Кто в трудный час всей Америке может помочь? Глаз не сомкнет и врага будет бить день и ночь?
Я бросаю взгляд на щит и начинаю читать, сразу же понимая, что это абсолютно другой текст. Может, кто-то решил подшутить надо мной? Пытаюсь закрыть рот, но ничего не выходит: голосовые связки напрягаются, как по собственной воле, а язык автоматически шевелится, оформляя вырывающиеся звуки в слова. Но весь ужас не в этом. Он в смысле слов, что я произношу. И когда он доходит до меня, становится так страшно, что я чувствую отвратительное, постыдное давление в мочевом пузыре. Кто это сделал? Откуда им известно то, что я никогда никому не рассказывал? ― Я ненавидел своего отца так сильно, что иногда желал ему смерти. Мне хотелось, чтобы этот бесполезный кусок дерьма однажды упал с лестницы и сломал шею. Как-то раз он при мне приставал к матери: меня стошнило на единственные приличные штаны, и тогда он сказал, что таких, как я, надо душить еще во время родов, ― звук моего голоса проходит через микрофон и кажется невероятно громким. Меня слышат все, даже те, кто находится сейчас за пределами зрительного зала. Но лица людей по-прежнему остаются невозмутимыми, будто я не сказал ничего неправильного.Каждый порог обогнет за Америку, Флаг по стране пронесет за Америку. Всегда у него есть план. Наш звездный орел ― Капитан!
― Лучше бы у моей матери был другой сын, кто угодно, но только не такой больной неудачник, которого не взяли даже в уборщики. Ведь будь у нее нормальный сын, она бы не заболела и не умерла так рано,― я пытаюсь закрыть глаза, чтобы не видеть текст, но веки остаются неподвижными, словно их держат жесткие распорки. Некоторые зрители, тем временем, начинают одобрительно кивать и о чем-то переговариваются между собой. Усмешки на их лицах ширятся, они почти уже смеются, но пока еще сдерживают себя.Пробил наш час, и в войне мы должны побеждать. Где тот сапог, что фашиста силен растоптать?
― С самого детства я во всем завидовал лучшему другу и постоянно представлял себя на его месте. Когда он в первый раз поцеловал девчонку, я не смог уснуть от злости, а потом понял, что влюбился в него, ― я заканчиваю эту реплику, и кто-то громко хохочет в голос, пока другие свистят и аплодируют. Я знаю, что будет дальше. Нет, пожалуйста: я готов к любому унижению, но это не должно затронуть его. Слышите? Моя грязь его не касается!Кто воспарит в небеса за Америку? Лишь дай приказ ― все отдаст за Америку. Спаситель народов и стран: Наш звездный орел ― Капитан!
― Я никогда не занимался сексом. Один раз такая возможность была, но я не смог возбудиться. Зато часто фантазировал о том, как до боли в челюсти отсасываю Баки Барнсу, а потом ложусь, раздвигая перед ним ноги, словно продажная девка, ― лицо опаляет колючим жаром. Я хочу раствориться. Хочу умереть, только до этого никому нет дела, потому что публика приходит в восторг, а у некоторых это признание вызывает настоящую истерику. На меня показывают пальцами, и я этого заслуживаю. Цирковая обезьяна. Мерзкий урод. Утешает только одно: здесь нет тебя.Смел и отважен в бою, Нас защищает в чужом он краю!
― Когда я испытываю эрекцию, думая о лучшем друге, то всегда стараюсь причинить себе боль, потому что ненавижу себя за такие мысли, и он никогда не ответит мне взаимностью, ― от этих слов смеются даже девчонки из кордебалета, но мне уже все равно. На меня снисходит какое-то отупение, точно я был выпотрошен, но еще не умер, а только потерял сознание от болевого шока.Новых героев рождает Америка, Лучший из лучших наш Капитан Америка! Он выполняет свой план, Наш звездный орел ― Капитан!
