***
— Вы не можете отобрать у меня моих же пациентов! Прошла всего пара дней с момента отправки результатов исследований «наверх», а к нему уже пришёл гость — достаточно молодой арктический волк, требования которого были вызывающими, если не сказать оскорбительными. — Могу, мистер Шрёдингер, более того, я это непременно сделаю в своё время. Вы сами написали, что методика практически устойчивая, а это значит, что ваша премия никуда не сбежит, не так ли? — «Практически» не означает «полностью»! Мне нужно проверить её на контрольной группе и, если не сработает, детально изучить собственную работу с лисом и крольчихой, — затараторил, пытаясь защищаться, Эрвин, не желая вот так просто расставаться со столь ценными для науки экземплярами. — Сколько нужно времени? Сухой и эмоционально-бедный голос гостя напрягал главврача, заставлял волноваться даже на пустом месте. Его никогда не покидало странное чувство, будто разговаривает не с обычным живым зверем, а с гениальной биомашиной, цели которой были туманны, если их вообще можно было предположить. Много месяцев назад Шрёдингер уже встречался с отцом сидящего перед ним парня, и мог с уверенностью сказать, что отпрыск пытался копировать поведение и даже голос родителя, но, как это всегда бывает, получалось плохо, вызывая вместо расположения чувство беспокойства. Достав из шкафчика графин с лёгким глинтвейном, кот смочил горло парой глотков, даже не предлагая сидящему, зная, что тот откажется. — Пара лет, — наконец выдавил из себя доктор, после минуты раздумий. — Год, — отрезал собеседник стальным тоном. — Зачем тогда спрашивали, раз всё решено? — Подготовить ваши мысли к новой информации. — Знаете, своих пациентов я понимаю лучше, чем вас. — Учитывая род и особенности моих дел, сочту это за комплимент. Перейдём ближе к делу. Мне, к сожалению, будет необходимо не просто приехать через год и увезти этих двоих в далёкую даль, поэтому скажите сейчас, у них могут быть дети? — Теоретически, да, — на автомате констатировал факт Эрвин. — А что? — А практически? — проигнорировал вопрос волк — Я, кажется, понял, что вы от них хотите. Два года, возможно даже, что два с половиной. Если быстрее, то всё может стать бессмысленным. Никакие угрозы не помогут, есть вещи, никак от меня не зависящие. — Два, говорите? Хорошо, а у лиса в сорок семь точно может быть потомство? — С современными препаратами, гарантированно да, если он, конечно, захочет. — Вы гений психиатрии, ваш вклад уже невозможно переоценить, хоть его и нельзя пока публиковать по техническим причинам, именно поэтому Вас покрывают на государственном уровне, а ещё потому что в Ваши таланты верю лично я и Раштрапат. Они нужны мне, док, нужны не просто как болванчики, забывшие прошлое и живущие лживыми воспоминаниями, но как вполне способные к родительству особи. Финансирование вообще не является предметом внимания как таковым. Намерения ясны? — Предельно. Можно два личных вопроса? — Слушаю. — Зачем они Вам понадобились и что является причиной непосредственного интереса? — Я всегда выполняю данные обещания, а приехал потому, что хотел взглянуть на результат своими глазами. Всё? — То есть Вы в своё время кому-то пообещали присмотреть за двумя психами?! Я правильно понял?! — не поверил своим ушам кот, просто не в силах представить, сколь влиятельной особой надо быть, дабы взять такое обещание с такого зверя. — Совершенно верно. — Больше личных вопросов нет. Пройдёмте, покажу самое интересное, — поставив глинтвейн обратно на полку, Шрёдингер повёл волка на небольшую экскурсию по своим владениям.***
Не то чтобы Тиберий устал, вовсе нет, к активной и многочасовой деятельности он давным-давно привык, однако самочувствие было паршивым. Вернувшись из «командировки» и написав отчёт об успехах психиатрии, молодой зверь получил целую цепочку плохих вестей: мать, которую он хоть и не любил в обычном смысле, но которая была дорога ему, умерла, единственного зверя в стае, которого можно было назвать другом, нашли мёртвым, а несколько проектов, развёрнутых для укрепления власти дома, с треском провалились из-за предательства. В самое ближайшее время должны были быть выдвинуты самые серьёзные обвинения в его адрес, и тогда Гаю, возможно, придётся изгнать собственного сына. Даже думать о возможности оказаться выброшенным на задворки политики было мучительно, однако не смертельно. Откинувшись на спинку кресла, он смотрел на небольшую урну с прахом, взятую в качестве напоминания о фанатичной целеустремленности и стойкости, размышляя и прикидывая возможный исход ближайших дней. «Надо было всё же последовать методу отца и избавиться от ставших ненужными личностей, тогда, возможно, всё бы получилось. Уроды! Не могли ограничиться простым судом надо мной? Зачем было убивать Сервия? Он даже деталей не знал о моих манипуляциях. Может, стоило посвятить? Тогда бы он был более аккуратным. Впрочем, поздно метаться. Надо перераспределить приоритет дел и успеть максимум за минимум — передать критически важные бумаги на сохранение Дэвиду, постараться подчистить следы своей деятельности и, если повезёт, найти причастных к уходу Сервия. Остальное подождёт. Так, надо собраться. Необходимо быть твёрдым, как мой отец и Элизабет. Кстати о ней…» Запустив лапу в потайной отдел, скрытый в одном из ящиков стола, он извлёк старый, покрытый множеством царапин, портативный кассетный плеер. Такими уже не пользовались, отказавшись даже от дисков, отдав предпочтение иным способам хранения информации. Этот реликт прошлого достался ему от Джилл, как и останки её дочери. Лисица-гибрид, несмотря на то, кем она была для «Атлантиса», оставалась в памяти Тиберия не как превосходный инструмент, но как одна из самых сильных хищниц, стоя лишь на одну ступеньку ниже Фурина-старшего. Воспоминания о ней укрепляли его в минуты слабости и неопределённости. Образ Элизабет ассоциировался с непреклонным волюнтаризмом: несмотря на все обстоятельства и даже последствия для себя, она не ломалась, стойко принимая все удары судьбы, и, даже находясь под невероятным психологическим давлением, продолжала идти к своим целям до последней секунды. У неё не было интеллекта его отца, не было власти и даже настоящего контроля над своей жизнью, зато была воля, которой, как честно признавался себе молодой политик, не имелось ни у кого из их рода, кроме, пожалуй, Гая. Кассету, ожидающую воспроизведения, необходимо было уничтожить десять лет назад, но арктический волк оставил её себе в качестве резерва прочности. Он знал, когда-нибудь в жизни настанет момент, ломающий его, момент, когда понадобится нечто, способное поднять дух, напомнив о самых лучших образцах внутренней прочности. Этот миг, к счастью, не настал, но освежить память, укрепив образ стойкости, никогда не мешало. Ни разу он не прослушал, что же записала безумная в некоторых смыслах лисица, зная лишь, что она говорила о себе и происходящем, хотя любопытство много раз подмывало надеть наушники и нажать кнопку воспроизведения. Немного подумав и вернув плеер на место, Тиберий встал и быстрым шагом вышел из кабинета. Слишком много дел навалилось, отлаживать которые стало смертельной роскошью.***
— А что я должен был сделать?! — прокричал Гай со своего инвалидного кресла, вопросительно разведя лапы в стороны. За окном был вечер. Час назад закончилось собрание глав домов и стай. Решался вопрос о мере наказания Тиберия Октавиана Фурина, и вердикт оказался беспрецедентным и разгромным — изгнание провинившегося и запрет на следующую передачу власти потомкам Октавиана. Когда все удалились из зала, отец и сын наконец-то смогли остаться наедине и поговорить откровенно. — Ты мог наложить своё президентское вето! Мог оставить хотя бы в доме! — После того, как твой план по уничтожению целой стаи Ветурия из дома Корнелиуса раскрылся? Серьёзно?! — Я же ничего не успел сделать! — Одно дело — избавляться от конкретных личностей и совсем другое — уничтожать целые стаи! Двести тридцать семь особей! Двести тридцать семь трупов, сын! На кого бы ты это свалил?! В стране нет ни одного безумца, на которого можно повесить столь масштабный теракт. Ни одного! Нас, чтобы ты знал, всего около пяти тысяч, не считая изгнанников и «отдалённых», но и с ними лишь шесть, ну, может, семь тысяч. Теперь чувствуешь объём задуманного?! — Я и так знал, на что иду, — нахмурился Тиберий, скрестив на груди руки, — они мешали прогрессу последние семьдесят лет, отклоняя любые сколь-нибудь весомые реформы. Их НУЖНО уничтожить, сбросив столь бесполезный балласт с шеи общества. — Ты вдвойне идиот. Гениальный идиот без опыта, но с космическими амбициями, — устало прикрыл лапой глаза Гай, продолжая уже назидательным тоном. — Авантюры таких масштабов не проворачиваются в одиночку. Сложно было меня в известность поставить? Думаю, нет. Почему я узнаю о твоих похождениях от обвинителей? — Догадайся сам, ты же умный, — вместо признания ошибки огрызнулся Тиберий. — Думаешь, запретил бы тебе? — Естественно! Вместо ответа Гай улыбнулся улыбкой, говорящей больше любых слов, чем привёл сына в замешательство. — Подхвостием ты, видимо, думал в момент принятия решения. Спасибо скажи, что всего лишь изгнали. Если бы не я, казнили бы без особых разбирательств. — Что же такого ты сделал? — Знаешь предателя в морду? — Нет, известно лишь, что на меня донесли и украли листок с заметками да набросками плана. — Допустим, а почему в таком случае на заседание не позвали доносчика, ограничившись твоим «листочком»? Где свидетель? — Удиви меня, — всерьёз заинтересовался Тиберий. — Удавить надо было за эмоциональную привязанность, а не удивить. Это я приказал удалить Сервия, твоего друга, который и предал тебя. Он променял твой хвост на замечательный шанс: кто-то из Корнелиусов предложил ему возможность организовать свою стаю под крылом их дома. От такого не отказываются, тем более, что у них всего четыре стаи и ещё одна, крайне лояльная, им не повредит. Сучёныш сдал тебя в качестве доказательства верности. Я говорил никогда никому не доверять? Неожиданное открытие оказалось серьёзным ударом для молодого волка. Что ответить «заботливому» родителю, он не знал. Не мог даже разобраться сходу, какие чувства внутри преобладают. Впрочем, Гай не собирался растрачивать ценное время на пустой простой и продолжил практически сразу. — Вот и молчи теперь. Я растил наследника, гениальную личность, способную после моего ухода добиться ещё большего для общества, нежели я сам. Теперь, благодаря твоей фантастической самоуверенности, придётся хорошенько подумать над реформой нашего устройства. К сожалению, ты слишком ценный ресурс, чтобы просто выкинуть тебя в мир и забыть. Да и ум никуда не делся. Обычные проходы к политике и управлению теперь закрыты, однако, возможно, в ближайшие десять лет возникнут иные тропы, если меня, конечно, не убьют. Пора завершать эту тему. Персональный маячок сдашь лично мне через пару часов. Иди и собирай самое ценное для себя, к утру твоего духу на территории домов не должно быть. Пока не знаю, куда ты пойдёшь, но не теряйся сильно и не смей соваться в «Магма-Таун». Постарайся не умереть и, возможно, когда-нибудь я с тобой свяжусь. Свободен.***
