переложил кинжал в левую руку, подошел к печи и взял каминные щипцы. — Ну что — раздевайся! — сказал он своему противнику со зловещей усмешкой. Толстяк, видимо, проглотил язык. В глазах его светился подлинный ужас. Трусость его поразила Умари. Похоже, громадный, широкий в плечах бородач не отдавал себе отчёта в том, что даже безоружный мог бы справиться с Умари благодаря своей физический силе: для этого ему было достаточно просто встать с пола… Но, по-видимому, у них с полковником на двоих был один мозг, и со смертью командира бородач его лишился. Умари вдруг почувствовал, что даже издеваться над этим жалким убожеством ему противно и неинтересно. За дверью послышались топот и стук. — Ладно, — сказал Умари, — считай, что тебе крупно повезло! Он подошел к бородачу, который в страхе тщетно пытался закрыться руками, и тяжелыми каминными щипцами размозжил ему череп. Оба врага были мертвы. Умари отбросил каминные щипцы в сторону. Наконец-то он отомстил! Ах, если бы можно было забаррикадировать дверь и дождаться здесь своих! Ведь Умари точно знал теперь, что они придут! За дверью отчаянно стучали и требовали немедленно открыть. Умари попытался придвинуть к двери стол полковника, — но тот словно врос в землю и не хотел двигаться с места. Впрочем, что толку будет в нём, если дверь сломают?.. Умари брезгливо вытер кинжал и руки от чужой крови о висящую на стене гимнастерку и, держа оружие наготове, присел у стены возле двери. Он слушал, что происходит в коридоре. Как будто бы шум стих. «Может, ушли?..» — с надеждой подумал Умари. Может быть — хотя это и маловероятно — королевское войско уже начало штурмовать крепость, и врагам стало не до него? Если это так, то Умари спасен — его освободят. Он снова увидит своих друзей и сможет без стыда смотреть в глаза Ильясу. А потом королева наградит его за преданность, а он будет служить ей, как прежде… И не проморгает ни одного заговора… И не станет кричать на Олеану на допросе… И… За дверью снова послышались шаги. Нет, не оставят его в покое… Тяжелый гулкий удар потряс подземелье — видимо, враги принесли таран. Шурупы, державшие дверные петли, вылезли, и между дверью и стеной образовалась щель. Радостный рев противников уничтожил надежду на спасение. Очень обидно было умирать именно сейчас, когда все так хорошо начиналось, но Умари вспомнил всё, через что прошёл: пытки, предательство, муки совести, — всё, что снова ожидало его, если сейчас он проявил бы слабость или малодушие. Он крепче сжал рукоять кинжала. Дверь тряслась под гулкими ударами. Промедление было опасно: петли двери уже почти повисли. Еще удар. Всё! Пора. Железная дверь с грохотом рухнула на пол под натиском врагов; Умари, благословясь и наскоро помолившись, коротко размахнулся и всадил остриё кинжала себе в левое подреберье…***
…Свет проникал сквозь веки. Так что же: жизнь не заканчивается после смерти? В груди, там, где стальное лезвие пронзило внутренности, боли почти не было. Не могло же это всё ему присниться?.. Неужели могло?.. Он почувствовал, что щеки касается что-то теплое и влажное. Открыл глаза. Увидел на светлом фоне неба черный силуэт своего коня, старавшегося разбудить хозяина, бережно трогая мокрыми губами его лицо. Умари лежал на берегу реки. Пока он спал, наступил вечер. Над горизонтом клубились легкие тучки. Солнце спустилось почти к самой воде. На мелких, быстро бегущих волнах переливалась солнечная дорожка. Умари поднялся на ноги и потрепал Короля по холке. — Сейчас поедем, — пообещал он коню. Он скинул мундир и снял перчатки, чтобы умыться. Набрав в горсти воды, он ополоснул лицо, стряхнул воду с рук и вдруг обратил внимание на свои пальцы. Он привык к некрасивым, кривым утолщениям, с некоторых пор заменившим ему ногти, и воздерживался от пристального их рассматривания, но в этот момент ему показалось, что ногти выглядели ровными и здоровыми. Он замер; потом поднёс руки ближе к глазам: как будто стал хуже видеть. Но зрение не обманывало: руки Умари выглядели так, как раньше, до плена. С бьющимся сердцем он отошёл от воды и сел на траву. Может быть, он давно не обращал внимания: ногти стали расти ровно, а он и не заметил? Ничего подобного: когда утром он надевал перчатки, пальцы были по-прежнему изуродованными. Он смотрел на руки, а перед глазами пробегали картины: Инифинт, подземелье, огонь в печи, трупы поверженных врагов, кинжал в руках, дверь, падающая под напором врагов, мелькнувшее перед глазами лезвие… Он посмотрел вверх, потом по сторонам, потом снова на свои руки… и вдруг закрыл ими лицо. Он был свободен! Наконец-то свободен от своего проклятия! Кажется, наконец-то он был прощён… Умари не выдержал и разрыдался. Он плакал долго, пользуясь тем, что никто его не видит. Потом глубоко вздохнул, позвал коня и забрался в седло. Он чувствовал, что счастлив… Прим. *Раяре — крепкий алкогольный напиток из яблок, изготавливается по принципу самогоноварения. **«Honesta mors turpi vita potior» (лат.) — «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Дословно «честная смерть лучше позорной жизни». Приписывается римскому историку Тациту.