― Баки доверил мне жизнь, отправившись на совместное задание, но я опоздал, когда был ему нужен. Его смерть ― это полностью моя вина! ― окончание фразы пульсирует в моем мозгу под взрывы фейерверков, будто я без остановки повторяю только его. Это моя вина. Моя вина. Моя вина. Песня, наконец, заканчивается, и весь зал рукоплещет мне. В толпе, то и дело, мелькает твое лицо ― перескакивает с одной смеющейся физиономии на другую. Ты оказываешься то далеко, на одном из балконов, то в самом первом ряду прямо передо мной. Жетоны блестят в свете софитов. Грязь покрывает тебя с ног до головы, а форма местами разорвана, и на голой коже стигматами алеют порезы. Ты не смеешься, потому что пришел с самой передовой. В то время, когда я здесь развлекаю толпу, ты убиваешь врагов и сам можешь умереть в любую минуту. Стыд ошпаривает меня крутым кипятком. Баки, прости! Я приду. Дождись, я скоро буду. Останься в… Вспышка. Свет настолько ослепительный, что я вижу его сквозь тонкую кожу век. На кончиках ресниц собираются капли слез, делая их тяжелыми, и у меня не выходит открыть глаза. Это раздражает и начинает беспокоить. Что происходит? Слышно только звуки учащенного дыхания и быстро бьющегося сердца, наверное, их издаю я. Меня полностью парализовало. Становится страшно. Где я? Рядом со мной кто-то есть. Я не вижу ничего, кроме света, но точно знаю, что кто-то за мной наблюдает. «... просыпается...» Перед глазами бензиновыми пятнами расплываются радужные круги. Я их открыл? Господи, почему мне так страшно? Что-то давит на грудь. Придавило, как двумя руками. Как неподъемной плитой. В поле бокового зрения мелькает черная тень. Кто ты? Прошу, выйди и покажись. Нет, не надо, лучше исчезни! Все вокруг дрожит, свет гаснет и вспыхивает снова, будто включили стробоскоп, а в ушах стоит какой-то мерзкий писк, похожий на усиление звука в микрофоне. Он все нарастает и нарастает до тех пор, пока я не начинаю чувствовать давление в голове на грани переносимости. Я умираю? Писк внезапно обрывается и приходит тишина, в которой слышно только, как я коротко вдыхаю, с хрипом втягивая воздух ртом. Движение света прекращается, и наступает темнота. «... еще десять миллиграмм для стабилизации...» В левой руке вспыхивает острая боль. Чьи-то холодные пальцы касаются предплечий, гладят ласково и пропадают, чтобы оказаться уже на щеке. А потом незнакомый мне, уверенный голос произносит: ― Успокойся. Ты спишь. «... сердечный ритм в норме...» «... продолжайте...» ― Скажи, ты по мне скучаешь? — я отчетливо слышу твой шелестящий шепот, и тут же осознаю, что действительно сплю. Не понимаю, почему сразу не узнал тебя. Весь ужас и боязнь мгновенно исчезают, уступая место облегчению и спокойствию. Ну конечно, я скучаю. Ты мог бы и не спрашивать, Бак. У меня не осталось ничего, кроме этой тоски. Она — единственная связь с тобой. Хочешь узнать мой самый главный страх? Я боюсь тебя забыть. Все со временем стирается из памяти и исчезает. Видишь, я не сразу вспомнил, как звучит твой голос, хотя продолжаю слышать его и после твоей смерти. Твой уникальный тембр, рождающийся в тонких вибрациях голосовых связок. Шепот, смех, крик, стон. Влияет ли на память о человеке сила эмоциональной привязанности к нему? Своего отца я почти не помню. Так, только размытый силуэт ― теневая фигура, артефакт в подсознании. Но мне не забыть горячие, сухие ладони мамы. Когда она умирала, от нее исходил осязаемый жар. Каждые несколько минут я менял компрессы, только ничего не помогало. Она даже не плакала, просто смотрела жалко и обреченно, будто проиграла. В последние мгновения она стала такой маленькой и сморщенной, какой я не видел ее никогда. Но глаза ее были большими и блестящими, как стекло. Мне достались такие же. Поэтому каждый раз, проходя мимо зеркала, я радовался, узнавая в себе черты ее лица. И мне казалось, это притупляло боль, ведь какой бы ни была моя собственная жизнь, в ней продолжалась материнская. Тебе всегда нравились ее глаза. Я помню, ты говорил, что они самые