В спешке сложив действительно важные вещи в сумку, Тиберий полез в потайные отделы за последними мелочами и похолодел. Все немногочисленные скрытые места оказались пустыми. Пока шёл совет, кто-то забрался в охраняемый кабинет и обчистил его. Даже прах забрали. «Твою же мать. Как будто было мало неприятностей. Ладно, поздно волноваться, даже если бы и нашёл вора, то всё равно ничего не смог бы ему сделать, да и я сам теперь изгнанник. Остаётся лишь надеяться на сраное лучшее…» Надев свою любимую чёрную рубаху с короткими рукавами, тёмные джинсы и накинув аспидного цвета плащ, доставший своими полами едва ли не до пола, молодой зверь взял сумку, кинул в карман маячок дома и отправился в кабинет теперь уже бывшего отца. Он знал, через пару часов почти все упоминания о нём будут вырезаны из истории рода и помещены в специальное хранилище, в которое попадали дела всех когда-либо изгнанных волков. Даже имя отберут, заставив выбрать иное, не патрицианское. Постучав и получив разрешение войти, Тиберий ничуть не удивился, увидев восьмидесятилетнего одноглазого Публия Тарквиция, официального представителя дома Антониус. — Что забыл изгнанник в личном кабинете правителя? — проигнорировав вошедшего, высокомерно поинтересовался старик у Гая. Для обоих Фуринов такое обращение было сродни унизительной пощёчины, но сказать было нечего. Проглотив намеренное оскорбление, волк-инвалид ответил в ожидаемой от него манере. — Последняя формальность. Ты и сам знаешь весь порядок. Не будем тянуть, — повернув морду к сыну Гай, глядя ему в глаза, начал говорить стальным официальным тоном. — Тиберий Октавиан Фурин, согласно решению совета за Ваши преступные замыслы Вы изгоняетесь из своей стаи, а также лишаетесь покровительства своего дома. Преномена, номена и когномена Вы также лишены. Все ваши заслуги будут забыты, вещи — конфискованы, за исключением тех, что вы взяли с собой. Вам запрещается занимать какие бы то ни было административные посты и руководящие должности выше низшего звена. Учитывая текущие реформы общества, перед уходом Вам дозволено выбрать не только новое имя и фамилию, но также и варну. Вам всё понятно? — Предельно. — Сдайте персональный маяк Тиберия, он вам не принадлежит. Подойдя к столу отца, молодой зверь даже шерстью ощущал радость Публия, не просто уничтожившего политического соперника, но и безнаказанно унизившего главного оппонента. Положив миниатюрное устройство слежения на стол, он пару секунд смотрел на бумаги, лежавшие перед правителем. Среди них были знакомые закорючки, поставленные им самим. — Ваше новое имя? — достав бланк из ящика стола спросил Гай, заодно сложив и убрав в папку все остальные документы. Долго думать не пришлось, у Тиберия имелся псевдоним, который он использовал для связи с Элизабет десять лет назад, именно его было решено использовать. — Фелан О’Двайер. — Варна? «Так, а какой там у нас вообще выбор? В правопорядок не пустят, религия слишком заметна, администрация и вся их орава также закрыта. К ремесленникам бесполезно. Наука и искусство? Да, это даст хоть какую-то свободу передвижения». — Эпистимы. — Учёные и деятели искусства? — для чего-то уточнил Гай. — Да. Оставив ещё несколько записей, отец жестом подозвал его к себе. — За новыми документами обратитесь в службу безопасности, — протянув теперь уже бывшему Тиберию бланк с парой заготовленных заранее бумаг, он наклонился в своём инвалидном кресле и поднял с пола хорошо знакомую урну. — Это Ваше? — Да, — настроение Фелана быстро приподнималось, ведь теперь он точно знал, чьи звери шуровали в его кабинете. — Протестую, — непреклонно и жёстко отреагировал Публий, — вещи, не взятые изгнанным ранее, подлежат конфискации. — Я знаю наши законы, тем более, что половину из них сам правил. Это всего лишь кучка пепла. Дому она не нужна никоим образом, а я, как глава дома, имею право безвозмездно дарить вещи абсолютно любому зверю, если они не нужны никому из членов стай. — Невозможно так быстро узнать мнение каждого, — попытался прицепиться к юридической зацепке Тарквиций, но Фурин-старший его перебил угрожающим тоном, в котором от официоза не осталось практически ни единой доли. — Если тебе так важна неукоснительность и соблюдение каждой буквы, то все расходы на собрание членов стай, а также на официальную церемонию изгнания берёшь на себя. Идёт? Быстро подсчитав в уме возможные расходы, одноглазый сразу сбавил тон. — Ладно, передавай свой чёртов прах. — Побольше уважения к усопшим, Публий, они это заслуживают как никто более. Представитель Антониус никак на это замечание не отреагировал, однако, подойдя к столу, приподнял крышку и заглянул внутрь, словно убеждаясь, что Гай ничего тайно не передаёт. Взяв бумаги и аккуратно засунув немного потяжелевшую урну в сумку, Фелан вышел, не прощаясь ни с кем, направляясь в крыло службы безопасности править свои новые документы.***
— Перерыв кончился, зайка моя, — достав диктофон после ухода «гостя» продолжила Элизабет. — Ко мне приходил один знакомый, я о нём позже расскажу, а может быть, и нет. Сейчас надо продолжать. Об отце же говорила, да? Точно, кладбище и надгробие. Его звали Джонатан Руфиус Уайлд. Ты я думаю многое поняла без детальных объяснений, однако тогда было ничего не ясно, кроме направления поисков родни, чем я и занялась, даже не особо-то погоревав над могилой отца. Дело шло плохо, со скрипом. Мне опять откровенно мешали и тормозили где только возможно. Даже взятки не помогали. Из-за этого пришлось провозиться до… Замолчав на пару секунд, Элизабет пыталась выудить из памяти точную дату последующих событий, но не могла. Слишком уж хотела когда-то забыть всё произошедшее и частично это удалось. — А знаешь, ты и сама лучше меня в курсе всего. Это случилось летом. Где-то в начале месяца. На мой запрос-таки ответили, и у меня на лапах был адрес семьи Уайлдов. Сначала от мысли посетить «родню» стало не по себе. В конце концов, я ребёнок, рождённый вне брака, далеко не факт, что моему визиту обрадуются. Но знаешь, пара суток в относительном одиночестве в корне меняют мнение. Не приняли бы, и пусть! Зато знала бы это наверняка. В общем, в один из дней я собрала решимость в кулачок и поехала по предполагаемому адресу. Взяв бутылку с вином, дождавшуюся своего часа около кресла, она отпила небольшой глоток, хоть в голове уже и шумело, а в горло алкоголь почти не лез. День и так предстоял эмоциональный, а тут ещё и откровение для Джуди внезапно стала записывать. Лисица точно знала, когда с плёнкой будет покончено, её единственным желанием будет забиться в угол и забыться, но внутренняя сила продолжала проталкивать слова вперёд несмотря ни на что. — В тот день, зайка моя, сама судьба говорила сидеть дома. У моих старых пациентов начались обострения, и надо было заняться ими, но мысли постоянно витали где-то не там. Под вечер я на скорую лапку избавилась от насущных дел и собралась уже ехать, но машина не завелась. Это, наверное, был знак, да только я слепая, — усмехнулась Джилл. — Эта вроде бы небольшая проблема увеличила желание добраться до дома моего погибшего отца до уровня слепого фанатизма, поэтому я, недолго думая, рванула на метро. Какое же оно противное. Эта бесконечная толпа зверей, взглядов, прикосновений и запахов подгоняли поскорее покинуть подземку, что и было сделано при первой же возможности. Ноги несли меня столь быстро, что я даже хвост одному лису отдавила. Это, возможно, ничего не значит, но силуэт показался знакомым. Обернувшись извиниться, увидела лишь спину уходящего незнакомца. Он, видимо, тоже спешил. Не знаю, было ли это наваждение или реальность, однако теперь бы лапу на отсечение дала, чтобы узнать, это был Ник или нет. Жаль, прошлого не изменить, моя дорогая. Этот конфуз совершенно сбил мои мысли. Когда я дошла до адреса, в голове, как сейчас помню, царила пустота. Было непонятно, что говорить и как, поэтому я понадеялась на удачу и импровизацию. Дура! — От накрывающих чувств в горле в который раз за утро вставал ком, а глаза неприятно защипало. — Мне открыла мать Ника. Мы смотрели друг другу в глаза и молчали. Раньше нам не приходилось встречаться, поэтому я выискивала в её лице и взгляде нечто… Ну я не знаю, как это описать. Наверное, хотя бы отдалённо знакомое или родное. Она же явно узнала мои глаза. Сразу. Без лишних слов. Они достались мне от отца. Не замечала сходство между мной и Ником? Думаю, теперь, вспоминая мою внешность, ты увидишь кое-что похожее. — Она заговорила со мной первая, спросила кто я и что мне нужно. Это был такой момент, что разум оказывал мне, — принялась оправдываться гибридиха, стараясь сдержать дрожь в лапах, — я не могла ответить по-иному. Просто не могла. Сказала чёртову правду, назвав своего отца… Чёрт возьми, я правда не хотела того, что случилось! Только не говори этого моему крошке-лису. Пожалуйста. Не надо. Помолчав минут пять, собирая волю в лапы, она продолжила. — Не буду ничего описывать, ты и так всё видела. Сердце не выдержало. Моё тоже в какой-то степени. Это до сих пор мой «рекорд» — потерять зверя после пары минут знакомства. Я хотела бы сказать, что пыталась помочь ей, но это будет наглой ложью. Наверное. Я не знаю! Не помню, как именно вышла, не помню, что делала в квартире и сколько времени там провела. Это не забвение как в фильмах и не как после посещения морга. Состояние аффекта, конечно, общее, но ощущения разные. Точных воспоминаний не оказалось, вместо них был страх, он гнал вперёд по улице, дышал в спину и наступал на хвост. Я бежала, боясь находиться не то что рядом с тем домом, а даже близко к кварталу. Паника отпустила только в районе климатических установок, на границе с Сахара-Сити. Там много тёмных закоулков, в которых я и просидела до поздней ночи. Злая на саму себя, трусливая и совсем упавшая духом. Хотела пойти в полицию, честно во всём признаться, но сомневалась, прокручивая в голове альтернативы. До того момента пока ко мне не подошёл местный обитатель мусорных баков. Это был лемур. От него несло перегаром и ещё чем-то неприятным. Какие чувства вызывает одинокая, заплаканная и загнанная в угол песец-гибрид? Я думала, что жалость. Нет, не все бездомные полные отморозки, я знала нескольких вполне себе культурных, которых, кстати, пришлось