Creep In A T-shirt

      Маттиас не был первым человеком, поцеловавшим меня. Мой первый поцелуй случился тогда, когда я только вступил в переходный возраст – с девочкой, живущей по соседству. Как и я, она должна была казаться многим странной – у нее было необычное, практически непроизносимое имя, она переехала в наш город из другой страны около года назад и разговаривала с грубым акцентом, делавшим ее отталкивающей в глазах других. Нельзя было сказать, что мы много общались – всего лишь перекидывались иногда парой фраз и один раз даже ходили вместе в магазин, расположенный в нескольких кварталах от моего дома. В один из вечеров я встретил ее на станции электрички, и мы, не сговариваясь, принялись блуждать по улицам практически в полном молчании. Тогда-то она и поцеловала меня – я не запомнил сам поцелуй, только ощущение растерянности и замешательства, охватившее меня. После того вечера она исчезла – возможно, ее поцелуй был своеобразным прощанием, но я никогда не задумывался о его значении впоследствии.       Мое второе соприкосновение с другим человеком произошло уже во вполне сознательном возрасте – мне было шестнадцать, и я по какой-то ошибке оказался на вечеринке одного из своих тогдашних одноклассников, который пригласил меня туда скорее в шутку чем всерьез. Никто из присутствовавших на вечеринке не обращал на меня никакого внимания, кроме рыжеволосой, нестерпимо веснушчатой и несколько полноватой девушки, имени которой мне так и не удалось запомнить. Да что там имя, я не мог вспомнить толком даже черты ее лица.       Помнил только, как она страстно целовала меня, притиснувшись ко мне всем телом и обхватив меня руками так, будто бы я мог сбежать в любую минуту. Она резко пахла пивом и сильно потела, словно мы целовались в сауне, растопленной до семидесяти градусов. Я не помнил ни ее имени, ни лица, зато прекрасно помнил жуткое чувство отвращения и то, что меня трясло, как в лихорадке. Этот мой второй интимный опыт помог мне научиться держаться от таких мест, как вечеринка у кого-то дома, на приличном расстоянии.       Маттиас же не пах пивом, не потел и не пытался задушить меня. Прикоснувшись ко мне сначала очень осторожно, он сразу же отстранился на пару секунд, чтобы оценить мою реакцию, и увидев, что я не оказываю никакого сопротивления, поцеловал меня снова – на этот раз уже напористей и глубже. Сухие губы Маттиаса были нежными, а от его кожи смутно пахло не то дезодорантом, не то кремом для загара – я никак не мог разобрать. Запах был легким, ненавязчивым и даже приятным.       Я так и не успел понять, что происходит. Странное тягучее оцепенение охватило меня – я не мог сопротивляться, только неуверенно раскрыл губы навстречу прикосновениям и пришел в себя лишь тогда, когда Маттиас мягко, но в то же время довольно сильно, почти собственнически обвил мою шею руками, пробормотав мне на ухо:       – Тебе… тебе ведь нравится, да?       Нравится? Я не совсем понимал, о чем именно он спрашивал, и Маттиас, никогда не отличавшийся терпением, так и не дождавшись ответа, снова притиснул свои губы к моим.       Думать о чем-то было сложно, но я все еще пытался сосредоточиться на вопросе. Я не знал, что именно чувствовал – за все время нашего общения я никогда не хотел прикоснуться к Маттиасу так, мне не хотелось обнять и уж тем более поцеловать его. Но одновременно с этим он уже давно не вызывал у меня отвращения, как другие малознакомые мне люди, – я привык к нему, и мне нравилось общаться с ним, нравилось его внимание.       Кроме того, физические прикосновения были приятными – в любом другом состоянии они бы ввергли меня в шок, но алкоголь или, быть может, та непонятная наркотическая дрянь, которую Маттиас влил в наши напитки, сделала свое дело, и мое тело было расслабленным и довольно чувствительным. Кончики чужих пальцев гладили мою шею – они прикасались к ней совсем легонько, едва ощутимо, так, что по моей спине пробегали мурашки.       