красивые, и постоянно смущал ее. Она тоже тебя любила, Бак. Жаль, я не могу сказать все это вслух. Только не убирай свою руку. Оставь ее на моем лице. Мне так хорошо сейчас, и я не знаю, чем заслужил это блаженство. ― Хочешь увидеть меня? Не отвечай, просто кивни, у тебя получится. Хочу, мне это важнее воздуха. Если бы существовала возможность попасть в вакуум или даже туда, где нет вообще ничего, ни материи, ни пространства, но есть ты и способность видеть и осязать тебя до тех пор, пока не умру ― я бы уж точно не отказался. Я киваю. Голова резко дергается, будто у меня нет тела, а осталась только она одна, подвешенная на невидимых веревках. Тебя это смешит. Господи, я слышу, как ты смеешься! Звуковая волна, рожденная тобой, входит в меня, отражается от внутренних стенок, приумножаясь, и щекочет, доводя до эйфории. Я чувствую невероятную легкость, словно могу не только пошевелиться, но и запросто вышагнуть из оболочки плоти. ― Тогда давай посчитаем до десяти. Поднимайся и следуй за мной… «Один». Окружающая темнота постепенно редеет и растворяется, пропуская мягкий золотой свет. Он оседает на моих ресницах и медленно просачивается под закрытые веки. «Два». Я открываю глаза и начинаю видеть очертания комнаты: в ней никого и ничего нет, только одинокий проем двери, за которой дрожит и переливается освещение. «Три». Опускаю взгляд и вижу свои руки, покоящиеся на подлокотниках какого-то кресла, и голые колени. Я обнажен, и меня, как андроида, опутывают какие-то прозрачные трубки. «Четыре». Я встаю и продолжаю сидеть одновременно. Все вокруг искривляется и расслаивается. «Пять». Поднимаюсь и делаю несколько шагов к двери, а потом оборачиваюсь, отстраненно наблюдая в кресле себя самого, сидящего с опущенной вниз головой. Может быть, я не сплю, а все-таки умер? Тогда выходит, что предсмертные переживания, описываемые людьми после реанимации, никакая не выдумка. «Шесть». Подхожу к двери и осторожно толкаю ее: металл под пальцами теплый и мягкий, рука тонет в нем, натягивает пространство, собирая складками, и дверь открывается. «Семь». Я попадаю в помещение с высоким куполообразным потолком, своды которого покрыты золотом. Тени и блики дрожат на нем, словно внизу находится водная поверхность. Так и есть ― это бассейн. «Восемь». К бассейну ведет мощеная гладкими и плоскими камнями узкая дорожка. Я вступаю на нее и иду вперед до тех пор, пока не оказываюсь перед лестницей, ступени которой доходят до самой воды и исчезают в ней. «Девять». Медленно спускаюсь по ступеням, останавливаюсь на последней, отталкиваюсь от нее и задержав дыхание, прыжком вхожу в воду. Поднимаясь к поверхности, я открываю глаза и наблюдаю, как она раскачивается, потревоженная моим вторжением. «Десять». Когда я всплываю, то уже вижу тебя. Ты сидишь на другом конце бассейна и внимательно смотришь на меня. Глаза немного прищурены, а в уголках губ прячется улыбка, готовая сорваться в любую секунду. Воздух наполняет душный аромат ночных цветов, понятия не имею, откуда он взялся. Когда я вдыхаю его, у меня начинает кружиться голова. Все вокруг вращается, но в фокусе моего зрения неизменно остаешься ты. Моя мечта. Я гляжу на тебя и могу только глупо улыбаться. Мне не скрыть от самого себя наслаждение этим фантастическим мгновением. Под твоим взглядом я становлюсь легким и пустым, как воздушный шар, заполненный восторгом, поэтому мне удается оставаться на плаву, практически не прилагая усилий. Но я, наконец-то, чувствую себя живым и трехмерным. Похоже, все эти невероятные вещи, изложенные в Книге Бытия, не были обманом, хоть мне и непонятно, каким образом я мог получить пропуск в Эдем. ― Иди ко мне, ― негромко произносишь ты, но твой голос резонирует, отражаясь от потолка и стен, и звучит в этой благодатной тишине подобно грозовому раскату. В противовес своим словам, ты спрыгиваешь в воду и сам подплываешь ко мне. Останавливаешься так близко, что я чувствую, как мы по очереди дышим одним и тем же воздухом. По-прежнему приторно-сладкий, он выходит