тебе с Ником скормить, но тот явно был не из числа добрых. Мне хотелось хоть каких-то чувств сострадание и помощи, я слепо их ждала, а получила попытку ограбить неспособную к сопротивлению лисичку. Это вообще можно было не упоминать, оставить за кулисами моей жизни, если бы не одно но. Когда мы встретимся, я представлюсь как Элизабет и буду ей до самого конца, потому что только она, безумная в своём стремлении хищница, способна завершить дело. Тогда я, другая я, дремавшая много лет, полностью очнулась. Джилл сдалась, сломалась, отдавая тому выродку все ценности, лишь бы побыть в одиночестве во тьме. Элизабет же не стерпела такого обращения. Когда он уходил, меня захлестнул гнев. Он сжигал все депрессивные и пораженческие эмоции, подобно умелому инквизитору древности. Это было чертовски несправедливо! Отпустить его безнаказанным нельзя. Вся неудовлетворённость, вся злость, накопившаяся внутри, вырвалась наружу. Я его догнала и загрызла насмерть! Горло разорвала и засунула туда кошелёк, чтобы он подавился своей «добычей». — уже более спокойно обобщила гибридиха. — Ты не поверишь, но мне до сих пор стыдно. Одна часть меня вспоминает об этом как об акте справедливости и радуется, а другая готова лезть на стену от жалости к убитому. Помнишь, я говорила, что мне жаль всех умерших в кафе при нашем знакомстве? Я не шутила, мой пушистик. Офицер Когтяузера тоже в списке личностей, чья смерть скребёт мою душу. А Элизабет счастлива. Такие вот когнитивно-диссонансные дела. Куда-то не туда монолог уходит. Хотя нет, всё правильно. Нужно до конца пояснить игру с именами. Для всех я Джилл Файбер, гибрид-психотерапевт, ну, или для некоторых просто песец с необычным отливом шерсти. Добрая и отзывчивая, желающая всем добра и счастья, не способная на настоящую жестокость. А для себя я Элизабет, может быть Уайлд, а может и Уотсон, такая фамилия была у моей матери, но это уже не так важно как-то, что Лиза — это хищница, безжалостная к тем, кто не принадлежит к кругу семьи. Я понимаю, что нельзя давать своим порывам личных имён, иначе можно раздвоение личности получить, но уже слишком поздно что-то менять, а тогда столь умная мысль не пришла в мою голову. Зачем? В тот момент жизни было невыносимо тяжело, нужна была хоть какая-то поддержка, и я её нашла внутри себя. Надеюсь, понятно объяснила, потому как не хочу долго всё разжёвывать. Чуда не случилось, я не скрылась с места преступления, — продолжила свой рассказ Элизабет, продолжая прикладываться к бутылке, — не могла бежать в никуда. Несмотря ни на что, я снова стала на 100% Джилл, и мне было невыносимо думать о побеге. Сомнений не было, я стала преступницей и должна, нет, обязана была получить наказание за убитого. Когда я вышла на дорогу, мою тушку чуть не сбила патрульная машина. Думаю, понятно, что случилось дальше. Скрутили, посадили и повезли в местный участок. Ночью, естественно, там не было почти никого, поэтому меня кинули в пустую камеру предварительного заключения до утра, которого я так и не дождалась. Уже начинало светать, когда ко мне пришёл неизвестный арктический волк.***
— Мисс Файбер, следуйте за мной? — отчеканил вошедший, разворачиваясь и направляясь в сторону, вероятно, чёрного хода. — Кто вы? Следователь? Гость ответил, даже не оборачиваясь: — Останетесь в камере — умрёте до рассвета. Ясно? — Нет, ничего мне не ясно, — попыталась остановить его я, но вместо ответа получила ещё более явную угрозу. Прямо в лицо мне посмотрел ствол пистолета с глушителем. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза и молчали, понимая без слов, на уровне интуиции. Не так уж важно, кем был волк, а важно было то, что он мог убить меня прямо посреди участка и никто бы слова не сказал против. Мне предоставили действительно простой выбор — остаться в камере и получить ожидаемое правосудие, либо пойти за влиятельным зверем в неизвестность. Конечно, мне хотелось наказания и совесть грызла за совершённое, однако умирать было страшнее. — Больше вопросов нет, ведите. Двигаясь по пустому коридору, не покидало чувство, что по дороге должен был попасться хоть один служитель правопорядка, однако, нет, всё было тихо, будто все умерли. От ощущения возможностей «спасителя» по коже под шерстью гуляли мурашки самого дурного на свете предчувствия. Мы быстро прошли всё здание и вышли через чёрный ход, недалеко от которого уже стояла серая машина, предназначенная явно нам. Спрашивать что-либо оказалось слишком страшно, поэтому я просто молча села на заднее сидение, а волк тем временем умостился на водительское место и тронул транспорт. Ехали мы в тишине, точнее я, а вот он явно что-то слушал в висевшем всё это время наушнике. Направление было довольно ясным — за город, правда, куда именно, непонятно. Так много проблем и так мало простых решений, но что-то подсказывало, что скоро я получу самую исчерпывающую информацию. Мы уже выехали за город, как внезапно повернули направо и стало понятно, куда — в загородный дом Джона, в который я боялась соваться из-за воспоминаний о нём. Что мы там, интересно, забыли? После того, как мы притормозили у чистого, недавно убранного крыльца, мне была дана короткая команда идти внутрь. Стоило оказаться на свежем воздухе, как выяснилось, что дом не оставался без присмотра: цветочные клумбы, так любимые моим мужем, оказались засажены цветами, всюду витал приятный запах природы, дорожки были подметены, а из окна гостиной лился тёплый, такой домашний свет. Мой сопровождающий остался в машине, на крыльцо я поднималась уже одна. В душе металось до ужаса странное чувство, будто вместе с порогом дома позади оставалась привычная жизнь, а впереди ждало нечто новое. Внутри, естественно, всё сияло чистотой. Освещена была, правда, только прихожая и гостиная, но это, наверное, чтобы я не блуждала по пустым комнатам. Очень предусмотрительно, надо сказать. В гостевой, с расслабленным видом сидел ещё один арктический волк, внешне почти неотличимый от первого: та же белая шерсть повсюду, то же нейтральное выражение морды, только разве что под глазами имелись серые пятна, да от ушей и до загривка шерсть оказалась темноватая. Это точно он решал мою судьбу. Откуда мне это стало известно? Не знаю, аура, наверное, такая. — Присаживайтесь, мисс Файбер. — Это предложение или приказ? — решила поинтересоваться я. — Пока просто предложение. В конце концов, Вы хозяйка этого заброшенного дома, поэтому Вам и решать, стоять при разговоре или сидеть. — Это шутка? — Нет, ничуть. — Кто Вы и зачем вытащили из участка? — всё же присаживаясь на соседнее кресло, я решила узнать как можно больше. — Имён не назову, достаточно просто назвать вторым куратором. Допустить, чтобы Вы по своей глупости сели на долгий срок за убийство, непозволительная роскошь, поэтому я занялся Вами лично. — Какая ещё роскошь?! Я зверя загрызла! — Да? — как ни в чём ни бывало спросил в ответ куратор, словно речь шла не о чужой жизни, а о сущем пустяке. — Как его звали? Такой простой вопрос сбил меня с толку, заставив на пару секунд замолчать, но я всё же взяла себя в лапы и продолжила. — Не знаю его имени, но это не отменяет факта убийства. — Ошибаетесь, ещё как отменяет. Безымянный, бездомный и безработный пьяница, без родственников и друзей, которые его стали бы искать, исчез. Вы-то тут при чём? Вы всё это время дома сидели. — Это всё же издевательство! Думаете, я не знаю где была и что делала?! — Конечно, знаете, я ведь Вам только что напомнил, в противном случае, у вас галлюцинации и навязчивые ложные воспоминания. Тогда Вас надо в соответствующую лечебницу сдать. Намёк понят? — Вполне, — похолодела я, прекрасно осознавая, что именно меня ждёт в психушке среднего пошиба, — тогда, может, расскажете, для чего это всё? — Для этого вас сюда и доставили. Вы, довольно перспективный зверь и терять Вас было непозволительно. В чём именно перспектива, я пока не раскрою. Рано. Достаточно будет сказать, что у нас есть работа, а у Вас навыки, ну, а какие именно, узнаете позже. Собственно, на этом почти закончил. Однако, зная Вас, нужно озвучить предупреждение. Не обращайтесь ни в полицию, ни к журналистам. Не надо копать в интернете. Просто живите, мисс Файбер, и не бойтесь завтрашнего дня. Никто к вам не придёт, чтобы убрать. Копы будут обходить ваши «норы» стороной, как и журналисты. О случае под стенами климатических установок никто не знает и подозревать Вас не станет, так же как никто не знает о вашем посещении мисс Уайлд. Вопросы? Какие уж там вопросы! Я сидела, приоткрыв рот от удивления, и не знала, что спросить, пытаясь переварить полученную информацию. Моя жизнь была кому-то очень дорога, притом настолько, что всю полицию купили на пару с журналистами, а ещё этим зверям было всё равно на смерти двух невинных душ. Мне списали эти преступления, просто махнув лапой. — Как я понимаю, вопросов нет. — Стойте! — в голове всплыли воспоминания о странностях при поиске родственников, и, раз уж предоставлялся шанс, то не использовать его было бы глупо. — Это вы тормозили мои поиски? — Родных? Да. Помогли тоже мы, получив новые директивы. Знаете, пожалуй, на сегодня всё. На кухне на столе лежат ваш мобильный, конфискованный ранее полицией, а также ещё один аппарат для связи со мной. Просто так не звоните, только экстренные вызовы. Если вдруг ещё кого убьёте, то я должен узнавать об этом первым. Ясно? — Вполне, — только и смогла выдавить я. — Вот и хорошо. Ночуете тут, а завтра к обеду за Вами такси заедет. Холодильник мы забили продуктами, электричество оплачено и даже есть интернет. Роутер стоит в спальне. Пароля нет. — Зачем? — перебила я его, недоумевая для чего такая «забота». — Чтобы вы позже переехали сюда жить. Тут чудесное место. — А если я не хочу? — Тогда не знаю. Посмотрим по ситуации — встав с кресла, собеседник всем своим видом показал, что разговор окончен.***
