Victime de l'Histoire

      Агнесс сочувственно вздохнула и уверила, что, когда настанет подходящий момент для разговора, Антонио обязательно это поймет. Сальери мучительно обдумывал сказанное всю ночь, пытаясь примириться с собой, и в конечном итоге решил оставить все как есть. В конце концов, Агнесс лучше него понимает мышление настоящего.       На удивление, ему полегчало, несильно, но все же. Композитор поймал себя на мысли, что очень устал и слишком загрузил себя переживаниями, которые накладывались на постоянные спектакли и эмоциональные выкладки. Да, это все его истощило. Пришло время немного успокоиться. Не в характере Сальери было пускать проблемы на самотек, но он был достаточно умен, чтобы понимать, что иногда это необходимо. Если дело не решается, значит стоит отступиться и погодя посмотреть на него под другим углом.       И это сработало. Время шло, представления давались. Антонио все легче было воспринимать Микеле как Микеле, а не как Моцарта. Он заставлял себя играть по правилам этой реальности, решив, что это единственный оставшийся способ, раз все другие не работали. «Но ведь ты, по-хорошему, даже не пытался изменить что-то в свою сторону!» - иногда укоряло подсознание. Сальери гнал, гнал эти мысли прочь.       Антонио Сальери терял себя, становясь Флораном Мотом. Так было легче и, быть может, правильнее. Ведь если так посудить, кто из них с Моцартом выиграет от его правды и старых воспоминаний? Если ему дана новая жизнь, то, значит, для того, чтобы жить ею, а не тенью прошлой.       Антонио Сальери, когда был жив, свято верил, что на все воля Божья, и все, что совершается в мире, посылается Господом. Но новый мир заставлял веру пошатнуться, объяснял природу многих явлений, до того приписываемых композитором и его современниками проявлению небесной силы. Здесь правили технологии и наука, показывающая природу рождения света или ветра, отправляющая за пределы планеты летательные аппараты с такой же легкостью, с какой могла опровергнуть существование Бога. И все это было в этом мире столь естественно, что и сомнений не возникало, при том, что верить не запрещалось, в кого хочешь и как хочешь. Каждый мог выбирать путь самостоятельно. Антонио стал реже ходить в собор: не было времени, да и потребности не ощущалось. Вместо этого он ближе сошелся с ребятами из труппы, стал чаще соглашаться на предложения сходить куда-нибудь вечером или же, как теперь, приходил к кому-нибудь в гримерку поболтать.       Перед Микеле он извинился за свое поведение в ресторане. Локонте посмеялся, что, мол, перебрал, с кем не бывает, и категорически отказался брать деньги за испорченную рубашку. Мюзикл шел «на ура», один другого лучше! И Антонио впервые за очень долгое время чувствовал, что все хорошо.       Он откинулся на спинку диванчика в гримерке Маэвы, к которой пришел после спектакля просто так, обсудить сегодняшнее выступление. Девушка, уже переодевшаяся в простую водолазку и джинсы, сидела перед зеркалом и протирала лицо бесцветной жидкостью из флакончика – в косметике Сальери не разбирался, даже несмотря на то, что в их общей с Микеле гримерной она находилась в изобилии, как правило, разбросанная по столу. - И я чувствую, что микрофон сейчас выпадет, а не будешь же останавливаться посреди и поправлять! - То-то ты к Солалю полезла обниматься посреди сцены. - Ну да, я ему страшные глаза делаю, чтоб он мне поправил хоть незаметненько! Это я еще молчу, что реквизиторы наши замечательно сегодня работают, - продолжала Мэлин. - А чего? - Да у Со кто-то подушку умыкнул, перед «Спи». Как он ругался после сцены, надо было видеть! - Еще бы! В общем, как-то у вас не сложилось сегодня? Он видел в отражении, как Маэва улыбнулась: - Зрителям понравилось, вроде. Все съели! Да и Мик сегодня явно в ударе был! Антонио кивнул и согласился. На одном задоре Моцарта сегодняшний спектакль мог выехать, даже если бы все остальные стояли столбами без костюмов и декораций. А Маэва тем временем продолжала: - Хорошо, что Дов тогда взял его! – она повернулась и внимательно, чуть прищурившись, посмотрела на Сальери, - это ведь ты уговорил его взять. - Мэвс… - Нет, я помню! Я видела. Ты еще тогда постоянно называл Мика Моцартом! Точно ты был! Антонио вообще не хотел возвращаться к этой истории, а уж тем более сейчас обсуждать ее с Маэвой. - Да, это был я. Давай не будем. - Фло, ты знал Мика до этого? - Первый раз видел. У тебя новая куртка? - Старая. Погоди, почему ты был так уверен, что Дов должен его взять? Ты ведь даже на прослушивании его не видел. - Не знаю, интуиция хорошая! – Сальери поерзал на диванчике, разом переставшем казаться мягким и удобным. Что в этом разговоре такого, что его так волнует? Маэва ничего лишнего не спрашивает, обычное любопытство. А скрывать, что он заступился за Локонте…Зачем? Ведь от присутствия итальянца мюзикл только выиграл, да и Моцарт оказался на своем месте. - Знаешь, Фло, ты особенный. Не могу понять, чем, но что-то в тебе есть. Как будто ты что-то недоговариваешь, но от этого я не чувствую, что не доверяю тебе. Сальери перевел взгляд с афиши на стене на Мэлин и, чуть приподняв бровь, хмыкнул, будто хотел сказать: «забавная ты, Мэвс. Но проницательная». Она вроде как вновь