Инифинт

Воспоминание о волшебном прикосновении её руки вызывало в нем трепет… Господи, как он любил её! Неужели теперь он не увидит её никогда?.. Он шел через парк, к воротам дворца, мимо парковых статуй. Эх, вот бы сбросить с постамента этого дискобола и занять его место! Пусть будет холодно стоять тут день и ночь без еды и воды, зато он будет видеть её ежедневно! Если бы он снова встретил сейчас Инифинта, он попросил бы превратить его в парковую статую. Но Инифинта если и встречают, то лишь один раз в жизни… — Неужели ты хочешь превратиться в парковую статую? — спросила Диана. Он вздрогнул и поднял на неё глаза: губы у Дианы были плотно сжаты, месяц, украшавший её волосы, был точь-в-точь такой, как в темнеющем небе. Лань застыла в темноте, изящно подняв головку. — Думаешь, это доставляет удовольствие? — спросила Умари соседка Дианы Гера. — Дождь, снег, ветер… В одной лёгкой тунике! А голуби?.. До чего мерзкие птицы! А палящее солнце летом? — Я согласен, — сказал Умари. — Добро пожаловать! — объявили парковые статуи хором. Умари почувствовал, как грудь его каменеет… Становилось холодно, он стоял на постаменте: на том, где раньше, у пруда, был мраморный дискобол. — Ну, как?! — крикнул ему Зевс… Умари было страшно от того, что тело, изогнувшись, превращается в мрамор, ветер овевал его, он не мог вдохнуть, шевельнуть рукой, в которой оказался круглый диск, не мог поднять головы… Он хотел сказать, что передумал, но уже не смог открыть рта… Он попытался было спрыгнуть с пьедестала, но ноги приросли. Он сделал страшное усилие, чтобы избежать опрометчиво выбранной участи, рванулся, с хрустом выдирая из постамента ступни вместе с присохшим к ним мрамором… — и проснулся. Он был в гостинице, куда приехал переночевать после того, как ему велели убираться из столицы. Кровать была жёсткой, комната — душной, от этого и приснился кошмар… Заснуть ему больше не удалось. Вчерашний день крутился в голове, как бесконечное сумасшествие: дорога, дорога, дорога, а потом, вдруг, — этот чудовищный спектакль, так ловко разыгранный подлой герцогиней, которой он так глупо и бездарно подыграл. А что он наговорил королеве! И она смотрела на него… как? Ласково, между прочим, смотрела… Но это не помешало ей распрощаться с ним навсегда. …Когда, накануне вечером, он заехал к госпоже Ави: забрать свои вещи и попрощаться, — лицо у него, видимо, выглядело настолько убитым, что хозяйка, положив руку в перстнях на его рукав, ободряюще сказала: — Держитесь, господин Умари. «Ночь темнее всего перед рассветом», — говорили китайские мудрецы… — Рассвет приказом упразднён, — ответил он без улыбки, кивнул, вскочил на коня и через два часа уже был в этой гостинице. Что же дальше?.. Дороги из этой гостиницы не вели никуда. Ни к морю, ни во Фрилэнд, ни в Славию, ни в Люберию… И вдруг он вспомнил, что упустил важную вещь! Вчера, когда он отдавал письмо, ему следовало сообщить королеве еще кое-что. «Сынок, — сказал ему король Антор. Он стал очень ласков к посланнику, после того, как окончательно убедился в своей ошибке. — Я позабыл написать в письме, — передай Ильчиэлле на словах: если мой сын Аэленд попадет под влияние герцога и посмеет выступить против родного отца, — я рассчитываю только на её поддержку. Я думаю, она сама понимает это, но ты всё же передай…» А Умари не передал. События вчерашнего вечера обухом ударили по голове, и из неё это вылетело. Оплошность надо было исправить, не медля: он оседлал коня и отправился в столицу. Стражники, охранявшие ворота, без слов пропустили его на территорию дворцового парка. Возможно, их еще не успели предупредить о том, что доступ ему воспрещен. Он шёл по аллее. Осенний день был пасмурным, небо — серым, молчаливые статуи