— Так вот я познакомилась с куратором номер два. Получилось довольно глупо, если не сказать дерьмово. Едва я оказалась одна, мозг начал нормально соображать и посыпались вопросы, вот только некому было их задать. Я много думала и гадала, прежде чем наступило утро. Время как-то быстро пролетело. Казалось, час назад меня привезли на дачу, но вот уже за окном мне сигналило самое обычное такси. Я решила временно отложить вопросы о незнакомце и заняться работой, но получалось так себе. Целый месяц меня терзали мысли, от которых, казалось, вообще было не избавиться ни днём ни ночью. Давно ли я стала «перспективной»? Что из моей жизни было под чужим контролем? И самый сложный вопрос — что от меня понадобится? Оставленный телефон я не использовала, хотя желание имелось. Не думаю, что простое любопытство обрадовало бы зверей на другом конце провода. Хотя кому интересно моё мнение? Всем ведь плевать на меня. Кому я нужна? Чёртов инструмент с сознанием. Как же всё задолбало, — выключив диктофон, она поднесла бутылку к губам, но пить не стала. Её захлёстывало разочарование во всём. Весь мир был не таким, каким хотелось бы видеть. Он был слишком жесток к одинокой, несчастной лисичке, давая лишь каплю радости на бочку страданий. Моральная усталость истощала организм, высасывая все силы, оставляя после себя только пустоту. Откровение для Джуди превратилось в исповедь, необходимую прежде всего самой Элизабет, осознавшей эту истину и потому не сделавшую глоток. Поставив бутылку на столик, стоявший рядом с креслом, она вздохнула, мысленно откладывая пьянку и собираясь с силами для последней части признания перед самой собой. — Не буду расписывать рутину, которой целый месяц занималась, всё равно ничего важного не произошло. Работала себе потихоньку, пока не появились вы. Я даже не знаю, что сказать по этому поводу. Тогда, если ты помнишь, я познакомилась с вами на приёме и вышла на несколько минут. Так вот, я за успокоительным бегала. Знаешь, как было тяжело вдруг осознать, что когда-то ты была проституткой для брата, а недавно по глупости убила его мать, из-за чего он впал в депрессивное состояние. Счастье, что Ник меня не узнал. Слишком пьяный был при нашей последней встрече. Ну, в общем-то, после вас я уже никого не смогла принимать. Кое-как закончив с вашей проблемой, мне предстояло решить свою. Мне просто хотелось поплакать! Смотреть в СВОИ глаза невыносимо. В молодости я этого не заметила, но вот на приёме это стало понятно, как день, кто именно передо мной и кто я сама. Элизабет глубоко вздохнула и в очередной раз отложила диктофон, не зная, что сказать от накативших эмоций. Столь много трудно описываемых событий случилось в её жизни, что легко было потерять нить рассказа, уходя от фактов и личного мнения в чащобу догадок и предположений. Впрочем, лисица уже не собиралась рассказывать абсолютно всё, ограничиваясь самым важным. С каждой минутой в голове всё больше шумело, а выговаривать последнее предложение пришлось тщательно думая, дабы язык не заплетался. «Нет, так дело не пойдёт. Нужно избавиться от лишнего». Путь до туалета прошёл без проблем и происшествий. Понимая, что по-другому никак, она уверенно засунула два пальца в рот, дабы очистить желудок. Когда всё было закончено, Джилл чувствовала неприятный привкус во рту, но зато внутри стало легче, а после холодного душа прояснилось и в голове. Укутавшись полотенцем, она вернулась обратно в кресло, готовая изливать прошлое дальше. — Знаешь, я внезапно поняла, что не хочу говорить о моменте первой встречи. Не хочу говорить, что делала дома. Это, в конце концов, не так уж и важно. Ты и так поняла, что мне было очень плохо. Неделю осмысливала случившиеся и даже была готова открыться ему, когда со мной связался куратор. Мне было приказано собирать вещи и окончательно переезжать на дачу. Можно было и отказаться, просто ради интереса, посмотреть, что же будет, но нет. Был обещан «подарок», дожидавшийся меня на участке, и было вдвойне интересней, что именно там за сюрприз. Никто за мной не приехал, пришлось добираться на своём транспорте, о чём не жалею ни единой долькой. Думаю, так мне давали понять, что я имею некую свободу действий. Чушь. Сейчас, смотря в прошлое, там и близко не видно свободы, только хитрый, продуманный и холодный расчёт. На месте никого не оказалось, дом был пуст. Поначалу ничего необычного я не заметила, но потом, когда спустя несколько часов обосновала свою норку, вернув, хотя бы частично, её прежний уют, стало понятно, что именно не так…***
Всё происходящее немного напрягало меня, но уборка несколько утомила и стало клонить в сон. Расстелив кровать, я уже снимала рубашку, когда уши уловили неопознанный звук. Я тут либо одна и у меня слуховые галлюцинации, что очень даже может быть, либо у меня гости, которым, возможно, буду не рада. Выйдя на крыльцо, я замерла на месте, вслушиваясь в сгустившуюся темноту позднего вечера. Вроде ничего. Тишина. Ветер тихо шуршит травой, но на этом всё. Развернувшись, моя лапа уже взялась за ручку двери, как со стороны старой мастерской донеслось что-то неразборчивое. Крик? Нет, слишком тихий. Да чего гадать, пойду, проверю. Вернувшись в прихожую за ключом, мне стало ясно, что догадка верна. Его не было. Замок всё это время был открыт. Конечно, было страшновато, но я всё-таки пошла посмотреть, что же происходит. Там, внутри, горела одна-единственная старая лампа, которую, по всей видимости, не заменили, а вот под ней, в конусе света, спиной ко мне сидел старый лис. Мои лапы задрожали от страха. Что он тут, чёрт возьми, делает? — Мистер, вы в порядке? — медленно подходя к зверю, поинтересовалась я, но в ответ долетело лишь громкое мычание, будто его пасть была заткнута. Шаг вперёд. В моё поле зрения попадают его руки. Они варварски замотаны толстым слоем скотча, как, судя по всему, и ноги. Ещё два шага вперёд. Дыхание перехватило от замеченного запаха. Среди пыли и инструментов чувствовалась кровь. Господи, что случилось? Надо ему помочь! Ещё один метр вперёд. Нет, никакой помощи. Он тут неспроста, это точно. Нужно всё выяснить, прежде чем действовать. О! Да там же перед ним стол в темноте стоит! Шерсть незнакомца пробивала седина, явный старик. Обойдя его, я поняла откуда запах. Его морда была перетянута колючей проволокой! Господи! Это ужасно! Никто не заслуживал такого обращения! Или почти никто. Каждая попытка крика была обречена на провал и боль. Я пыталась успокоить его, смотря на проволоку, и пытаясь понять, как её снять, когда неожиданно поняла иное — передо мной кто-то знакомый. Это чувство узнавания превысило страх и желание помочь. «На даче вас ожидает подарок, в знак наших добрых намерений. Вскоре нам придётся плотно сотрудничать, не хотелось бы начинать работу с недоверия друг к другу», — материализовались в моей памяти слова волка-куратора. Я заглянула в глаза лиса, пытаясь понять, кто же передо мной, но безуспешно, а вот он похоже узнал меня, потому как перестал дёргаться и затих. Его взгляд помимо страха выражал лишь обречённость, и это пугало. Он непросто ужаснулся меня, нет, гораздо хуже. Там, в темноте напротив него, стояли стол со стулом, явно поставленные специально. Развернувшись, я подошла к нему и пригляделась в темноту. На частично пыльной поверхности, в правой части стола, лежала объёмная металлическая коробка, на левой части располагалась настольная лампа, а посередине, как будто в усмешку, лежала ярко-красная папка, которую, впрочем, всё равно плохо было видно. Пошарив лапой в пыли, я нащупала переключатель и нажала его. Лампа загорелась, и это уже не удивило. Всё было подготовлено заранее, разве можно было ожидать, что не заработает? Происходящее так меня увлекло, что я совершенно забыла про грязь, усевшись на стул и открыв папку. Это оказалось личное дело лиса обыкновенного по имени Тило Ленц. Вот теперь стало ясно кто передо мной. Жалость мгновенно и бесследно испарилась, вместо неё внутри стала подниматься забытая детская обида и боль. Не зря он заткнулся, ох не зря. Папка была довольно объёмная, но спешить было некуда и я решила полностью её прочитать. — Устраивайтесь поудобнее, воспитатель Ленц, думаю, у нас будет с Вами интересный разговор, — едко сказала я, слыша свои же слова немного приглушённо. Хотя могла ли я такое сказать? Пожалуй, было сложно поверить в свою жестокость, но это были всё же мои слова. Детство лиса оказалось до ужаса скучным, как и большая часть молодости, но только до того момента, как промелькнула строчка об устройстве в детский дом воспитателем, ведь вслед за ней шла заметка о подозрении в педофилии. То есть, выходит, он подозревался в этом ещё до моего рождения! Страницы полетели вперёд куда более быстрыми темпами. Ариана, Виолетта, Натали, Джейд… Два десятка детских имён сложились перед моими глазами, прежде чем я наткнулась на своё, помеченное красным маркером. Мне потребовалось несколько минут на осмысление прочитанного. От осознания масштаба преступления зверя, сидящего прямо перед моим столом, зубы сами собой сжались, а внутри родился приглушённый, но не менее агрессивный рык. Его ведь могли схватить! Могли допросить! Но никто ничего не делал, несмотря ни на что! Изверги! Почему этот моральный урод до сих пор по земле ходит?! Слишком много вопросов возникло к чёртовому куратору. Хотя от желания прибить засранца на месте лапы чесались не слабо. — Двадцать. Один. Ребёнок, — стальным голосом, совершенно без жалости, отчеканила я. — Двадцать одна загубленная детская психика. Это правда?! Он смотрел на меня, не мигая и не шевелясь. В его глазах можно было прочесть парализующий ужас истины. Его кивка уже не требовалось, было ясно, что он помнит каждое имя. И ведь не только имя, но и… — Не знаю, о чём Вы думаете, воспитатель Ленц, но хочется внести ещё немного безнадёги в Ваше положение, — через несколько минут молчания голос стал совсем не моим, а, э-м-м, даже не знаю, чужим. — Я, Джилл Файбер, однако, Вы меня знаете под именем Элизабет Уотсон. Не люблю эту фамилию, от неё я отказалась давным-давно и возвращаться не стану, но вот с именем совсем другой разговор. Помните нашу последнюю встречу? Я с того момента сильно подобрела, однако сегодня, с вами будет разговаривать не психотерапевт Джилл, а маленькая, обиженная вами девочка. Хоть я и не думала выносить никаких приговоров, но контролировать себя полностью уже было невозможно. Слова сами вылетали из глотки и это были не злые угрозы, а холодные, бесчувственные факты, о которые, могу поспорить, разобьются любые крики о помощи. Опустив глаза, я дочитала дело, в конце которого находилась явно лишняя страница. Это оказалась личная заметка некоего «Отдела Аналитики Атлантиса». Что за Атлантис было совершенно не ясно, но после прочтения строк стало не до этого. «Уголовное дело не открывать… Высокий потенциал в проверке на прочность подопытной 61… Тило Ленца направить в специальную тюрьму, где будет гарантирована его безопасность и жизнеспособность. Шума в прессе не поднимать ни в коем случае… По требованию главного куратора организовать исчезновение преступника… Доставить объект к подопытной 61», — гласила последняя строчка. Я была в шоке. Мало того, что кто-то считает меня подопытной, присвоив даже не имя и не кличку, а номер, как какой-то скотине, так ещё и это чудовище специально держали здоровым! И всё для того чтобы сегодня «Доставить объект к подопытной 61». Внутри металось столько противоречивых чувств и мыслей, что я просто сидела без движения на стуле, пытаясь удержать реальность в рамках. Выходило плохо ровно до