из моих легких и входит в твои, и так по кругу. Капли воды блестят на коже мелким бисером. Твои глаза в обрамлении мокрых ресниц широко распахнуты ― глянцевые и неподвижные. У меня во рту скапливается слюна, но я настолько заворожен тобой, что не могу ее сглотнуть, будто у меня поперек горла застрял гладкий камень. На потолке проступают очертания фрески: сотворенный Адам пробуждается и тянется к Богу. Ты подносишь руку к моему лицу, гладишь подбородок, касаешься большим пальцем нижней губы, надавливаешь слегка, и я сглатываю, с ошеломленным вздохом приоткрывая рот. ― Хочешь узнать, как это было бы? ― спрашиваешь, продолжая поглаживать мои губы. Невероятно. Твои слова звучат так естественно, будто это возможно. Но я же понимаю, что нет. В следующую секунду, не дожидаясь моего ответа, хотя вряд ли я вообще могу хоть что-то произнести, ты обхватываешь меня свободной рукой и, погрузив пальцы в волосы на затылке, склоняешь мою голову набок, так, чтобы было удобнее… О, Господи! Когда ты приближаешь ко мне лицо, сквозь мое тело проходит разряд электричества, и все вокруг сотрясается, как при землетрясении. Ты недолго успокаивающе гладишь меня по щеке, а затем убираешь руку и перемещаешь ее на талию, придвигая вплотную к своему телу. Мы обнимаемся. Стоим тесно прижавшись друг к другу. Я чувствую твою влажную горячую кожу во всех местах, где мы соприкасаемся. Твое сердце стучит так же быстро, как и мое ― ты тоже взволнован. Я знаю, ты сможешь перейти черту. Мы были друзьями, а кем станем теперь? Но это правильно. Это правильно. Сам бы я никогда… ― Это случится сейчас, Стив, ― шепотом предупреждаешь ты и сразу целуешь меня. Твои губы совсем не такие, как я представлял ― они намного мягче и теплее. Нежные. Ты вжимаешься в мой рот сильнее, постепенно раскрывая его, ласкаешь языком, но я не чувствую ничего, кроме сладости. Мои веки дрожат, а глаза закатываются и закрываются сами по себе. Обеими руками я вцепляюсь в твою спину, грубо сминая пальцами кожу. Останутся синяки, но я не в силах ослабить хватку. Когда ты задеваешь мой язык своим, я ощущаю легчайшие вибрации. Мы целуемся жарко и жадно. Рот заполняет вкус крови ― не знаю чьей, твоей или моей. По коже лица растекается дыхание. Оно горячее, тяжелое и прерывистое, потому что тебя охватило желание. Или меня. Это не имеет значения — сейчас мы единое целое. Не останавливайся, не отпускай меня! Мне известно, ты всегда получаешь, что захотел. Думаешь, я посмею стать исключением? Нет, ты можешь все. Возьми меня: искуси, влезь под самую кожу и порви. Предвкушение наслаждения сотрясает тело толчками. Это дрожь возбуждения — уж она мне знакома. Инстинкт, заглушающий любые мысли. Неукротимый импульс трахнуться: схватить, вжаться, ворваться. Он заводит меня, пробуждает каждую клетку к жизни, и я бьюсь в твоих руках, расплескивая воду. Я знаю, что кричу — протяжно и громко, вот только абсолютно ничего не слышу. Ты крепко удерживаешь меня, не давая пошевелиться. Мне приятно. Мне это нравится. Сожми меня, обхвати пальцами шею и надави: я не буду сопротивляться. Моя жизнь принадлежит тебе — делай все, что захочешь. Когда я открываю глаза, то вижу в глубине твоих черных раскрывающихся зрачков свое же безумие. ― Я всегда хотел тебя, ― ты улыбаешься, а потом просто лижешь мой рот, пока я снова тебя туда не впускаю. Эти касания тают на губах и языке, как сочная фруктовая мякоть. Да, с твоими поцелуями я познал вкус плодов от запретного Древа, и твое «хотел» звучит для меня теперь на всех языках мира. Разве таким бывает соитие двух мужчин? Когда я мечтал о тебе, мне хотелось почувствовать боль, потому что ничего другого я не знал. Каждая из этих мыслей была для меня пыткой, сравнимой с загнанными под ногти иголками. Но этот сон удивителен. Он прекрасен, и я почти не верю, что его мог сотворить мой разум. Ведь я дотрагиваюсь до тебя! Ощущаю, какой ты атласный и гладкий. И знаю почему это так: ты соткан из моей любви. Здесь нет никакой другой материи. Мы медленно погружаемся в воду, она