выглядели серьёзными и безучастными. И вдруг он увидел королеву. Она стояла в аллее одна, её белокурые волосы лежали поверх мехового манто… …Отправив растерявшегося от упрёка отца в трусости Лоуленвиля во Фрилэнд, чтобы морским путем он добрался до своих владений, Ильчиэлла вернулась к насущным делам. Сомнения по поводу Умари не покидали её, и волшебная фраза «решение принято» в этот раз не оказала нужного действия. Она вспоминала слёзы на глазах Умари, вспоминала, как дрожали у него руки, когда он разрезал на ней веревки, и, несмотря на доводы рассудка, чувствовала, что Фарли прав: Умари давно любит её. Внутренний спор не утихал и, когда она легла в постель, стал еще более жарким. «Ты прогнала человека, который готов ради тебя на всё, который жизнь за тебя отдаст! Будь ты хоть трижды королевой — ты могла бы гордиться тем, что стала предметом такой любви. А ты наплевала ему в душу: из-за какого-то перстня, из-за какой-то интриганки-герцогини! Ты, Ильчиэлла, дура, хоть и слывешь мудрой», — говорил ей упрямый внутренний собеседник, который и слышать не хотел о том, что Умари мог быть обманщиком. Ночью ей снилось, что она гладит его по лицу, а он целует её руки, и оба счастливы. Утро принесло разочарование: он был неизвестно где, и её собственными руками туда отправлен. Любовь, — в самом начале, когда ещё только с удивлением открываешь её в себе, — похожа на солнечный свет… Завтрак остался нетронутым, королеве удалось выпить лишь полчашки кофе. Когда куафёр случайно обжёг её горячими щипцами, она этого не заметила. Грант трижды повторил Её Величеству, что её ожидает славийский посол, прежде чем королева поняла, чего от неё хотят… …На прогулку Ильчиэлла не пригласила с собой никого, кроме Фарли. Было пасмурно и прохладно; она надела светло-серое меховое манто, а её молочный брат закутался в плащ с беличьим воротником. Они брели по центральной аллее парка, мимо пожелтевших кленов. — Дружище, — вдруг произнесла Ильчиэлла дрогнувшим и слегка виноватым голосом, — я вчера приняла неверное решение… — Говорил же я… — с лёгким упрёком сказал Фарли. — И что мы будем теперь делать? — Он не мог уехать далеко, — неуверенно сказала королева. — Как же — не мог! Вэтландия большая… Сложно представить, куда он поехал. Как его теперь искать? Даже и не знаю… … — Да вот он, ваш Умари. В дальнем конце аллеи показалась фигура человека в чёрном плаще. — Никуда он не делся! Начихал на все запреты и вернулся во дворец… Пойду-ка я в музыкальный зал, с вашего разрешения: меня концертмейстер ждёт, — с этими словами молочный брат, оставив онемевшую королеву одну на дорожке, с поклоном ретировался. Ильчиэлла замерла. Умари приближался к ней. Расстояние между ними сокращалось. Ей было радостно и немного страшно. — Ваше Величество, — произнес Умари, поклонившись, — простите мою дерзость. Я позабыл об одной просьбе короля Антора и вынужден был нарушить ваш запрет… … — Вот видите, Умари, — сказала королева печально, когда, договорив, он хотел откланяться, — люди, которым дана власть, не могут доверять даже родным детям… Я упрекаю себя в том, что не поверила вам, но мне бы хотелось, чтобы вы поняли меня и простили. — Простил?! — переспросил Умари, в изумлении вскинув на неё глаза. — Я знаю: всё, что вы говорили мне вчера — правда… Он не верил своим ушам и глядел на неё, ошеломлённый. — Не нужно уезжать… — сказала королева. Она смотрела на него так, словно собиралась написать его портрет по памяти. Все это было слишком здорово, чтобы быть реальным; возможно, это тоже было сном, но теперь уже счастливым. Боясь проснуться, он шагнул к ней и обнял. Она была такая мягкая, такая нежная, такая хрупкая… Он целовал её шею и нежные руки, и мех её серой шубки лез ему в нос.