Все было именно так, как я представлял – я никогда не мечтал о ком-то определенном, меня не тянуло к знакомым мне девушкам и еще меньше к парням, но иногда жажда физических прикосновений начинала мучить меня, заставляя касаться самого себя. В этот момент я представлял другого человека или, если быть точнее, его ласки – поцелуи, объятия и близость чужого тела, теплого и обнаженного. Больше всего меня возбуждало то, что в моих мечтах мы доверяли друг другу и открывались друг другу полностью. Тот другой человек, о котором я думал, принимал меня именно таким, каким я был, и мне было хорошо и спокойно рядом с ним.       Но он никогда бы не прикоснулся ко мне там, где мне не хотелось – мысли об этом постепенно вывели меня из моего загадочного оцепенения. Губы Маттиаса все еще безостановочно жались к моим, а его пальцы блуждали теперь у меня под футболкой – гладили мой живот, поднимались вверх по ребрам, бесстыдно ощупывали соски и солнечное сплетение, добираясь до основания шеи. Я окончательно очнулся, когда эти пальцы вдруг грубо нажали на одну из моих ключичных костей – необычное ощущение заставило меня сжаться и попытаться отстраниться.       На эту слабую попытку сопротивления Маттиас отреагировал на удивление покладисто и, отодвинувшись в сторону, попытался заглянуть мне в глаза:       – Я сделал тебе больно… Олли?       Его взгляд был мутным, чужим и каким-то нездоровым.       – Я не специально, – хрипло пояснил он, и его пальцы рассеянно погладили край моих губ, – просто не знаю, как тебе нравится…       – Я тоже не знаю.       Наверное, я не мог придумать ответа глупее, но Маттиасу он определенно понравился, потому что тот привычно округлил глаза и сдавленно хихикнул:       – Боже мой, Олли… Но хоть кто-то же должен знать?       Он снова был больше похож на самого себя, и его глаза обретали прежнюю ясность.       – Что мне с тобой делать, а?       Я пожал плечами, смущенно и совершенно по-идиотски улыбнувшись. Нормальное восприятие реальности медленно, но верно возвращалось ко мне, и я задумался о том, почему мы лежали по полу, несмотря на то, что рядом была кровать.       Голова все еще немного кружилась, и я попытался сесть – довольно неудачно, к счастью, Маттиас поддержал меня, бережно, практически заботливо обняв за плечо. Эта забота была для меня настолько дикой, что поразила не хуже его поцелуев, и я попытался освободиться, но Маттиас на этот раз не позволил мне этого, властно потянув меня вверх.       – Вставай давай! О-о… ты совсем уже никакой, – радостно, даже восторженно сообщил он мне на ухо, когда мы оба наконец встали на ноги, и я пошатнулся, ухватившись за него. Держаться за Маттиаса было стыдно, но отказаться от его помощи не представлялось мне возможным – комната колыхнулась, словно по ней прошла сейсмическая волна, и я, сглотнув, обессиленно выдохнул:       – Мне нехорошо…       – Да ладно? Может, тебе нужно прилечь?       Маттиас ухмыльнулся и шутливо подтолкнул меня к кровати – не удержав равновесия, я беспомощно плюхнулся на нее лицом вниз. Поддерживающие меня руки разжались, а мое лицо больно встретилось с одеялом – зажмурившись, я застонал и ощутил, как Маттиас улегся рядом и прильнул ко мне, уткнувшись носом мне в щеку. Несколько секунд он жарко дышал в нее, а я морщился, пытаясь справиться с головокружением и чувством того, что что-то происходит не так, как мне хотелось. Что именно – я никак и сам не мог понять. Может, мне не хотелось, чтобы Маттиас так прижимался?       Но отделаться от него было трудно, через некоторое время он по-хозяйски обвил меня руками и доверительно сообщил куда-то в мочку моего уха:       – Я хочу с тобой… нет, тебя…       – Чего?!       – Хочу тебя.       Я содрогнулся и на этот раз уже гораздо сильнее и намного более осознанно попытался вывернуться из его рук, но Маттиас только усилил хватку. Кажется, вся ситуация страшно забавляла его, пока я бессильно дергался в его объятиях, он, хихикая, тыкался губами мне куда-то в шею, в подбородок и в лицо. Через пару минут я потерял последнюю энергию и затих, и Маттиас, будто бы успокоившись, ласково поцеловал меня в губы. Я закрыл глаза, прислушиваясь к своему телу и пытаясь вернуть те ощущения, которые я испытывал, когда мы лежали на полу, но они будто бы испарились и не собирались вернуться больше никогда. Маттиас не был тем человеком, о котором я думал, лаская самого себя по ночам, не был тем размытым образом, близость с которым не была стыдной, он был самим собой, вполне конкретным человеком из плоти и крови, который касался меня там, где мне совсем не хотелось, и насильно удерживал меня в своих объятиях. Я сомневался в том, что Маттиас намеренно хотел причинить мне боль или неудобство – он просто был настолько увлечен своими чувствами, что не замечал того, что мои желания отличаются от его собственных.       