отвернулась к зеркалу, но Антонио то и дело ловил в отражении испытующий взгляд и понимал, что она хочет задать еще вопрос. - Мэвс, что еще тебя интересует? - А? – она притворилась, что не понимает, о чем он. Не очень умело, Наннерль. - Я же вижу, что тебя так и подмывает еще что-то спросить. Давай. По ее реакции, по тому, как она замялась, стало понятно, что Сальери попал в цель. - Фло, честно, да. Мне интересно, как ты уговорил Дова взять Микеле. Мы ведь видели, как вылетали десятки с первого тура, со второго, с третьего. А тебя Аттья вдруг взял и послушал. Что ты ему сказал? - Что у Локонте богатые родственники, которые вложат в проект столько, что мы сможем летать на гастроли на золотом самолете. Маэва несколько секунд просто смотрела, а потом расхохоталась: - Ох, ну и выдумщик же ты, Флоран, - сквозь смех воскликнула она, - а он и повелся! - Когда тебе нужны деньги на воплощение твоего проекта, ты перестаешь слушать голос разума и цепляешься за любой приемлемый шанс, - наигранно-философски изрек Антонио и тоже рассмеялся. - Ну, как мы видим, это был хороший шанс. - Да, а проект, к счастью, окупился, так что прибегать к вложениям богатого дядюшки Микеле не пришлось. Маэва коварно улыбнулась: - А если, положим, Аттья сейчас заявится сюда и спросит, - девушка перелетела к двери и, копируя голос Дова, поинтересовалась, - а где же тот спонсор со стороны Локонте, о котором вы говорили, месье Мот? - Мне очень жаль, - притворно сокрушался Антонио, - но поздно, он уже пожертвовал свое состояние на благотворительность голодающим детям Кении. Маэва согнулась пополам от хохота и упала рядом на диван: - Все-таки ты здорово придумал! - Да, Флоран, просто отлично, - правда, в отличие от девушки, голос у Микеле был спокойный, и в нем отчетливо слышались металлические нотки. Флоран и Маэва разом затихли, и в воцарившейся тишине почти шепот Локонте был слышен совершенно отчетливо: - Богатые родственники, значит? - Мике, я объясню! – ох, ну почему он вечно оказывается рядом в ненужный момент?! - Нечего объяснять. Кто я тебе, чтобы ты продавал меня? - Продава…что?! Вот черт! Стой, Микеле, ты чего удумал? Да стой же! – Догонять Локонте пришлось почти бегом. Побрал бы черт его хорошую форму и моцартовскую импульсивность. - Микеле, слушай,… - Что я должен слушать? – огрызнулся Локонте, - или есть еще что-то в моей жизни, о чем я не знаю? Как, кстати, поживает мой богатенький дядюшка в Гонолулу? В Кении? Или где он там? – в глазах Локонте столь отчетливо полыхала ярость, что казалось, что в зрачках действительно вот-вот запляшут язычки пламени. С другой стороны, он сейчас напоминал Моцарта как никогда, и у Антонио внутри что-то возликовало, но это что-то было тут же задушено его собственной импульсивностью. Он завелся: - Перестань ломать комедию! Ничего ведь не случилось! Сколько времени прошло с того момента! Какое эта история имеет значение? - Какое? Фло, да ты понимаешь, - он осекся и резко, так же как и вспыхнул, успокоился, только сипло сказал, - нет, ничего ты не понимаешь. И не поймешь. Он поник и отвернулся, но почему-то не уходил, а продолжал стоять. - Микеле, так объясни мне. Я попытаюсь понять. Обещаю, - реакции не было, - Пожалуйста. Локонте молчал. Потом медленно поднял голову и чужим, пустым взглядом посмотрел на Антонио в упор. Сальери смотрел в ответ и взгляда не отводил. Он хотел понять, что так задело Моцарта в его словах. И Микеле, видимо что-то для себя определив, заговорил. Тяжело, словно губы у него были восковые: - Когда я спросил, почему Дов меня взял тогда обратно, ты сказал, что он увидел мой талант… - Так и есть! - …Но теперь я выясняю, что ты купил мне это место за мои же несуществующие деньги. «Да, уж простите, Моцарт! Я служил при дворе. Там такие дела так и решаются. Простите, что старался для вас, желая лишь блага». - Это что-то меняет? – сухо, словно выстрелив в упор, спросил Антонио. Нянчиться с Локонте, которому вдруг захотелось показать характер, он не собирался. - Да, до этого я считал, что я здесь, потому что это моя роль, и она мне удается, а не потому, что все ждут от меня каких-то денег. Я считал, что я сам чего-то стою, Флоран! – Взгляд Микеле на мгновение выдал его чувства, спрятанные за маской отчужденности, в нем полыхнуло отчаяние, горечь, непонимание. Взгляд этот проник куда-то в душу, внутрь и словно открыл Антонио глаза. Сальери будто очнулся, сбросил странное наваждение. И его прорвало: - Стоишь, черт тебя возьми! Стоишь! Никто не сыграет Моцарта лучше тебя! - Разговор вновь пошел на повышенных тонах. Микеле среагировал мгновенно: - Да, отлично! Ты бы то же самое говорил…да хоть тому же Резенде, будь он на моем месте! Хватит мне мозги забивать, Флоран. Достало, честно! Сальери резко схватил Локонте за плечо и припечатал к стене: - Пойми ты, идиот несчастный, что ни Резенде, ни кто-либо другой на всем гребанном Земном шаре не сыграет Моцарта лучше, чем это делаешь ты. И на этом месте изначально должен был быть ты и только ты. - Почему же ты так в этом уверен? – Микеле смотрел с вызовом. Прямо в глаза. Антонио осекся, замер в нерешительности. Потом вдохнул и четко, чеканя каждое слово, негромко, но твердо произнес: - Потому что ты - настоящий Моцарт.