момента, пока не удалось уловить повторяющуюся мысль о подарке. Да, чёрт возьми! Да! Его мне подарили! Как подачку бросили, но хрен с ним! Не об этом ли мечтала когда-то?! В прошлом, ночами снилось правосудие и вот оно сидит прямо напротив меня. Только протяни лапу и… Что и? Что вообще мне с ним делать?! Убить? Сдать полиции? Что, что, что?! От вопросов без ответов начала болеть голова и я инстинктивно помассировала виски. Коробка. Что за коробка? Она лежит на столе, значит, её принесли сюда, как и папку. Как же я о ней забыла то? Придвинув её к себе и откинув крышку, по шерсти загуляли мурашки. Внутри лежал десяток хирургических инструментов. Они сверкали своей начищенной до блеска поверхностью, вызывая странное чувство отторжения и притяжения одновременно. Даже мимолётная мысль о прикосновении к ним поднимала шерсть на загривке, словно такое простое действие станет точкой невозврата. Я взглянула на Ленца, потом на папку, а затем снова на инструменты. Их доставили с единственной целью — свершить справедливость. Именно её, а не правосудие. Моими лапами. Никаких законов, только совесть. Чиста ли она у меня и останется ли чиста если соглашусь? Можно ведь и отказаться, уйти, вызвать медиков и… Бред. Нельзя. Это самообман. Его уже оберегали в тюрьме от лишних повреждений, не говоря уже о не назначении смертной казни. Ублюдок сидит передо мной, седой, старый, беспомощный и виновный. Нет уж, если выйдет за дверь, кто гарантирует справедливость? Полиции верить нельзя. Всё нужно делать самой. Я протянула лапу к самому простому предмету — скальпелю. Вся кисть задрожала от противоречивых чувств, но всё же это произошло. Подушечки пальцев коснулись металла, обхватив отдающую холодом рукоять. Он такой лёгкий вроде должен быть, но казалось, что тяжёлый. Без промедления сняла с лезвия защитный пластмассовый чехол. Острые грани заиграли в свете лампы светом невозврата к прошлому. Теперь я точно знаю, что не смогу положить его обратно. Как бы плохо мне самой ни было, предстояло идти только вперёд, причём далеко не самой чистой дорогой. Тило тоже это понял, задёргавшись с новой силой и буквально заверещав, когда я встала со стула. — Вы правда думали, что всё позади? Вас нужно казнить на электрическом стуле за Ваши деяния, — как-то даже слишком нежно сказала я, медленно подходя к нему поближе, — однако, как Вы понимаете, его у меня нет. Придётся обойтись подручными средствами. Я сама похолодела от сказанного, столь омерзительно это прозвучало, но ещё омерзительнее было оставить подонка без наказания. Никакого расчёта не было, была надежда что лапа сама всё сделает после слов, но нет, её сковал страх. Причинять боль другим было выше меня. Джилл опять всё портит. Что делать? Стоять около него со скальпелем и смотреть? Нет, но импровизировать было невозможно. Ни один нормальный зверь не сможет просто взять и порезать другого, пусть и такую мразь. А как тогда поступить? «Закрыть глаза и сделать первый надрез, а дальше само пойдёт. Возможно». Это показалось умной мыслью, и я так и сделала. Вытянула лапу, намереваясь порезать правую часть морды, закрыла глаза и ничего. Рука была всё так же парализована. Не способна нанести удар. Нужно было срочно что-то делать! «Представить, что там манекен?» Фантазия стала подкидывать образы занятий в медицинском, где нам давали базовые знания. Так, у меня в лапе брюшистый скальпель, они делают длинные и широкие, но неглубокие разрезы. Вот такие, такие и… Лапа сама, будто на практических занятиях, совершила необходимое движение. Или не сама? Да плевать! В уши ударил болезненный, приглушённый рёв. Инструмент тяжело проскрежетал по проволоке и затем пошёл легко, словно погрузился в масло. Я не стала давить, но продолжила движение, до тех пор, пока не почувствовала, что он движется по воздуху. Кровью запахло ещё сильнее, вызывая почему-то чувство голода. Наверное, потому что к ней добавился аромат мяса. Всё тело тряслось от предчувствия, и я открыла глаза. Надрез пришёлся как раз в намеченное место морды, но получился куда длиннее запланированного. Он окончился на висящем кончике носа. Лис пытался верещать от боли, но не мог открыть пасть — колючка глубоко врезалась в плоть, вызывая ещё больше страданий и кровотечения. Всё это было столь мерзко, что к горлу подступил горький, жёлчный ком. Смотреть на собственное творение стало слишком невыносимо. Ноги сами понесли меня на улицу, где мой организм таки прорвало. Что же я натворила?! Это НЕ справедливость! Точно не она! «… Джейд, Аманда, Холли, Уэнди, Анна…» Строки с именами детей всё настойчивее звучали в голове, градом простукивая черепную коробку изнутри. Я их не знала и никогда не видела, возможно, их и не существует вовсе, но тогда почему мне так больно? Эти имена всё увеличивали громкость, словно желая сказать мне: «Отомсти! Ты всё делаешь правильно! Вернись!», но это никогда не было правильным. Боль рождает лишь боль, мне ли это не знать? Хотя, с другой стороны, разве не было мне приятно, когда бездомный получил по заслугам? Было, надо это признать. Но ведь тогда он обокрал меня. «… Сейчас я тебе покажу одну игрушку…» — вспомнились слова Ленца, сказанные давным-давно в подвале маленькой запуганной миром девочке. Одну игрушку, да? А ведь, если подумать, отбросив чёртово личное дело, то выходит, что он отобрал у меня детство. Нет преступления страшнее, чем обокрасть ребёнка. — Чёрт! — от избытка чувств и противоречий я со всей силы ударила кулаком в стену. Боль сразу очистила мой разум, хоть и мешала в какой-то степени думать. Тило… Что же мне с тобой сделать? Для начала, вернуться к тебе, а там посмотрим. Пройдя обратно в помещение, нос стало щекотать резким металлическим запахом. Это вызывает дрожь, но не только. Я хищница. Я должна получать удовольствие от этого аромата. Я не должна бояться смертей, особенно таких подонков. Я всего лишь хороший психотерапевт по имени… Нет! Хватит! Никаких профессий! Сегодня меня зовут Элизабет! Если и сомневаться, то позже. Не сейчас, тряпка Джилл! — Воспитатель Ленц, как Вы себя чувствуете? Не можете ответить? Ничего, сейчас я освобожу Вас от оков. И что делать? Слушать его вопли, что ли? Ну уж нет, ничего снимать не стану. Тогда стоит импровизировать. Итак, что мешает ему говорить? Ну кроме проволоки естественно. Э-м-м, зубы? Да, пожалуй, что они. Тут же мастерская, наверняка где-нибудь валяется молоток или плоскогубцы. Пошарив в темноте, я действительно нашла инструмент: старый, ржавеющий гаечный ключ. Он тяжёлый, так что сгодится, если, конечно, у меня хватит духу сделать задуманное. Подойдя к «подарку», моё тело замерло, подобно камню. Предстояло сделать нечто, после чего жизнь изменится навсегда и никогда уже не станет прежней. Смогу ли? Закрыв глаза, я прислушалась к себе. Внутри царила тишина и какое-то спокойствие. Либо перед бурей, либо всё делаю правильно. Надо что-то сказать. Ну-ка, что подсказывает сердце? — Виновен. Рука, направленная маленькой девочкой внутри, не дрогнула.***
— Как ты понимаешь, после прочтения папки шансов у старика не осталось. Вечер стал для него последним. Раскаиваюсь ли я? Наверное, да, хотя больше всё-таки нет. Ночью я не спала, задаваясь вопросом, а правильно ли поступила, ну, а к утру ко мне приехал сам второй куратор, забирать то что осталось от подарка, а заодно со мной поговорить. Естественно, меня не отпускал шок, так что особо порасспрашивать не получилось, по-настоящему важные вопросы как-то отошли на задний план, уступив место моральным. Мне все же удалось побеседовать с волком, правда, не сразу, а через несколько дней. Сидеть одной на даче, зная, что именно происходило, а точнее, что я сама сотворила в соседнем здании, было невыносимо. Сначала мне пришла в голову идея позвать Мика и обсудить с ним всё, но пришлось отложить в сторону дурацкую затею. А вдруг его убьют за такое знание? Этого я бы точно не пережила. Сейчас, зная, как скоро настанет мой конец, его уход был, — замолчав, она попыталась подобрать слова, но вместо них выплеснулось лишь горе, — да иди ты нахрен Хоппс! Я уже не уверена, правильно ли поступила, пытаясь спасти тебя ради Ника! Может, он пережил бы твою смерть? Да, помучился бы не слабо и пришлось бы окунуться по самую морду в кровь откровенно невинных, но зато не было бы нужды втягивать во всё это моего тигрёнка! Понимая, что «изливание души» вот-вот, с секунды на секунду, может превратиться в перекладывание ответственности вообще всех бед на уши крольчихи, Элизабет силой воли закрыла сама себе рот, начав глубоко дышать через нос, дабы подавить в себе бессмысленный гнев. Несомненно, она очень и очень много думала о правильности своих решений, постоянно ставя под сомнения возможные результаты и прикидывая теоретические пути разрешения проблем. Однако всегда, абсолютно всегда мешал размышлять противоречивый инстинкт незримых, но от этого не менее важных родственных уз. Хоть она фактически и не знала Уайлда лично, но прекрасно осознавала и ощущала сильную тягу к нему. Хотелось защитить его, уберечь от вероятных фатальных событий, увидеть улыбку на его рыжей морде, зная, что всё будет у него хорошо. А ещё глубоко внутри сидело чувство вины, ведь именно её неосмотрительные слова и действия привели к смерти его матери. Именно подсознательные инстинкты толкали её на все принятые решения, или, по крайней мере, на большую их часть. В комнате становилось слишком душно, воздух начал спирать лёгкие, словно говоря: «Умри задохнувшись! Иного пути нет!». Однако путь был и лежал он в сторону крыльца. Отложив на стол диктофон, арктическая лисица вышла на улицу и, подняв морду к небу, глубоко втянула в себя холодный воздух, пахший лесом, стоявшим неподалёку живой стеной и готовившийся к зимней спячке; умирающей осенней травы, торчащей из постепенно замерзающей земли, словно маленькие, пожелтевшие от времени кости; невесомую гниль ужасных поступков, совершённых в соседнем здании и парализующий смрад самой себя, носящей маску безумия на маске нормальности ради невообразимых амбиций неизвестных кукловодов. Этот адский букет сводил с ума, вызывая самые депрессивные мысли, маленькими шажками подталкивая к пропасти. Однако был ещё один оттенок окружающего мира, якорем удерживая её на самом краю — едва уловимый и почти выветрившийся запах её самца, её Джона. Спустя год, он почти исчез, с каждым днём уносимый воздухом и в самое ближайшее время должен был сгинуть окончательно, а вслед за ним сгинет и она сама. — Джонни, Джонни, Джонни, как же тебя не хватает. Надеюсь, ты не отвернёшься от меня, когда встретимся, — прошептали белые губы в тишину окружающего мира.***