Да я и не мог выразить это по-человечески. Мои слабые попытки сопротивления казались Маттиасу игрой – от этого он будто бы завелся еще больше, и его пальцы потянулись к поясу моих джинсов.       Единственное, что требовалось от меня, было сказать ему, чтобы он прекратил. Остановился и отпустил меня. Но я молчал, покорно позволяя ему целовать мои губы и забираться пальцами под мои джинсы, гладить и ласкать меня там, где даже самое легкое прикосновение отдавалось резонансом по всему телу. Все длилось настолько долго, что я уже почти привык к этому – в конце концов, Маттиас не делал ничего плохого, и его прикосновения мало отличались от того, чем я занимался своей собственной рукой.       Вот только он был агрессивнее, напористее, но при этом, как мне показалось, намного опытнее – он словно знал, что именно нужно было делать, и мне не приходилось говорить ему абсолютно ничего. От прикосновений Маттиаса мой член становился твердым, и мне казалось, что еще немного, и меня охватит то лихорадочное чувство, которое приходило обычно перед оргазмом. Я даже нарочно напряг мышцы, чтобы только ускорить его появление, но Маттиас внезапно прекратил свои ласки и полностью стянул с меня расстегнутые джинсы, а потом и то, что было под ними. Его действия ошарашили меня до такой степени, что мое с таким трудом вызванное возбуждение начало сходить на нет, и я заставил себя открыть глаза – Маттиас с невероятным усердием искал что-то под кроватью.       Тяжелое чувство стеснения, растерянности и даже какой-то тревоги накатила на меня с новой силой – я не знал, что будет, когда Маттиас наконец снова повернется ко мне. Не знал, как должен был посмотреть ему в глаза, лежа перед ним в полувозбужденном состоянии и в одной футболке. Наверно, не заметить моего смятения было сложно, потому что когда Маттиас повернулся обратно ко мне, его глаза удивленно расширились:       – С тобой… все нормально?       В правой руке он сжимал продолговатый бутылек со светло-синей этикеткой, показавшийся мне подозрительно знакомым. Хотя я и не настолько хорошо разбирался в подобных вещах, я был уверен, что уже точно видел что-то похожее на полках в супермаркете в отделе для интимных товаров. Это открытие заставило меня с особым усердием отрицательно мотнуть головой в ответ.       Маттиас будто и не заметил моего отрицания – ухмыльнувшись, он гордо продемонстрировал мне злосчастный бутылек, словно взрослый несмышлёному ребенку:       – Это смазка.       – Спасибо, я сам знаю.       Я ощутил, что краснею, а Маттиас хихикнул:       – Серьезно? Уже пользовался?       Я снова мотнул головой, покраснев еще больше. Отложив бутылек в сторону, Маттиас прильнул обратно ко мне и поцеловал меня в шею – его странные перепады настроения от привычного ехидства до непонятной нежности пугали меня. Возбуждения не было уже и в помине, как и сонливости и чувства расслабленности во всем теле, вместо этого пришла тревога, стеснение и желание отстраниться. Целуя мои губы, Маттиас с еще большей силой, чем до этого, прижимался ко мне – одна из его рук скользнула по моему бедру к ягодицам, и я вздрогнул всем телом.       – Прекрати! Ты совсем…       Маттиас в буквальном смысле этого слова заткнул меня поцелуем – не позволяя мне сказать больше ничего, он спокойно продолжил то, что планировал. Это было смешно – думать, что я могу заставить его остановиться. Мне не было больно – только неприятно, почти противно. Еще противней стало, когда на пальцах Маттиаса появилось что-то липкое и холодное, словно синтетическое желе. Оно наполнило меня изнутри – пальцы Маттиаса пробирались все глубже и глубже, не встречая никакого особенного сопротивления. Он больше не целовал меня, только уткнулся мне в шею, тяжело дыша, словно его странное занятие требовало от него всего его внимания и огромной сосредоточенности.       