Creep In A T-shirt

      Придя на следующий день в гимназию, я понял, что все вернулось на круги своя. Никто не замечал меня, даже учителя не соизволили высказать ничего по поводу моих бессовестных прогулов, а Маттиас, на которого я случайно натолкнулся в коридоре на первой же перемене, прошел мимо с таким видом, словно его зрение упало до минус семи и он перестал узнавать меня в лицо.       Я запоздало понял, что это было своеобразной благодарностью. За бутылку газировки на жаре, за то, что я поделился с ним любимой песней… Или, быть может, за наш интересный разговор? Что бы это ни было, Маттиас предлагал мне мирный договор, и я был бы идиотом, если бы не принял его.       Несколько дней я расслабленно наслаждался спокойствием в гимназии и, когда отец вернул мой велосипед из ремонта, придя домой с занятий, тут же помчался к скейтпарку.       Над полями стояла уже привычная жара. Влага испарялась из моего тела со скоростью света, и я пожалел, что не захватил с собой пять литров воды вместо двух. Переносной холодильник был бы тоже очень кстати.       Маттиас оказался в скейтпарке. Я не удивился, просто отметил про себя этот факт, осторожно положив велосипед на обочину. Все-таки я уже в прошлый раз смирился с тем, что скейтпарк не был моей личной территорией, пусть я и любил его так, что с удовольствием бы обнес его высоченным забором с колючей проволокой.       При виде меня Маттиас улыбнулся и помахал мне рукой с верхушки халф-пайпа. Вне стен гимназии со зрением у него было, похоже, все в порядке. Я кисло усмехнулся в ответ.       Мирный договор продолжал действовать. Забравшись на свой холм, я устроился там на солнце. Читать не хотелось. Маттиас трудился внизу в поте лица, и меня то и дело обуревал соблазн посмотреть, как у него там внизу дела, но я сдерживался – правда, с трудом.       Через час Маттиас сам приполз ко мне – его плечи уже заметно теряли свой симпатичный оливковый оттенок, становясь черными от загара.       Я удивленно поднял брови и отодвинулся в сторону, когда Маттиас обессиленно шлепнулся рядом со мной.       – Олли, сделай мне одолжение, – заныл он. – Сделаешь?       – Какое одолжение?       – Скажи сначала: сделаешь или нет?       Я нахмурился. Что за детские уловки? Маттиас уткнулся носом в траву – он выглядел так, словно был на последней стадии отчаяния. Вспомнив о нашем мирном договоре и моем чудесном освобождении от издевательств, я смягчился:       – Ладно. Что я должен сделать?       Маттиас весь засветился.       – Поснимаешь меня на камеру?       Пожав плечами, я кивнул – почему бы и нет? Читать все равно не очень хотелось, от жары страшно клонило в сон, поэтому немного движения мне бы точно не помешало.       Маттиас выглядел возбужденным и таким счастливым, словно только что выиграл суперприз в лотерее. Усталость слетела с него почти мгновенно, и, втиснув мне в руки маленькую, но кажущуюся непомерно дорогой видеокамеру, он принялся прыгать передо мной на своем скейтборде с утроенными усилиями.       Сам процесс съемки показался мне забавным, вот только не прошло и двадцати минут, как руки устали, а Маттиас, напротив, не только обрел новое дыхание, но и, потеряв последние крупицы приличия, принялся командовать мной так, что я едва поспевал за ним и только и слышал что: „Эй, Олли, держи камеру выше! Ну не настолько же… Теперь ниже! Почему у тебя так руки трясутся? Начальная стадия алкоголизма или что? Держи камеру спокойнее...“       Маттиасу удалось так загонять меня и самого себя, что уже через час мы оба снова лежали без сил на холме – я с книгой в руках, а он в моих наушниках. Парк постепенно наполнялся другими людьми, а Маттиас, наконец-таки окончательно устав, больше не собирался сползать обратно.       Поработив и превратив меня в своего оператора-энтузиаста, Маттиас стал будто бы намного благосклонней ко мне – наш мирный договор расширился, включив в себя дополнительные подпункты, делавшие наше сосуществование, как в гимназии, так и в парке, намного легче. Я продолжал снимать его на камеру, наловчившись так, что мне даже самому начал нравиться результат, в перерывах же мы забирались на холм и валялись там на солнце.       Я много читал, иногда слушал музыку, а иногда и бесполезную болтовню Маттиаса. Обычно меня мало интересовало то, что он нес – я все чаще ловил себя на том, что заслушивался тем, как звучал его голос, в котором тональности ритмично сменяли друг друга, словно лучи в светомузыке.       