Victime de l'Histoire

      Микеле допивал утренний кофе, когда Флоран выполз на кухню. Вчерашнее поедание пиццы совместно с труппой прошло весело, с немалой долей крепких напитков, и Локонте в один прекрасный момент заметил, что Мот просто преспокойненько сопит на диване. Пришлось укрыть его пледом и оставить у себя до утра, поскольку сомнительно, чтобы он смог доехать домой в таком состоянии. Вызывать такси не хотелось: не было свободной налички, да и не потащит же его таксист в дом. Ребята были без машин в честь хороших посиделок.       Плюнув на уборку, Микеле дотащил себя любимого до кровати и провалился в сон так глубоко, что начисто забыл про все события вечера, и потому, подскочив среди ночи от неприятного сна, был шокирован, услышав сопение Флорана из гостиной. Он видел крушение экипажа. Он был в эпицентре. И столь похожий на Мота Сальери с ним. Картинка утеряла четкость с пробуждением, но зато остались эмоции, хотя теперь и они постепенно утихали вместе с тем, как развеивалась дымка сна. Сквозь темноту проступили очертания знакомых предметов спальни, обозначилось светловатым прямоугольником окно. Все хорошо, он дома, все спокойно.       Раньше Микеле почти никогда не снились серийные сны. Был период, когда он часто видел по ночам железнодорожный вагон, самый обычный, одиноко стоящий на уходящих в никуда рельсах, но и то всегда в разных, не имеющих ничего общего сюжетах, и персонажи действия не походили на реальных знакомых Локонте. Но теперь ему словно показывали эпизоды из жизни Моцарта. И Сальери. Флорана?       Во Флоране было что-то странное. В его поведении , казалось бы ничем не отличающемся от действий всех прочих людей, было что-то не то. Не по проявлениям, но по характеру. Локонте не особенно любил следить за людьми, но любовь к рисованию привила ему наблюдательность, и он порою мог выцепить что-нибудь, выбивающееся для него из привычного хода вещей, даже когда никто другой этого не замечал. Сам того не желая, Микеле ловил взгляды, которые бросал на него Мот, когда думал, что Мике не видит. Долгие, почти осязаемые, желающие проникнуть в самую суть твоего существа. Так смотрят на людей, которых очень хорошо знают. Так смотрят, когда вас связывает что-то, недоступное пониманию окружающих. - Доброе утро! – голос у Флорана со сна чуть хрипловатый, - ты ранняя пташка, я смотрю. - Обычно работа вынуждает, - отозвался Локонте, - а сегодня я просто не очень хорошо спал. Плохой сон. Не разбудил тебя шумом? Вопрос был скорее из вежливости: Локонте знал, что его гость проспал, даже не шелохнувшись (его выдало ровное сопение). - Сдается мне, мы проспали репетицию? - спросил Антонио, садясь на вечно обитавшую у стола табуретку. Кухня после вчерашнего вызывала сочувствие и являла собой жалкий вид. Особенно печально смотрелась гора немытой посуды. Локонте полез за мобильным, где был график репетиций. Нажав на клавишу разблокировки, он удивленно вскинул брови: - Ни одного пропитанного ядом сообщения или звонка от Дова. Странно, подозрительно и пугающе, - Мике полез в галерею. На лицо его легла тень озабоченности, - ох, куда я его дел? О, классная фотка, кстати.       Сальери вздохнул. Вчера он стал свидетелем пагубного влияния технологий. К его ужасу, в гримерке музыкальный гений Вольфганг Амадей Моцарт гримасничал на камеру на пару с Маэвой Мэлин, игравшей Наннерль. - О, Фло! Иди к нам, сфоткаемся! – радостно, с чисто Моцартовским рвением предложил Локонте. Надо сказать, что талантливый человек талантлив во всем: гримасы у Вольфганга получались знатные, со стороны больше походили на лицевой спазм. Боже, и он хотел быть придворным капельмейстером! Сальери с сожалением вспомнил осмысленный взгляд Моцарта на портретах.       