Почему я все еще молчал и старался не думать о том, что происходит? Почему не мог оттолкнуть его и настоять на том, чтобы он прекратил? Я не знал – оцепенение, охватившее меня тогда, когда Маттиас в первый раз поцеловал меня, возвращалось. Стерпеть происходящее было почему-то намного легче, чем пытаться поднять бунт.       Внутри меня уже было так много этой склизкой липкой дряни, мне казалось, что в меня теперь может войти все, что угодно. По крайней мере, с пальцами Маттиаса это выходило отлично – он продолжал сосредоточенно водить ими во мне, все еще сопя мне в шею и неоднозначно прижимаясь к моей ноге своей явно выпиравшей из джинсов эрекцией.       Через какое-то время мне даже показалось, что я больше не чувствую его пальцев – только выворачивающее меня наизнанку отвращение от того, что внутри было так скользко. И когда Маттиас все-таки поднял на меня глаза и прошептал „Все нормально, Олли?“, я только послушно кивнул, осознав лишь через пару секунд, что окончательно проворонил свой шанс прекратить все происходящее.       Маттиас навалился на меня без какого-либо предупреждения – я только и успел, что схватить ртом воздух и вцепиться пальцами в край одеяла так сильно, что их костяшки мгновенно побелели от напряжения. Они маячили у меня прямо перед глазами, и я невольно зажмурился, чтобы только не видеть, как дрожали мои собственные руки.       Мне все еще не было больно, хотя я и не был уверен, что Маттиас действительно вошел в меня. Он неуклюже елозил по мне, пытаясь устроиться поудобнее – это могло бы быть смешным, если бы не было так противно. Я старался дышать глубже и размеренней, расслабиться, чтобы чувствовать как можно меньше, но от волнения мой пульс подскочил, и сердце билось как ненормальное. От тяжелого тела Маттиаса, навалившегося на меня, было жарко, и я отвратительно вспотел практически через пару секунд, словно скользкая мерзость, которая была внутри меня, расползлась теперь и по всему телу.       Отвращение не уходило, а боль прорезалась совершенно неожиданно, тогда, когда я был меньше всего подготовлен к ней – внутри стало жечь, а движения Маттиаса в моем теле стали болезненно отчетливыми. Теперь я больше, чем нужно, ощущал то, что он был внутри, то, как он входил в меня и выходил на немного, чтобы снова с еще большей силой толкнуться внутрь. Я кусал губы, чтобы только отвлечься от этих странных ощущений, но они были слишком неприятными и слишком назойливыми, и у меня никак не получилась заглушить их хотя бы чуть.       В какой-то момент ладонь Маттиаса охватила мой член, заставив меня выдохнуть и выпустить сквозь зубы что-то среднее между стоном и охрипшим криком. К моему огромному облегчению, после нескольких секунд вялых тисканий Маттиас все же снова выпустил мой член из своей ладони – он был слишком занят другим и не мог нормально сосредоточиться, а, может быть, пронеслось у меня в голове, все-таки заметил, что я не был настроен на подобное. Единственное, чего мне хотелось, было только то, чтобы все побыстрее закончилось – хоть я уже немного привык к жжению и ощущению малоприятного скольжения внутри, мне было душно, от пота шея нестерпимо чесалась, а тело так затекло, что почти окаменело, и я был несказанно рад, когда Маттиас наконец будто бы стал быстрее и хрипло застонал, уткнувшись в основание моей шеи.       Он дышал так сбивчиво и тяжело, словно страдал начальной стадией астмы. Я не знал, сколько он весил, но мне казалось, что несколько тонн, настолько тяжелым было его тело. Кое-как сообразив, что движения внутри все-таки прекратились, я слабо попытался избавиться от навалившегося на меня груза, что, к моему изумлению, получилось практически с первого раза. Маттиас сам сполз куда-то в сторону и, закрыв глаза, уткнулся лицом в одеяло в какой-то прострации, а я, сделав несколько судорожных вдохов, заставил себя сесть на кровати. Это было неприятно, почти больно, но я старался не обращать внимания на болезненные ощущения и принялся натягивать на себя найденное почти сразу нижнее белье. Руки мелко дрожали, а тело было липким от пота, но я продолжал упорно втискиваться в одежду, пока пальцы Маттиаса не сжали мое запястье.       – Эй, куда ты?       