Наверное, в какой-то момент Маттиас стал считать меня своим другом или чем-то вроде этого. Своим личным рабом с функцией друга, например – я не был слишком силен во всех тонкостях межличностных отношений, хоть и понимал инстинктивно, что ответной привязанности к Маттиасу не испытывал. Мне просто было лень разрушать его иллюзии.       Это было странное время – благодаря Маттиасу и скейтпарку я все чаще бывал на солнце, и моя всегда бледная кожа потемнела, пройдя перед этим ряд превращений из самых разнообразных оттенков красного. В один из выходных дней Маттиас заявился в парк, притащив на своем рюкзаке вместо одного скейтборда целых два и, когда я скептически посмотрел на него, он объявил, чуть не лопаясь от чувства собственной важности:       – Это старая доска Басти. Думаю, подойдет – он по росту как раз примерно с тебя будет. Он ее еще в прошлом году у меня оставил, возвращать не надо, так что можешь забрать себе…       Не совсем понимая, что от меня хотят, я с сомнением поднял брови:       – Зачем мне скейтборд?       Маттиас фыркнул. Он уже хорошо знакомым мне жестом скользнул на свою доску и, сделав несколько кругов вокруг грайнд-бокса, на котором я сидел с книгой в руках, эффектно затормозил у меня под самым носом.       – Я не понимаю, Олли, ты постоянно снимаешь меня… тебе что, самому не хочется попробовать?       – Как-то не очень. Мне и так хорошо.       – Ах, брось.       Ах, брось? Я раздраженно поднял глаза на Маттиаса – тот, заговорщически улыбаясь, отъехал на небольшое расстояние и, вернувшись, подпрыгнул в непосредственной близости от меня, заставив скейтборд при этом полностью обернуться вокруг своей оси под подошвами его кроссовок.       – Угу, молодец, – я опасливо подобрал под себя ноги, скрестив их на грайнд-боксе в позе лотоса, – но нет, спасибо.       Маттиас не унимался. Он перебрал практически все из своего репертуара, вертясь вокруг меня, но я игнорировал его до тех пор, пока он не умудрился все же привлечь мое внимание грязной уловкой.       – Смотри, а вот это посвящается тебе.       Я невольно поднял на него глаза – он подпрыгнул на этот раз довольно высоко, но доска словно прилипла к его ногам. По сравнению с другими трюками, которые обычно выделывал Маттиас, этот казался слишком простым. Я разочарованно хмыкнул, а Маттиас подмигнул мне.       – Это "олли" – основа всех основ. У вас даже имена одинаковые. Круто, правда?       – Так себе, – я демонстративно перевернул страницу в книге, а Маттиас, окончательно скиснув, опустился на край грайнд-бокса, внезапно прижавшись ко мне плечом.       – Олли, ты ленивая задница!       Плечо Маттиаса было теплым, словно разогретый на солнце асфальт – вздрогнув, я отодвинулся в сторону. Если межличностные отношения казались мне запутанной, но в то же время интересной штукой, прикосновения были тем, чего я понять не мог до сих пор – зачем касаться другого человека, если только не собираешься заняться с ним сексом?       Несколько минут прошли в полном молчании. Я напряженно пялился в книгу, все еще думая о том, в чем был смысл прикосновений, а Маттиас расстроенно щурился на солнце – надолго его, правда, не хватило, и он заныл в своей обычной манере.       – Я тебя не понимаю, Олли. Серьезно… Как так можно?       – О чем ты? – я сделал вид, что не понимаю, о чем он. Маттиас издал раздраженный стон.       – О чем я? О чем я?! Ты ведь не идиот, Олли. Ты один из самых интеллигентных людей, которых я знаю.       Это было похвалой. Я все еще смотрел в книгу, ощущая как кончики моих ушей становятся горячими. Похвала от Маттиаса, да еще и такая, была словно гром среди ясного неба. Непривычно, но приятно.       Пока я боролся с самим собой, изо всех сил стараясь не выдавать своего смущения, Маттиас невозмутимо продолжил – он откинулся спиной на поверхность грайнд-бокса и зажмурился, подставляя лицо солнцу:       – Ты ленивая задница, Олли. У тебя есть способности, интеллект… Ты ведь можешь научиться чему угодно. Но вместо этого ты просиживаешь на одном месте, уткнувшись в кусок бумаги.       – Это называется книга.       – Книга…       – Да, есть такое слово.       Маттиас хихикнул, закатив глаза, а я вздохнул. Стоило ли вообще объяснять ему что-то? Я все же решил попробовать.       – Это мое хобби, ясно? Ничем не отличается от твоего – тебе скучно, вот ты и прыгаешь тут целыми днями на своей доске. А я читаю… мне тоже скучно и хочется что-нибудь пережить. Вот и все.       – Что можно пережить, уткнувшись в кусок бумаги?       Маттиас, казалось бы, был совершенно серьезен. Он повернулся в мою сторону, и его голубые глаза уставились мне прямо в лицо. Он недоумевал.       – То есть твое хобби залазить в голову другим людям и ковыряться в их фантазиях? Это странное хобби, правда. Даже нездоровое какое-то.       Я молчал. Несколько секунд Маттиас испытующе смотрел на меня, но потом все же отвернулся, скучающе уставившись в небо. Мне не хотелось спорить с ним – на самом деле я совсем не умел отстаивать свою точку зрения. Да и до недавнего времени мне это было не особенно нужно.       Мы больше не поднимали эту тему, но я постоянно возвращался в мыслях к этому разговору. Все-таки это было нашей первой ссорой, и мне хотелось избежать ее повторения.       Маттиас магнитом притягивал к себе людей, он не только легко знакомился с ними, но и мог сблизиться с кем угодно в рекордные сроки. Вот только расставался он со своими новыми знакомыми в таком же ритме – вспыльчивый и довольно упрямый, он исключал людей из своей жизни без особого сожаления, в то же мгновение заполняя оставленную ими пустоту кем-то другим.       В гимназии, где мы продолжали делать вид, что не замечаем друг друга, я взял в привычку наблюдать за ним. Сначала просто от скуки, потом же – из какого-то ленивого, ничем не объяснимого интереса. Жизнь Маттиаса была словно бессмысленный молодежный сериал – посмотрев несколько первых серий, я больше не мог оторваться. На всех переменах, кроме самой длинной, предназначенной для поглощения моего скудного обеда, я скучал, не отрываясь от окна, из которого двор гимназии был как на ладони. Маттиас болтался там на каждой перемене – перебираясь от одной группы учеников к другой, заигрывая с какими-то беспрестанно меняющимися девушками или превращая ступеньки, ведущие к входу, в препятствие для стрит-скейтбординга. Я не признавался Маттиасу в своей слежке, впрочем, в этом не было никакой нужды – в скейтпарке он сам вываливал на меня весь груз произошедших с ним за день событий. Я же только понимающе кивал, сортируя комментарии Маттиаса и сочетая их втайне с картинками из своей памяти.       И хотя я хорошо запомнил нашу первую ссору и старался не делать того, что могло бы спровоцировать конфликт между нами, это все-таки произошло. Намного быстрее, чем я мог подумать. Мы разругались в пух и прах – начав с какой-то ерунды, разросшейся с помощью гипертрофированной реакции Маттиаса в огромную черную дыру, затянувшую в себя все, что произошло до этого.       Если честно, я даже не помнил, с чего все началось. Помнил только, как Маттиас повысил голос и, поднявшись с земли, яростно бросил мне в лицо:       – Да кого интересует твое мнение, Олли?! Думаешь, я буду слушать какого-то асоциального фрика вроде тебя? Мне наплевать, что ты думаешь.       Я не ответил ему тогда, просто молча стал собирать свои вещи в рюкзак. От обиды у меня дрожали пальцы. Маттиас, уже успевший в тот момент остыть и явно сожалевший о сказанном, занервничал:       – Ты куда?       – Домой, – холодно отозвался я, сворачивая свою джинсовую куртку и запихивая ее в рюкзак. – Можешь поискать другого оператора для своих видео.       – Вот и отлично! – снова завелся Маттиас. – У тебя все равно руки трясутся, как у алкоголика…       – Вот и отлично.       В тот день я был настолько зол на Маттиаса, что не совсем осознавал, что именно произошло, зато в последующие дни у меня было много времени для размышлений. Много долгих бесконечных часов, которые я провел в безучастной коме, наблюдая за сверкающими на солнце частичками пыли, переполняющими воздух моей комнаты. Я снова бесстыдно прогуливал гимназию – идти туда не хотелось. Не хотелось делать вообще ничего – за все три дня я не открыл ни одной книги. Просто слушал музыку и думал – в основном, о последних словах Маттиаса почему-то. О том, что, несмотря на то, что мы действительно сблизились за последний месяц, он продолжал считать меня „асоциальным фриком“. Парнем, с мнением которого не стоило считаться ни при каких обстоятельствах. В эти дни я понял, насколько ошибался в том, что Маттиас считал меня своим другом, вполне возможно, ему было плевать на меня, так же как и на всех остальных. От одной только мысли об этом меня коробило, и я даже сам не знал почему.       В один из дней, когда я без движения валялся на кровати и пялился в потолок, отец вошел в мою комнату. Я удивился хотя бы потому, что это было скорее исключением, чем правилом, моя комната уже давно была для меня настолько личным пространством, что отец тактично обходил ее стороной.       