На территории Дома стояла тишина. Большая часть обитателей находилась в постоянных разъездах, занимаясь государственными и личными делами, а меньшая, по тем или иным причинам лояльная исключительно стае Октавия, не спала, активно решая вопросы координации, разработки и реализации планов своего лидера — Гая, который также не думал отдыхать. В рабочем кабинете господствовали всего три звука: шуршание ручки, выводящей на документах различные приказы и подписи, дыхание хозяина комнаты и тиканье настольных часов ручной работы, секундной стрелкой выносящей приговор каждому мгновению жизни очередного хозяина. Стук в дверь громом ворвался в уши волка, не ожидавшего никаких посетителей, а затем дверь открылась, и «на ковёр» ступила лапа его сына, Тиберия. — Пап, сильно занят? — Умеешь ты начинать разговоры. Возможно, стоило воспитывать тебя политиком? — как ни в чём не бывало ответил отец, даже не поднимая взгляда от бумаг. — Что ты хотел? — У нас форс-мажор с объектом 61. — Это у нас, — на пару секунд Гай задумался, доставая из залов памяти образы всех зверей, задействованных в проекте Атлантис. — Джилл Файбер, так? — Зачем тебе записная книжка, если ты и так всё помнишь? — Чтобы заносить в неё дезинформацию. Что произошло? — Её муж, кажется, решил нарушить уговор, он сейчас пытается сбежать из города, по крайней мере, так я думаю. Обычно мы выводим таких пешек из плана вместе с близкой роднёй, повышая портфолио преступлений гибридов, но согласно договорённости, он отказался от своих родственников. Вроде бы с ним мы имитировали пропажу без вести. Так что я решил спросить твоего совета, как лучше поступить. Только его убираем? Ребёнка не трогаем? Она ведь кроха совсем. — Каков текущий потенциал объекта 61? — Максимальный, если сравнивать с другими, даже, наверное, уникальный. — Без, наверное. Ты только что сам ответил на вопрос. Разъясняю — что нам от неё нужно? Максимальная нестабильность психики. Что мы получим от смерти мужа? Ей будет очень тяжело. Наиболее вероятна тяжелейшая депрессия, к выходу из которой мы её подтолкнём. Теперь продолжи мысль. — Я понял куда ты клонишь. — Тогда в чём проблема? — Мне не приходилось отдавать таких аморальных распоряжений. — Да, собственно говоря, тебе ещё много чего не приходилось делать. Потеря одной семьи, точнее, двух конкретных особей, общество даже не заметит. Родятся новые дети, создадутся новые семьи, причём без нашего контроля. Думаю, ты всё понял. Сворачивай наблюдение и передачу данных, переходи к опосредованному контролю. Я сам скажу Сципиону, что ты будешь принимать решения от моего имени. Но этот приказ проконтролируй лично, чтобы всё было сделано максимально качественно. Хорошо? — Ладно, — уже развернувшись чтобы уйти, молодой хищник остановился, подумал и, развернувшись боком, спросил. — Если бы пришлось пожертвовать мной ради процветания общества, то ты бы долго сомневался? Сын смотрел отцу прямо в глаза, готовый к любому ответу, догадываясь, что именно услышит в ответ. Однако для Гая это был не столь теоретический вопрос, насколько подразумевал его отпрыск. Фурин-старший являлся успешным продуктом ранних биоэкспериментов, успех которых у него повторить не получилось в желаемом объёме. Созданный в пробирке, выращенный и воспитанный как самый лучший инструмент, он существовал не ради получения удовольствия, которое даёт власть с деньгами, но ради долгосрочного процветания всего общества. Титаническая цель, растянутая на века, не под силу одному зверю. Когда-то его отец, раскрывший сыну все карты, сказал самую замечательную фразу, ставшую едва ли не девизом жизни целой стаи «Мой час кончится не тогда, когда стану абсолютно бесполезен для мира, но когда конец станет более выгоден». Однажды оба осознали, что такое время настало. Серый кардинал Анималии отлично помнил, что Юлий улыбался, когда он вручал ему пакетик с ядом. До сего момента он не понимал, что именно тогда обрадовало его, но теперь ответ нашёлся, когда искать и не планировалось. Впервые за долгое время искренне улыбнувшись, Гай сделал мысленную пометку, что и сам не прочь умереть от того же самого яда, когда его кончина станет наиболее выгодна его законному сыну. — Ровно столько, сколько понадобится для собственной смерти. Иди, не теряй драгоценное время. Тиберий покинул кабинет, получив вопрос, который впоследствии долгие годы будет возвращаться к нему снова и снова. «Что вызвало его искреннюю улыбку?»***
Свежий воздух и едва заметный запах мужа, порядком смешавшийся с её собственным, успокоил Элизабет, вернув мыслям столь необходимую ясность. Вернувшись обратно в комнату, она нежно поцеловала обе урны с прахом, мысленно обняв ушедших родных, после чего улеглась обратно в кресло, поразмышляла несколько минут, о чём говорить, а о чём нет, а затем нажала на диктофоне кнопку «Продолжить запись». — Извини, я чуть не свалила все проблемы на тебя. Мне сейчас тяжело, наверное, даже тяжелее, чем вам, могу не выдержать и сорваться. Давай лучше продолжим. Закончили на Ленце, вроде? Вопросов накопилось слишком много, чтобы просто сидеть без дела и ждать счастливого случая, поэтому я-таки воспользовалась оставленным ранее телефоном и без всяких там ухищрений попросила о встрече. Часа через три, может, четыре появился мой куратор, и у нас получился довольно короткий диалог. Нельзя ведь всегда оставаться безнаказанным, а я уже два раза совершила убийство, даже три, если считать мать Ника, плюс из тюрьмы меня вытащили. Так что цена всего этого непонятного дела стояла остро. К тому же, на кой-лад я им сдалась? Не стану углубляться в детали, я попросила ясности. Он сказал, что подумает, и укатил, а через пару дней снова приехал и предложил мне сделку — я выполняю всё, что он скажет, а взамен, во-первых, сделают ещё несколько подарков, которые, с его слов, не разочаруют, а во-вторых, дадут возможность изменить мир. Можно было отказаться, ведь формулировка звучала довольно мутно, только терять-то уже нечего, возвращаться некуда, так что я согласилась, и будь что будет. На словах происходящее может показаться увлекательным, хоть и страшным приключением, но поверь, мой ушастик, всё с точностью до наоборот. Потянулись рутинные будни, в которых я либо работала, либо просиживала в интернете, изучая от скуки все темы, которые только в голову приходили, либо же я «играла» двинутую лисицу. Пару раз в неделю на дачу привозили разных зверей, все были связаны и многие избиты, их сажали в мастерской, а мне надо было убедительно проигрывать заранее запомненный текст. Быть актрисой, пусть и сумасшедшей, мне даже немного понравилось, хоть это и было как-то очень временами противно. Иногда приходилось ездить по разным местам и браться за указанные предметы. В общем, происходила подстава, масштаб которой был тогда невообразим. Это всё больше напрягало меня, пока в середине сентября я таки не решилась на авантюру — мне нужны были исчерпывающие ответы, и я планировала их добыть, используя отравление. Низко, подло и эффективно, но жить-то всем хочется. Выбран был цианид, ведь его можно и в домашних условиях получить, а у меня целая мастерская, в тёмных углах которой что угодно можно провернуть. В начале октября у меня уже было немного цианистого калия. После очередной актёрской «игры» я предложила куратору чаю, намекнув на серьёзный разговор, и он согласился…***
Белошёрстный волк сидел в кресле и как ни в чём не бывало пил заваренный мною чай без сахара. С самого начала своей импровизации я решила, что всё должно пройти по моим правилам, в конце концов, он находился у меня в доме, на территории моих законов. Высокомерно, но по-другому совершенно не думается. — Вы знаете, что именно я спрошу, и мне нужны ответы. — Они всем нужны. Сегодня Вы хорошо поработали, так что поступим вот как: сейчас я, может быть, отвечу на один-два вопроса, но не более. Информация — роскошь, которую надо заслужить, наберитесь терпения. «Ах, терпение? Думаешь, что всё контролируешь? А попробуй-ка проконтролировать больную, образ которой ты так тщательно создавал!» — Я-то подожду, но вот ты, мой сладкий белозубик, можешь не дожить даже до конца чаепития, — глядя ему прямо в глаза, заигрывающим тоном произнесла я, и, судя по напрягшемуся телу, слова попали точно в сердце. — Объяснись, — сухо и с толикой угрозы произнёс он, ставя недопитую кружку с чаем на столик. — Ты и сам должен всё понимать, глупенький. Царапки в горле? Горький привкус во рту? А мышечная слабость? Может, сердечко забилось чаще? Наверное, это я тебя так завожу. Рррррр, — совсем весело зарычала я, а вот ему стало совсем не до шуток. — Чем отравила? — Нет, нет, нет, для начала удовлетвори меня, а затем поговорим о твоей горячей внутренней страсти, — тихо сказала я, словно речь шла о чём-то интимном, а не о жизни и смерти, отчего даже по моей спине прошлись строем мурашки, но даже этого оказалось мало и мне осталось только добить его, — или ты откажешь заинтересованной даме? — Слушаю, только быстрее. — То спасаете от правосудия, то откровенно делаете преступницей. Зачем? Кому это надо? Для чего? — Может, мне тебе ещё адрес начальства дать? Если решила играть умную, то раскинь мозгами, кого похоронят за прямые ответы. — Ах, как невелик твой выбор: заснуть одному в тесном гробике, где-нибудь в лесу, или заснуть у меня дома, задушенным моей нежностью. Встречный вопрос меня не удовлетворил, а недовольная самка — страшная сила. Перефразировать не стану. Удиви же меня своим огромным, — на пару секунд я замолчала, создавая необходимую атмосферу — мужским интеллектом и сообразительностью. — Хватит игр. Я понял, что настроена ты серьёзно. Нужно позвонить. — Так поздно уже, похоронные бюро закрыты, — удивлённо похлопала глазками я. — Заткнись на пару секунд. Достав из кармана смартфон, волк выбрал по памяти номер и нажал кнопку вызова. Ответа пришлось ждать целую минуту, которая, по закону подлости, тянулась слишком уж напряжённо и долго, по крайней мере я бы на его месте точно уже паниковала. — Соедините меня с нулевым… Да, срочно… Высший… Хорошо, жду… — Не страшно докладывать, что тебя самка использует? Мою колкость он просто проигнорировал, зато достаточно торопливо заговорил, когда его таки соединили. — Докладывает куратор номер двадцать три, ведение объекта номер 61. Сегодня, в 22:43, были завершены плановые мероприятия по обработке приоритетных целей посредством… Хорошо. Объект проявил высокую инициативу с целью получения от меня информации. Отравила неизвестным веществом. Треб… Хорошо, я вас понял. Держи, — протянул он мне трубку, что оказалось весьма неожиданно, ведь, судя по всему, говорить предстояло уже не просто с исполнителем, а с организатором! — Да? — Добрый вечер, — поприветствовал меня приятный голос уверенного в себе самца, — как Вас зовут? — А Вы не знаете имён своих