Его голос звучал так, будто бы он был полуживым, но хватка его пальцев была не в меру сильной. Вряд ли у меня получилось бы избавиться от нее, и я на удивление находчиво соврал:       – В… в ванную.       – А… Ну ладно.       Маттиас перевернулся на спину и расслабленно закрыл глаза – несколько секунд я молча смотрел на него, но потом все же заставил себя окончательно втиснуться в джинсы и, встав с кровати, покинуть комнату.       Разумеется, я не собирался в ванную, точнее, возможно, это было бы не такой уж и плохой идеей, но только не в этом доме. Внутри все еще было липко и скользко, и, содрогаясь от отвращения к самому себе, я с горем пополам преодолел лестницу, почти наощупь прошел через кухню на первом этаже и выбрался наружу.       Я так торопился, словно за мной кто-то гнался. Алкоголь уже почти полностью выветрился из крови, а виски сжимало головной болью. Снаружи было темно, но я почему-то без особого труда нашел свой велосипед, привязанный к ограде, будто бы произошедшее со мной одарило меня каким-то сверхъестественным зрением.       Только рядом с ним я наконец смог вздохнуть свободно – дрожь в коленях и руках немного успокоилась, и я аккуратно разомкнул велосипедный замок и неловко вскарабкался на седло. Стоило мне попытаться выпрямиться на нем, как нижнюю часть тела обожгло болью, но я только стиснул зубы и, с упорством вращая педали, понял через какое-то время, что к боли даже можно было привыкнуть.       Ощущение езды успокаивало. Незнакомые улицы, огороженные невысокими заборами дома, неуместно припаркованные машины и велосипеды, аккуратно выстроенные вдоль оград – все это стремительно проносилось мимо и казалось в зыбком свете фонарей ненастоящим. В желудке повис камень, и мне дико хотелось опорожнить кишечник, но при одной только мысли об этом меня охватывала смертельная паника, будто бы напоминая о том, что я только что позволил сделать с собой.       Мне немного полегчало только тогда, когда я добрался до полей – здесь темнота окончательно сгустилась, и я остановился, чтобы включить фары, заработавшие, несмотря на мой скепсис, достаточно быстро.       Воздух был теплым и пах летом. Это оказалось неожиданно приятно, и голая кожа моих предплечий постепенно покрылась мурашками – инстинктивно наслаждаясь теплом и тишиной, царившей вокруг, я вращал педали все медленнее и медленнее, пока свет велосипедных фар вдруг не погас, с размаху бросив меня в летнюю тьму.       Она была такой глубокой и непроглядной, что я был вынужден резко остановить движение. Я не знал, где именно находился, но был уверен, что не преодолел и половины пути.       Выругавшись, я сполз с велосипеда и, включив на телефоне режим карманного фонарика, попытался наладить фары, но они, похоже, решили окончательно распрощаться с жизнью и даже и не собирались реагировать на мои жалкие попытки. Меня снова затрясло. Раздраженно пнув проклятый велосипед, я бездумно опустился на обочину – сел прямо на сухую и колючую от остатков посевов землю. Телефон в моей руке пару раз пискнул и отключился раньше, чем я успел сообразить, в чем было дело.       Меня окружала тьма. Она больше не казалась мне спасительной или приятной – я был потерян в ней без возможности вернуться обратно. Без возможности двигаться вообще в каком-либо направлении. Я был беспомощен и проклинал самого себя за то, что не подумал зарядить сотовый телефон или же на днях сходить в велосипедную мастерскую из-за дурацких барахливших уже целую вечность фар.       Разве это было сложно? Мастерская была всего-то в паре километров от моего дома. Почему я только никогда не заботился о подобных вещах, предпочитая вместо этого витать в облаках? Почему всегда был таким пассивным и безразличным ко всему? Почему не мог сказать Маттиасу, чтобы он остановился?       От воспоминаний о произошедшем мне снова стало плохо. Почти до тошноты – в желудке и без того будто бы висел мертвый груз, и теперь ему захотелось наружу. Я сжался, стараясь удержать рвотные позывы внутри, и до боли охватил колени трясущимися пальцами.       Я мог сказать ему, чтобы он остановился. В любой момент – мне просто нужно было сделать хоть что-нибудь. Сказать ему, чтобы он отвалил. Сказать, что я не хочу и никогда не хотел, чтобы меня трахнул парень. Врезать ему по его чертовой смазливой роже в конце концов, чтобы он понял меня.       