В тот день же – он коротко постучал и, не дождавшись ответа, мягко нажал на дверную ручку. Я не пошевелился, только зачем-то еще сильнее, до рези в глазах принялся таращиться в потолок, отреагировав на его появление только коротким:       – А, хэй. Ты еще здесь.       Где-то на дне памяти я откопал информацию о том, что отец вроде бы собирался лететь куда-то, только не мог вспомнить именно куда. Да и было ли это важно?       Над моей головой раздался тихий вздох – я все же решил повернуться в его сторону. Кажется, я не ошибся – на отце был его любимый серый пиджак, на плече висела спортивная сумка, увешанная таможенными наклейками.       Он снова вздохнул, глядя на меня сверху вниз.       – Уже собираюсь. Пару минут – и меня не будет.       – Счастливого пути, – отозвался я с таким равнодушием, что мне самому стало противно. Но что тут было поделать – в последнее время с выражением эмоций у меня было действительно туго.       Я продолжал смотреть на отца снизу вверх – он стоял рядом с моей кроватью, сложив руки на груди, будто бы ждал от меня чего-то. С такого ракурса он казался забавным и одновременно жалким – выдающийся квадратный подборок, растрепанные седые волосы и круги под глазами, глубокие, словно кратеры вулканов. Весь его вид кричал о нелюдимости и одиночестве, наверное, для незнакомых людей он выглядел отталкивающе.       Был ли я таким же? Выглядел ли я для других людей так же? От этой мысли мне даже стало страшно.       Отец немного странно покачал головой. Поджал сухие губы. Его левый глаз дернулся – нервный тик, выработавшийся за последние несколько лет.       – Оливер, – мой отец всегда называл меня так официально и высокопарно, будто я был главным героем какого-то любовного романа, – ты… с тобой все в порядке? Если я не ошибаюсь, ты не выходил отсюда уже несколько дней. Как дела в гимназии?       – Как обычно, – соврал я, поведя плечами настолько беспечно, насколько только смог, – пару учителей заболело, и я… ну ты знаешь. Занимался дома.       Отец не верил мне. В его взгляде не было осуждения, он просто не верил моему наглому вранью, и я решил отвлечь его.       – Так куда ты летишь? Таиланд… или Вьетнам?       – Это было близко, – отец почти улыбнулся, а я растерянно захлопал глазами, – Индия. Прекрасный и далекий Дели. Хотел вот спросить, что тебе оттуда привезти.       – Не знаю. Ничего, – я безразлично пожал плечами. На Индию и Дели мне было плевать, я чувствовал себя безгранично и безнадежно одиноким – до скрежета зубов, – привези мне ящик со змеями. В Индии их куча, правда? Просыпаешься, и у тебя в кровати змея, выходишь в коридор – еще одна, а потом выходишь на улицу и там их под ногами сотни…       – И долго ты будешь паясничать?       – Я серьезно, – буркнул я, закрыв глаза ладонями, – сказал же, не нужно мне ничего…       – Оливер, – тон моего отца был таким холодным и назидательным, что я был рад, что больше не вижу его лица, – думаю, тебе стоит все же иногда выходить на улицу. И проветри свою комнату – скоро тут плесенью зарастешь. Надеюсь, ты меня понял. Мне пора.       – Чао.       Я перевернулся на бок и уткнулся лицом в стену, упрямо отказываясь до самого конца смотреть на него – я слышал только звук удаляющихся шагов. И то недолго – через несколько минут квартиру затопила пустота, такая густая, что мне казалось, я мог бы ее пощупать. Я снова был совсем один – впрочем, не было ли это именно тем, чего я хотел? Чего я добивался всеми своими действиями, день за днем? Ведь асоциальные фрики, говорят, любят одиночество.       Именно так, сказал себе я, все еще бесцельно пялясь в стену. Пустота не давила на меня, а укутывала теплым пушистым покрывалом. Но как бы уютно под этим покрывалом ни было, в тот день я чувствовал себя под ним довольно паршиво.       Встав с кровати, я подошел к окну и приоткрыл его немного – свежий воздух вперемешку с солнечными лучами хлынул в комнату. Солнце залило все – сначала я был ошарашен, пытался сопротивляться яркому свету, но мои слабые попытки не продлились больше минуты, я сдался и широко распахнул глаза.       Я впитывал в себя солнечное тепло довольно долго – просто стоял у окна, пока не потерял счет времени. Пока спина не затекла, солнце не скатилось на несколько уровней ближе к горизонту, а воздух не стал ощутимо прохладным. Только тогда, закрыв окно и вернувшись обратно к кровати, я вдруг понял – Маттиас существовал в моей жизни чуть больше месяца, но этого хватало. Я знал, что без него абсолютно точно пойду ко дну.       С этим нужно было что-то делать, причем срочно. Оставалось только придумать что.