объектов? — Знаю, вас зовут Джилл Файбер, также известная под именем Элизабет. Фамилия по матери — Уотсон, однако, если не ошибаюсь, вы с детства отрицали её, с недавнего времени причисляете себя к фамилии «Уайлд». — Вашу ж мать, — поражённо выпалила я, мгновенно лишаясь своей маски безумия, даже не зная, как ещё прокомментировать такую осведомлённость. — Звать Вас объектом не очень вежливо. Оставим номера аналитикам. Здесь и сейчас зовите меня Гаем. Дайте Сципиону противоядие, он весьма ценный сотрудник и терять его не хочется, после чего поговорим. — Сципион? Вы из домов аристократов, что ли? Хотя не важно. На кухне, в холодильнике, стоит стакан с водой, там концентрат глюкозы, выпей полностью, — потерянно бросила я своему куратору. — Глюкоза? Цианистый калий? — Да. Разбираетесь в ядах? — Браво, Элизабет. Всё гениальное — просто. Я готовил его к изощрённостям и интригам, а вы провернули простую химическую реакцию уровня школы. Кружка с чаем, я полагаю? — Правильно полагаете, — улыбнулась я, довольная похвалой. — Насчёт отравляющих веществ — да, я имею глубокие познания в данной области. Работа обязывает. «Интересно, что за работа?» — Вы меня смогли удивить, мисс Файбер, просите, что хотите, только меру знайте. «Что можно попросить? Тупо спрашивать мелко, нужно нечто более глубокое. Например, контроль. Кстати, насчёт контроля…» — У Вас явно имеются планы на меня, мистер Гай, и меня не устраивает моё текущее положение. — Оставить Вас в покое? — мгновенно среагировал собеседник. — Нет, я не дура, никто от меня не откажется, поэтому, — вдохнув воздуха, я выговорила на едином дыхании, — хочу быть куратором с правом самой решать свою судьбу. Трубка зловеще молчала, пока на другом конце обдумывали ответ. — Нагло, дерзко, самоуверенно и эффективно. Нет, куратором Вам не быть ни при каких условиях. Однако, мне импонирует ваш энтузиазм, импровизация и смекалка, а это лучшая характеристика в моих глазах. Вместо Сципиона будет назначен иной зверь, имеющий куда более широкие возможности в плане принятия решений. Его обязанности жёстко привязаны к вашей персоне, так что сможете обсудить с ним широкий круг тем без моего непосредственного одобрения. Если ему понравятся предложения, которые несомненно будут, то их рассмотрят и примут. Поверьте, добиться большего, чем получилось у Вас, уже не получится. Вы уникальный зверь, Элизабет, значит, и сотрудничество с этого момента соответствующее. Ясно? — Э-м-м-м, да, думаю да, — только и смогла выдавить я. — Передайте Сципиону, чтобы направлялся домой. Прощайте и доброго Вам вечера, — раздавшиеся гудки окончательно поставили точку в беседе, оставив меня наедине с мешаниной мыслей.***
— Больше я с этим Гаем никогда лично не разговаривала. Вместо Сципиона со мной начал работать, ни за что не поверишь, подросток лет пятнадцати, тоже арктический волк по имени Фелан. Естественно, это не настоящее прозвище, но зато оно вообще было, да и отношение ко мне заметно изменилось. Те немногие исполнители, с которыми иногда приходилось общаться, по другому стали смотреть на меня. Не уважительно, конечно, нет, но, наверное, так один настоящий хищник смотрит на другого, без страха, ненависти, высокомерия и самоуверенности, как на потенциально равного. Второго октября на рабочий стол легла новая папка, принесённая Феланом, он сказал, что это очередной подарок. Внутри находилось личное дело некоего гепарда Кобэ Найла, гонщика, отсидевшего срок за нелегальные заезды, мошенничество и причинение смерти по неосторожности. Это была уже не подачка, как с Ленцем, скорее уж передача по договору. По крайней мере, чувства были похожими. Никто его не избивал, не скручивал морду колючкой, не притаскивал в мою мастерскую и не оставлял ждать неминуемого. Фелан остался в гостях для разъяснения всех «недопониманий», а они, естественно, возникли. Например, какого чёрта в конце была заметка всё того же аналитического отдела «Атлантиса» об успешности гонок? Да и что за Атлантис такой? Ответ был неожиданным, моя дорогая, прежде всего своей честностью. — «Гонка была подстроена, её подтолкнули, для создания аварийной ситуации, а Атлантис — это город будущего», — совсем тихо, слово в слово, Элизабет повторила чужой ответ. — Смерть матери была подстроена, понимаешь? Её убили, чёрт их возьми! — перешла с шёпота на повышенный тон лисица. — Мне и сейчас тяжело об этом говорить, а тогда совсем сорвало крышу, хотелось убить мальчишку, явно знающего обо всём и молчащего. — Я набросилась на него, целила в горло, желая разорвать в клочья, но он оказался достаточно хитрым и ничего у меня не получилось, хотя не хватило всего ничего. Что может остановить разъярённую самку? Только сила, ушастик, только слепая и беспощадная сила электричества. Он меня шокером долбанул, да так что я валялась на полу, словно шерстяная тряпка, способная только подёргивать лапками, да слушать его. В детали вдаваться не стану, достаточно сказать то же самое, что он мне поведал: со временем, если хорошо себя проявлю, узнаю почти всё, ну, а на конкретно тот момент я вольна поступать так, как посчитаю нужным. После этого он приготовил мне чаю, притом именно так, как любил когда-то Джон — заварив чайные листки, процедил заварку, разбавил её горячей, но не кипящей водой и положил две ложечки сахара. После этого я уже никогда не думала нападать на него. Пожалуй, что он меня подкупил своим вниманием к деталям и честностью. Чувствуя, что шерсть почти высохла, Джилл стянула с себя полотенце, отнесла в ванну и, немного подумав, влезла обратно в халат мужа, после чего вернулась к диктофону. — Бог с ним, с того момента я целиком отдалась размышлениям о судьбе Кобэ. Если с Ленцем возникло много моральных дилемм, мешающих заснуть ночью, то с гепардом раз за разом выходило кристально ясно — я обязана свершить справедливое, но незаконное возмездие за мать. Всё происходящее лично со мной можно было мысленно списать, забыть или простить, но, когда речь шла о близких, по-настоящему близких, вся доброта забивается в угол. Моя память хранит в себе каждое счастливое мгновение с Ребеккой, но она же сохраняет в себе застывшую навеки картину смерти, где перед маленькой девочкой лежит оторванная жирафья голова. Я была ребёнком и месть тогда не волновала, к тому же я не видела его в морду и не знала точно, кто виновен во всём. Элизабет, которую ты знаешь, мирно дремала, ожидая момента действия, и, когда он наступил, я уже более никогда не уходила от самой себя, всегда ведя рассуждения на две личности. Одиннадцатого ноября совесть окончательно сдалась и сердцу было дано моральное право действовать. Похитить его оказалось делом простым, хотя это, наверное, потому что за мной следили и подчистили все доказательства. Уже вечером, часов в десять, может в пол-одиннадцатого, Коб сидел на кресле в мастерской, на том самом, на котором закончил свой путь старик Тило, только, в отличие от прошлого раза, я была поспокойнее, хотя нет, не так, похолоднее. Резать или мучить его не спешила, вместо этого задавала вопросы, раз за разом повторяя одно и тоже, но разными формулировками. Самое страшное в мести это то что она слепа, для неё не нужен злой умысел и даже логика, достаточно голых, но ярких эмоций или случайности. Ни меня, ни маму он не знал никогда, а авария, спровоцированная его куражом, стала катастрофой и для него, изменив взгляды на жизнь. Убить зверя, честно раскаивающегося и отсидевшего за свои преступления я не могла, не простила бы себе такого падения, но просто отпустить тоже нельзя. В конце концов, я ему оттяпала левую кисть и после этого окончательно успокоилась. Перевязала его, вызвала такси, посадила в салон и отпустила. В полицию он бы не пошёл, прекрасно понял, с кем имеет дело и что будет, если начнёт возникать, но история на этом не закончилась. Я уже спала, когда посреди ночи в дверь позвонил Фелан и позвал прокатиться. Мы приехали в какую-то глушь, к безымянной реке, а там в воду уже загоняли такси вместе с уже мёртвым водителем, а Наил стоял позади и смотрел на всё это. Он вроде бы даже не шевелился, ожидая своей участи. Нас приветствовал «старый» знакомый, Сципион, и именно он сунул в мои лапы револьвер. Ему даже не пришлось указывать на гепарда, и так было понятно, зачем меня подняли. В тот момент, сжимая в ладонях боевое оружие, я уловила молчаливую истину — никто, абсолютно никто не выживет, после тесного знакомства со мной. Где все прежние друзья Ребекки, помогавшие мне в детстве? Куда исчезли пара подруг с института? Мой Джон погиб. На работе со мной общались исключительно по работе, словно знали, чем для них закончится дружба с гибридом. Только Мик ещё оставался жив, остальные так или иначе сгинули. Несмотря ни на что, стрелять я отказалась, а зря — пришлось смотреть как бедолагу топили. Выглядело это ужасно и неправильно, хотя мне ли говорить о правильности? «Действительно, нам ли говорить о правильности?» — эхом отразился вопрос в голове Джилл, но не она сама являлась его источником, а скорее Элизабет. «Не мне, но мне. Не встревай и не расти в полностью самостоятельную личность». — На следующий день, двенадцатого октября, случилось, наверное, самое удивительное и необъяснимое во всей истории — Уайлд умудрился попасть в ИХ поле зрения, и вот каким образом. Я сидела себе на даче, готовила кушать мясо рыбы, обжаренное по рецепту в вине, когда в дверь позвонили. Время было вечер, гостей я не ожидала, даже Фелона, не то что Мика, поэтому до крайности удивилась, столкнувшись едва ли не нос к носу с Ником. От него разило перегаром, видок был как у бездомного, но взгляд горел огнём фанатизма, резко контрастируя с внешним видом. — «Безумие с белым, безумие с зелёным», — прошептал он тогда, потом неожиданно поблагодарил за попытку спасти, а затем набросился, явно с желанием прикончить. Хотелось бы сказать, что я пыталась образумить его, но нет, не пыталась, вместо этого я просто спасала свою шкуру от безумца, как заклинание повторяющего: «Убить, ради будущего». Даже не знаю теперь, как к этому относиться, ведь, выходит, что благодарил он меня за то, что я делаю сейчас, но откуда он знал? Да и слова про «безумие с белым, безумие с зелёным» наводят на противоречивые мысли, знаешь ли. Нормальные точно так себя не ведут и точно не находят дорогу к одинокому участку, да ещё и пьяным. Голову ему разбила я, защищаясь — огрела бутылкой с вином. Когда он упал, стало страшно, как никогда до этого, хотя, конечно, ложь, было и страшнее. Но тогда, смотря на неподвижное тело, лежавшее в красной луже, мысль была одна — дура! Ещё одного родственника в гроб свела! К огромному счастью, у крошки-лиса оказалась довольно крепкая черепушка, пульс у него точно прощупывался. Ему