Почему я не сделал этого? Может быть, мне самому хотелось всего того, что произошло? Нужно было довести все до конца, чтобы убедиться в том, насколько разным было наше отношение друг к другу.       Маттиас никогда не считал меня своим другом – наконец-таки я мог быть уверен в этом на все сто процентов. Его интерес ко мне радикально отличался от моего интереса к нему. Если бы ему действительно хотелось просто общаться со мной, так как мне хотелось общаться с ним, его гребанный член не стоял бы от прикосновений ко мне так, словно он наглотался виагры.       У него определенно были странные вкусы. Съежившись, я усмехнулся сквозь дрожь, бившую мое тело. Впрочем, мне не стоило обольщаться даже в этом моменте, возможно, Маттиас выбрал меня только потому, что видел во мне фрика, отщепенца, с которым можно было без особых проблем поддаться своим ненормальным сексуальным желаниям. И разве, черт возьми, он не был прав?       От обиды и злости на самого себя на глаза практически выступили слезы. Одновременно с этим вернулись рвотные позывы – стоило мне подумать о том, что, когда я пробирался наощупь через кухню Маттиаса, что-то липкое и в то же время холодное стекло вниз по внутренней стороне моего бедра, меня незамедлительно вывернуло прямо на землю – хорошо хоть, в сторону противоположную велосипеду.       После этого мне странным образом полегчало, наверное, последние остатки того наркотического дерьма, которое Маттиас подлил в наши напитки, окончательно вышли из моего тела. Я чувствовал себя лучше, но при этом безмерно уставшим и, уткнувшись лицом в колени, закрыл глаза.       Перед глазами мелькали какие-то смутные образы, но отключиться мне так и не удалось – в лицо вдруг ударил яркий свет, будто на меня направили прожектор. Слепо моргая, я с трудом оторвал лицо от колен – какой-то незнакомый мне парень затормозил на своем велосипеде прямо рядом со мной. В свете велосипедной фары его кожа казалась болезненно бледной, а лицо и руки были местами покрыты светло-розовыми полосками кожного раздражения, напоминавшего экзему. Он выглядел жутко отталкивающе, но при этом на его лице светилось явное участие и желание помочь. Соскочив с велосипеда, он наклонился ко мне:       – Эй… все хорошо? Ты в порядке? Пьяный, что ли?       Парень с неприкрытым отвращением покосился в сторону растекавшейся на земле лужицы рвоты. Я молча мотнул головой.       – Встать можешь? Давай помогу…       Длинные пальцы бледнокожего парня так и не успели коснуться моих рук, как я вскочил на ноги собственными силами и отшатнулся от него, словно он был болен чумной лихорадкой.       – Отвали!       – Вау, ты… – глаза незнакомца изумленно расширились. Мне отчетливо бросилось в глаза тонкое колечко в его левой ноздре – оно холодно поблескивало в блеклом свете передней фары его велосипеда. Парень успокаивающе поднял руки, – да не трогаю я тебя, не трогаю. Не знаю, что ты там принимаешь, и мне в общем-то насрать, но тебе пора домой, не кажется?       – Не кажется.       Выпалив это, я все-таки немного успокоился и даже успел постыдиться своей преувеличенной реакции и пробормотал пристыженно:       – Ничего я не принимаю.       – Да хорошо, я понял, – примиряюще согласился парень, хотя по его лицу не очень было похоже, что он в действительности поверил мне. Я вздохнул.       – На моем велосипеде передний свет сломан. И я ничего не принимаю – просто немного выпил и устал. Извини.       Я не знал, за что именно извинялся, но на лице парня отразилось нескрываемое облегчение. Он вернулся к своему велосипеду и поинтересовался, махнув рукой вперед:       – Тебе туда?       Я поспешно кивнул.       – Тогда давай, поедешь за мной.       Странный парень, выглядевший в свете велосипедного фонаря словно какой-то персонаж из очередной части „Хостела“, не вызывал у меня большого доверия, но делать было нечего, и я безразлично поднял свой велосипед с дороги и взобрался на него, скривившись от неприятного ощущения, когда седло соприкоснулось с моей больной точкой.       