обволакивает наши тела и смыкается над головами. Я теряю чувство пространства, перестаю понимать, где верх, а где низ, ничего не слышу и не вижу. Ты делишься со мной воздухом, но когда-нибудь он закончится, верно? Это будет лучшая смерть. Держи меня крепче и не отпускай. Твои надежные, сильные руки повсюду: на шее, спине и бедрах, на ягодицах и внизу живота. От тебя невозможно оторваться. Мой единственный источник жизни. Оазис на Обетованной святой земле, к которому я припал после стольких лет скитаний. Высоко над нами разворачивается бесконечная темнота ― нулевой момент времени. Ты ласкаешь меня сомкнутой ладонью, на подъеме бережно сжимая пальцы. Я всегда старался не делать этого с собой, не идти на поводу у своих желаний. Но с тобой я готов делить это удовольствие вечно. И я тоже чувствую тебя: в моей руке дрожит жесткая плоть, обтянутая тонкой нежной кожей. Внутри пульсирует, заполняя тело до самых краев, горячий плотный шар. Энтропия нарастает. Скоро я уже не смогу сопротивляться этому давлению. Слишком быстро. Что это? Три минуты до нуклеосинтеза. Мы слились — сильное и слабое взаимодействие. Ты двигаешься быстрее, иногда останавливаясь, чтобы продлить удовольствие, но итог неизбежен. Здесь, задыхаясь под твоими губами, я распадаюсь на элементарные частицы, которые сливаются между собой, образуя фотоны. Слепящий белый газ в непроглядной тьме. Во мне закипает и детонирует кровь. Дейтерий, гелий, литий ― флуктуации, рождающие звезды. Углерод, кислород, азот и все атомы твоего прекрасного тела берут начало в их ядерных сердцах. Да, я бесконечно скучаю по тебе. Эта тоска так же постоянна, как и реликтовый фон. Неизменные три градуса теплоты. Отголосок сотворения мира. Переходя от жесткого гамма-излучения к спокойствию и безмятежности радиоволн, моя любовь расширяется с каждым моментом времени. По твоему телу проходят судороги, но вскоре ты замираешь и становишься мягким. Вязким и липким. Горячим, как сверхновая. ― Посмотри, ― ты указываешь на потолок, вместо которого теперь звездное небо. ― Помнишь, как детьми мы забирались вечером на крышу и сидели там до тех пор, пока не стемнеет? Помнишь чувство, когда представляешь, вглядываясь в черноту ночи, что ты не лежишь на крыше, а летишь над бездной? Ты до того им проникался, что не выдерживал и вцеплялся мне в руку, боясь сорваться вниз. Помню. Земля вращалась в моем воображении, с каждым разом все больше набирая обороты, и я думал, что сейчас нас унесет. Выбросит за пределы этой карусели. И тогда, и сейчас у меня не было ничего надежнее твоих рук. Я хватался за тебя, как за спасительную соломину. ― Так вот, ты не упадешь, потому что Земля сама держит тебя, Стив, ― с этими словами ты постепенно растворяешься, прощаешься, уходишь. Отделяешься и покидаешь меня, а я снова становлюсь пустым. Твои глаза превращаются в квазары. Теперь это два самых ярких объекта в моей Вселенной. Небо отдаляется от меня. Я проваливаюсь в стратосферу. Возвращаюсь в Ойкумену. Меня куда-то затягивает, и мне снова больно, на этот раз где-то в подреберье. Кто показал мне все это? Почему я не могу и дальше быть здесь? Только ты всегда был честен со мной, поэтому я знаю, что всего лишь видел сон. Короткий и сладкий миг, который больше не повторится. Похоже, я сломал сам себя. На щеках шипит и пенится влага. Она закипает, а потом испаряется. Кто-то собирает ее, осторожно задевая веки мягкой тканью. Я чувствую тошноту, к горлу подступает желчь, но я беспомощен, как новорожденный. Из океана на сушу выбираются первые организмы, пригибаются к земле и осторожно осматриваются. Они заселят этот новый мир постепенно: будут размножаться и истреблять друг друга, приспосабливаться и меняться. Но я больше не могу наблюдать за ними. Твои глаза-звезды светлеют, скрываясь за облаками. Снова слышно звуки дыхания, на этот раз спокойного и ровного. Я точно знаю, что до того, как окончательно проснусь осталось три минуты. Тикает секундная стрелка. Раскачивается маятник. Начинается обратный отсчет.