И вот теперь, пока Микеле любовался плодами вчерашних развлечений, Антонио сходил в прихожую, где все еще висел аккуратно пристроенный плащ, и достал записную книжечку из внутреннего кармана. - Нет, сегодня, - долистав до нужной страницы, протянул он, - Дов мучает Солаля и Маэву. - Вот не понимаю, зачем ты все записываешь! Можно же хранить все на… - О, вот оно! – …на телефоне. Ага, мне сегодня к четырем, - лицо его чуть скривилось, - к хореографу. - Еще больше прыжков и поклонов? – пошутил Сальери. - В прошлый раз я думал, что сдохну.       Микеле поставил чашку на бортик раковины, а ложку вынул и зачем-то бросил на верхнюю тарелку. От этого вся посудная башня пришла в движение и с ужасным грохотом сползла на бок, образовав свалку еще большую, чем прежде. Антонио показалось, что у него в голове что-то взорвалось. - Хорошее начало дня, - прокомментировал Микеле.       Они наскоро позавтракали, и Флоран засобирался домой. - До завтра! – попрощался Мик и перехватил взгляд Мота прежде чем закрыть дверь. Короткий, но глубокий. Так смотрят, когда …умоляют? Да, именно, эти глаза словно бы призывали Микеле вспомнить что-то явное, что-то простое, но забытое им, Локонте, по чистой случайности. И почему-то от этого взгляда Микеле почувствовал себя крайне неуютно. ___/___       Антонио ехал домой в дурном настроении: голова ныла противно, будто безуспешно старалась исторгнуть тяжелые вязкие мысли, которыми была полна. Сальери шел по улице, сложив руки за спиной и не обращая особого внимания на то, что творилось вокруг. Под ноги попал камушек, отскочил от носка ботинка и запрыгал по асфальту в сторону, соскочил с тротуара и, пару раз дрогнув, замер на месте. Сальери равнодушно отследил все это и пошел дальше. Его собственная тень лежала перед ним. За ночь дождь исчерпал свои ресурсы и уступил место солнцу. Небо вместо серых туч изобиловало белыми кудрявыми кучевыми облаками.       Антонио был недоволен собой. Эйфория от присутствия Моцарта в его жизни прошла, и Локонте теперь уже вполне себе примелькался. Вопрос был в том, что дальше. Нынешнее положение дел Антонио катастрофически не устраивало. Необходимость играть Флорана Мота, который играет Сальери, который общается с Моцартом, которого играет Микеле Локонте, не знающий, что он на самом деле Моцарт, просто – как говорила Агнесс – взрывала мозг. Сперва Сальери устрашился этого выражения, поняв его слишком буквально. Но теперь зато Антонио казалось, что он постиг всю глубину его значения, весь вкус, осознал во всех красках смысл. Емкая фраза до невозможности точно описала все нынешнее положение. Моцарты вынесли ему мозг! И мюзикл, и его главный герой. Оба! Кто больше, сложно сказать.       Иногда ему казалось, что Моцарт откровенно издевается над ним, просто ради хорошей шутки притворяясь ничего не знающим Микеле, а потом в один момент просто подойдет и скажет: « Вот так вот! А вы поверили, маэстро Сальери!». Это бывало в те минуты, когда Микеле вживался в образ, на самом деле просто Моцарт становился самим собой. Сперва скептично настроенный Дов не мог на него нарадоваться, хвалил за хорошую игру. А Антонио не мог этого слушать. Хотелось закрыть уши руками. Мироздание издевалось.       Вариантов было два: подловить Микеле где-нибудь и просто поставить перед фактом, вывалив всю правду на несчастного Моцарта. Утратить его доверие и расположение и окончательно убедить его в собственной неадекватности. Провести остаток дней в психбольнице. Вариант второй: оставить все как есть и постепенно сгореть изнутри. Оба варианта безрадостны, но при втором он хоть мог остаться с Моцартом. Так было легче хоть немного – осознавать, что в этом мире он не один.       Говорят, меньше знаешь – крепче спишь. Воистину так! Почему, почему он не мог переродиться в кого-нибудь другого! Да хоть вот в дерево!       Антонио свернул к собору, куда зачастил в последнее время до такой степени, что нищие, просившие подаяния у входа, запомнили и узнают его. И даже приветственно кивают. Сальери преклонял колени. «В чем я повинен перед тобой, Господи?» Но так и не получал ответа на выгрызавшее душу: «Что мне делать?»