Мое перекосившееся от боли лицо явно не ушло от внимания моего случайного проводника, и он вопросительно поднял брови:       – Уверен, что все нормально? Выглядишь так себе… Давай, поравняйся со мной, а то так разговаривать неудобно.       Кто ему вообще сказал, что я хочу с ним разговаривать? Раздраженный, я нехотя подчинился и, нагнав моего собеседника, подстроился под ритм его езды, непроизвольно уставившись на его профиль. Парень отчаянно щурился, вглядываясь в дорогу, отчего его и без того жутковатое лицо исказилось еще больше.       – Сколько сейчас времени? – спросил я невпопад, изо всех сил стараясь отвлечься от созерцания ужаса, творившегося на лице моего случайного сопровождающего, но бледно-розовые угри, рассыпавшиеся по его щеке, притягивали мой взгляд как магнитом.       – А сам как думаешь? – бросил в ответ парень, и я рассеянно предположил:       – Половина двенадцатого?       Жутковатый незнакомец усмехнулся, окинув меня быстрым взглядом:       – Мда, вот это тебя занесло. Не знаю, что это у тебя за трип, но уже четыре часа ночи. Ну ничего, придешь домой, проспишься, и нормально все будет… Забыл представиться, кстати – Патрик.       Я молча кивнул, а Патрик снова перевел взгляд с дороги в мою сторону – его глаза были какого-то тусклого замшело-зеленого цвета. Они быстро скользнули по моему лицу к моей смятой застиранной футболке и выцветшим джинсам.       – А тебя-то как зовут? Я с тебя „спасибо за помощь“, конечно, не требую, но хотя бы представиться ты мог бы в ответ.       – Я… извини, – я смущенно уставился на руки, сжимавшие руль велосипеда, осознав, что повел себя, как асоциальный и плохо воспитанный тип, – спасибо за помощь. Оливер…       – Ага, Олли значит? – неожиданно обрадовался Патрик, мгновенно перебив меня. – Знал я одного Олли. Чем-то он на тебя был похож, внешне даже… В моем университете учился. Неплохой был парень, только как будто не с нашей планеты, знаешь… На учебу забил еще во втором семестере, все мутил что-то непонятное и связался с какими-то подозрительными типами. В общем, хорошо точно не кончил…       Это было нормально, сравнивать меня с каким-то незнакомым человеком из его университета? Я поморщился, но промолчал, уставившись в мелькавшую под передним колесом дорогу. Возможно, Патрик просто хотел поддержать разговор, но делал это в какой-то особенно отталкивающей и не вызывающей никакой симпатии манере. Хотелось поскорее от него отделаться, но впереди пока виднелись только бескрайние поля – я не знал даже, проехали ли мы уже скейтпарк или нет.       А Патрик продолжал втирать мне про своего знакомого так, словно был слепым и глухим и абсолютно не замечал того, что выбрал не самую подходящую тему для разговора:       – Знаешь, я ему все время говорил, чтобы он занялся чем-нибудь нормальным. Ну, работу там хотя бы нашел себе, если учиться не хочет – куча ведь сейчас работы везде, а еще с его-то мозгами. В общем, я часто советую людям правильное, только они не всегда слушают… В любом случае, он в третьем семестре совсем скатился, начал принимать что-то жесткое, вроде кокса, ну как ты, в общем…       – Я не принимаю кокс, – с вялым раздражением вставил я, но на Патрика это, как и ожидалось, не оказало никакого воздействия:       – Все это, ты знаешь… Я как бы не запрещаю никому ничего, но вся эта дрянь, она делает тебя агрессивным. Асоциальным, ты и сам не успеваешь заметить… И алкоголь туда же. Знаешь, сколько у меня друзей так скатилось?       – Не знаю, я не пью и не употребляю наркотики…       Наверное, это было бесполезно. Патрик продолжал разражаться своим словесным недержанием, а я хмуро смотрел на дорогу. От усталости слипались глаза, но я старался изо всех сил ехать нормально и прямо, не виляя из стороны в сторону, чтобы только не подтверждать предположения этого невменяемого. С одной стороны трепля Патрика бесила, но с другой – она удерживала меня от того, чтобы впасть в сонную кому и свалиться с велосипеда. Мышцы болели так, будто бы я до этого провел несколько часов в спортзале, и мне только и хотелось забраться в свою кровать и забыть эту ночь, как плохой сон. Особенно поцелуи Маттиаса и то, что мы сделали после этого.       