был необходим профессиональный медицинский уход и лечение, но моя машина тогда как будто специально отсутствовала, её забрал Фелан и обещал вернуть к тринадцатому октября, поэтому я не нашла ничего умнее, чем позвонить моему тигрёнку. Ну точно дура. Умная, образованная, хитрая и запаниковавшая дура, — отругала себя Элизабет. — Полосатик, конечно, не остался в стороне и оперативно примчался прямо с дежурства, но вместе с ним припёрся и чёртов волк. Ника он забрал и заверил, что с его головы не упадёт ни одна шерстинка, с ним поработают, и он всё забудет. Не знаю как, но так и вышло. Думаю, его накачивали психоактивными веществами, и поработали профессионалы бывшей карательной психиатрии. Другого объяснения нет, а память не возвращалась, потому что он пил, и, я так думаю, в его алкоголе что-то да было намешано. Ты ведь и сама забыла о многом после пьянки. Ни о родителях, ни о родственниках пострадавших не вспоминала, а расследование как назло не шло. Почему? Плохо запоминала? Доза там рассчитана на лиса, притом малопьющего, а ты выжрала две бутылки, словно алката подзаборная. Как ещё овощем не осталась. Когда они уехали, пришлось поговорить с Миком и рассказать ему всё, ну или почти всё. Так вот он стал частью «Атлантиса», правда я сразу при следующей встрече с Феланом обозначила, что его никто не должен впутывать. Поганец согласился. Надо было вообще послать его на задворки Анималии, но я ведь не знала, что сама буду упрашивать его поучаствовать в твоих испытаниях. Да и вообще… У Элизабет возникла необычайная пустота в голове, словно всё что, можно было поведать она уже поведала, но это, конечно, не так. Сидя в тишине, она всё больше понимала, сколь глупо поступает, пытаясь разговаривать с будущим. Никто не даст ей даже самой туманной возможности рассказать о себе кому бы то ни было, а возможно, что даже договорить не дадут. Всё больше она осознавала, что вся инициатива — это банальная исповедь уставшего ото лжи зверя. Нужно было хоть кому-нибудь открыть душу и показать свои раны, а под лапой оказался диктофон. Можно, конечно, поговорить самой с собой, но это были бы уже совсем иные ощущения. Джилл отчаянно нуждалась хотя бы в видимости смысла разговора, пусть и в виде монолога, и смысл был, но теперь, подбираясь к самому грязному, пришло осознание бессмысленности. Никто её не обнимет, не поддержит и не оправдает. Весь мир будет знать безумную гибридиху, и это неизбежно. Её настоящая личность, вместе с именами, будет навеки похоронена под слоем обмана общемирового масштаба. Единственное, что ещё было возможно, это постараться закончить жизнь наиболее выгодным для Ника образом, а для этого не надо детально расписывать дальнейшие события. — Ты никогда не услышишь эту запись, Джудит Лаверн Хоппс, как и Ник, — горько констатировала факт Джилл, — этого не допустят. Но я не могу говорить с пустотой, как и бросить на полпути рассказ, поэтому постараюсь быть краткой. Следующие полгода прошли крайне напряжённо, жестоко и бездушно. К декабрю мне дали доступ к планам на меня, а уже в начале января я потеряла ночной сон, сутками напролёт изучая и корректируя план настоящего геноцида. Изначально, взрыв в ЦБЗ должен был произойти в самом начале лета, в день защиты детей, а не завтра. Ставка делалась на максимальную жестокость и компромиссов никто не допускал. Я бы не стала мешать этому, пусть и было больно знать сколько будет жертв, но не всё так просто. Вслед за больницей должны были произойти целые серии ничуть не меньших терактов, как их назвали. Один из них — уничтожение первого департамента полиции, самого крупного в Анималии. Последствия, естественно, станут катастрофой, так как всё ещё впереди, и моя смерть не станет помехой для этого. Я не могла предупредить вас ни прямо, ни косвенно, а мою просьбу вышвырнуть вас из города раз за разом отклоняли. Подонки знали, что я не стану спокойно сидеть и ждать неизбежного. Им не нужна была игра по бумажке, пусть и с моего согласия, им нужно что бы я сама стала безумной. Наибольшая реалистичность, вот их девиз, наверное. Ну, а раз так, то мне ничего не оставалось, как принять негласно предлагаемые условия — стать безумным, обиженным миром гибридом по имени Джон, которого я и создала. Имени изначально не было, только сухой план, пришлось полировать свою же историю, придумывать взаимосвязи действий и последствий, создать фактически полноценную личность. Когда это было сделано, я задумалась над тем как поступить с Ником и тобой. Просто вывести из игры нельзя, пощады вам не было бы, поэтому главной задачей стало втягивание вас в круговорот событий, которые позже органично выкинут вас из происходящего. Пришлось дополировать Джона, сделав его помешанным на истреблении чистокровных видов, дабы на планете остались лишь «избранные эволюцией», конкретно гибриды. Тебя Джон знал и не мог просто убить, требовались испытания, которые обязательно сломают и тебя и лиса, поэтому мной с нуля были придуманы наши «игры». Были и ещё, притом даже не десятки, но, наверное, сотни, придуманные уже не мной, но обязательно приписанные ко мне, и они всплывут лавиной ужаса, когда я умру. С тобой многие черты характера не проявлялись, никто не поинтересуется у вас как было на самом деле, потому что единственным способом спасти ваши шкуры от чисток — это не блефовать, на самом деле сорвав вам крыши. Приходилось воевать буквально за каждое действие, доказывая рассуждениями отсутствие милосердия. Множество из произошедшего — это результат импровизации в оспаривании изначального плана. Например, первое знакомство. Ник чуть не взорвался в машине, потому что планировалось использовать тот джип совсем для иных целей. Взрывчатка была уже заложена, и мне оставалось только молиться, чтобы её не оказалось слишком много. Результат тебе известен. Самым напряжённым на данный момент этапом оказалась больница. Вас там не должно было быть, да и Мик должен был выжить. Его ждали на автобусной остановке, а он попёрся мне звонить. Его схватили, и это спровоцировало настоящую войну в особняке, где ты и была. Сейчас ко мне заходил Фелан, и мы обсуждали ваши судьбы. Если выживете, вас вытащат оттуда. Дальше — импровизация чистой воды, если моё предложение примут. Если нет, то не знаю, что делать. Слишком много «если» ради одного «возможно». Я больная фанатичка, раз до сих пор верю в вас, но по-иному поступить не могу. Я буду до последнего мига верить в вас и ваше будущее, в то что в нём есть место семье и ребёнку-гибриду. Надеюсь, вы не увидите из окна психбольницы цену, которую я плачу ради вас. Джонатан, Джилл Файбер и Элизабет Уайлд, конец долбанной записи. Нажав кнопку «Стоп», она отложила диктофон, закрыла морду лапами, чувствуя себя самым уставшим зверем во вселенной. Даже плакать уже не хотелось, она желала лишь забвения, где нет суеты жизни, её проблем и так надоевших хитросплетённых расчётов. Такое место существовало, и путь к нему лежал через бутылку, дождавшуюся конца самой глупой и бесполезной исповеди в истории гибрида, столь одинокого и несчастного, что даже запланированная гибель казалась избавлением. Первый и последний раз в жизни Элизабет напивалась до абсолютного беспамятства.***
Цифровой дисплей часов на ноутбуке показывал 3:46 ночи, но хозяин компьютера не спал. Комнату, а по совместительству и спальню, освещал тёплый свет настольной лампы, какими пользовались только старые звери, коим и был полуседой от пережитых в прошлом потрясений Волкас. Дослушав запись до конца, лесной волк-инспектор не отложил, а злобно кинул диктофон сидевшему напротив него арктическому брату. — Я никогда не радовался родне из благородных семейств, да, впрочем, отец, как ты сам знаешь, тоже не в восторге от меня. Оно и неудивительно, для столь влиятельного зверя, моя жизнь всего лишь инструмент, таящий в себе производственный брак, который до сей поры худо-бедно оберегал меня от вашей чёртовой политики. Однако времена стремительно меняются, ещё десять лет назад я был простым, рядовым полицейским, счастливо живущим в спокойном городе с женой и детьми, а теперь близкие умерли, столица потеряла былое спокойствие, да и меня повысили до инспектора. Хотел ли я такой судьбы? Нет! Нахрен мне не сдалась ни должность, ни ваши чёртовы проекты, из-за которых я и лишился семьи. Мелкое мнение букашки не привлечёт внимания «его святейшества» Гая Фурина, но это значит, что я могу и подниму свой взгляд наверх. У меня нет его ресурсов, его знаний и его хватки, а жаль, зато есть его наследство — потенциал. Если бы десять лет назад кто-нибудь сказал мне, что моя судьба лежит в противостоянии государству, я бы арестовал ублюдка, но теперь, смотря назад, мне страшно. Зачем вы убили во мне радость?! Я был весёлым! Я верил в светлое будущее! Теперь оно в руинах. Как после услышанного смотреть на всё?! А, Тиберий?! Отвечай мне! — Как, как, широко открыв глаза. Замечать станешь больше, — спокойно бросил в ответ бывший Фурин. — Спасибо за исчерпывающий мать твою ответ! — рявкнул серый волк на своего белого брата, после чего заходил по комнате, уперев лапы в бока. — Уроды. Просто уроды! Тебя стоило бы пристрелить, вместе с отцом, за ваши чёртовы дела, но поздно. Вы уже наворотили полную кучу дерьма, а ты, видимо, захотел ещё порцию и чуть не захлебнулся. Единственный зверь, кого мне жалко во всей этой истории, это несчастная лисица, сдохшая ради амбиций выродков. Спасибо тебе, Элизабет! Спасибо, блять, за правду, скрываемую от мира! Теперь твои слова не сгинут в тишине, я не позволю. — Это значит «да»?! — Это значит «пошёл вон»! Мне надо побыть одному. — Я уже заметил, что ты не в себе. — Какой ты наблюдательный! — ядовито съязвил Дэвид. — А теперь сделай хоть одно доброе дело — вытащи свой хвост за дверь. — Мне нужен ответ. — Ты его уже знаешь, я не смогу оставить всё как есть. Теперь последний раз говорю — вали нахер! Когда его брат вышел из комнаты, Волкас завалился обратно на кресло, прикрыв глаза лапой и не зная, что делать здесь и сейчас. «Всё чертовски не вовремя, но ничего не поделать. Нельзя сидеть сложа лапки, смежив веки и молиться. Я слишком долго бегал от своего происхождения. Придётся взглянуть правде в зрачок — мой отец, хоть и незаконный, Раштрапат, а заодно величайший махинатор современности, зашёл слишком далеко. Пора бросать полицию и заняться действительно эффективным делом. Некогда я давал клятву полицейского, но теперь вынужден отложить ей ради новой. Клянусь не знать покоя, пока существуют в мире благородные, но прогнившие Дома». Посидев ещё минут десять в раздумьях, серый достал из ящика бокал с небольшой бутылкой, налил себе половину и позвал Фелона. — Садись, нам, видимо, придётся о многом поговорить, «любимый» брат.