Странное дело, но чем дальше мы с Патриком ехали, тем больше мне становилось все равно. Я все еще был разочарован в Маттиасе, но это разочарование больше не было таким болезненным – с каждой секундой меня все больше охватывало равнодушие. Я просто ошибся, у меня просто не хватало опыта, чтобы заметить то, как он смотрел на меня и как прикасался ко мне. Я был уверен, что любой другой бы на моем месте догадался почти сразу, но я был слишком наивным и привык воображать из себя невесть что. Думал, что Маттиас, в отличие от остальных, замечал то, каким интересным и необычным я был, в то время как единственным его желанием было вставить свой чертов член в мою задницу.       Я вздрогнул – темнота внезапно рассеялась, потесненная ярким светом фонарей. Мы были где-то на въезде в мой городок, и Патрик затормозил и, с растерянным видом помотав головой из стороны в сторону, сообщил:       – Мне влево, а тебе куда?       – Прямо, – с несказанной радостью вымученно отозвался я, и Патрик пожал плечами:       – Ну хорошо, приятно было познакомиться.       – Ага, мне тоже.       Почему-то Патрик не особенно торопился уезжать. Он слез со своего велосипеда и принялся рыться в карманах. Только в свете уличных фонарей я заметил, что его волосы, казавшиеся мне до этого светлым, отливали рыжиной.       Рыжие волосы в сочетании с бледной кожей и зловещей экземой по всему лицу делали его похожим на психа, и, подумав о том, что я провел не меньше получаса вдвоем с этим парнем посреди темных полей, я в очередной раз непроизвольно содрогнулся. Патрик наконец выволок что-то из своего кармана и протянул это мне:       – Вот, возьми.       Я с непониманием уставился на бумажный квадратик в моих руках, одновременно борясь с отвращением от того, что прикасался к тому же самому, к чему прикасались до этого бледные, по-паучьи искривленные пальцы Патрика. То, что он всучил мне, было похоже на шуточную визитку – на ней на фоне расплывчатого четырехлистного клевера стояло его имя и номер сотового телефона. Я изумленно перевел взгляд на Патрика, а потом снова на визитку и снова на Патрика – тот весь светился, будто был чрезвычайно доволен моим ошарашенным видом.       – Ты ведь неплохой парень, Олли, пусть и немного неразговорчивый, но неплохой точно… Можешь позвонить мне в любой момент, когда тебе понадобится помощь…       Только этого еще не хватало. Я растянул губы в совершенно деревянной улыбке, а Патрик удовлетворённо кивнул:       – Я серьезно, в любое время, если что-то будет нужно. Ну или если захочешь расслабиться и… ну ты понимаешь… курнуть чего-нибудь.       Курнуть чего-нибудь? Я был уверен в том, что мои глаза стали такими круглыми, что напоминали монеты в два евро. Думаю, Патрик тоже заметил это и весело подмигнул мне:       – В общем, если захочешь приобрести немного марихуаны, ты знаешь к кому обращаться. Пис, Олли.       Он что, серьезно только что предложил мне купить у него травы? Патрик уже давно испарился где-то за поворотом, и я понял, что меня трясет. Из горла вырвались странные сдавленные звуки, и, согнувшись пополам, я уткнулся лицом в седло велосипеда.       Меня трясло от смеха, будто от горячки. Это был дикий, нехороший, почти истеричный смех, от которого мне самому становилось страшно, но я не мог остановиться до тех пор, пока по моему лицу не потекли слезы.       Все происходящее было настолько нелепым, настолько болезненным, глупым и невыносимым, что я был почти уверен, что все это было ничем иным, как страшный сон. То, как сухие, шероховатые губы Маттиаса касались моего лица, и то, как он входил в меня, то, как дышал в основание моей шеи, прижимая меня к кровати. Это было сном, но я не знал, как очнуться, и мне было страшно и тоскливо.       Скомкав в руках дурацкую визитку и запихнув ее в карман джинсов, я на автомате вскарабкался на велосипед и принялся медленно крутить педали. Улицы вокруг постепенно приобретали знакомые черты, и это подбадривало меня, помогая не останавливаться. Я должен крутить педали дальше и дальше, ведь я был уверен, что еще немного и вырвусь из этого замкнутого круга, превращавшего привычную мне реальность в жуткую извращенную нелепицу.       Патрик был прав – мне стоило завязывать с приемом запрещенных веществ. С этим и, в особенности, с общением с Маттиасом.       Мне стоило завязать прямо сейчас.