Victime de l'Histoire

      Впервые за долгое время Микеле укачало в автобусе. Да еще и голова теперь окончательно раскалывалась. Локонте вывалился на остановке и неторопливо зашагал к дому, отчетливо ощущая, что тащит в сумке кирпичи, а к ногам привязаны гири. Он удивлялся, как в один момент может стать настолько хреново! Недосыпы, напряжение, сильный эмоциональный всплеск сегодняшнего вечера, все это приправлено давкой в шумном автобусе – вуаля, мигрень! Получите, распишитесь! Подкатывала тошнота. А еще чертов Флоран со своими историями никак не шел из головы. «От этого, - думал Микеле, - она и болит еще больше». Может, у мозга тоже бывает несварение, как у желудка, и он болит, когда неспособен переварить полученную информацию?       Как бы там ни было, а разбираться в причинах хотелось меньше всего, поэтому заданный вопрос: «ну почему мне так хреново?!» был сугубо риторическим. «Надо было просить Фло подвезти до дома. А потом еще, пожалуй, до квартиры дотащить», - решал Локонте, затаскивая свою тушку по ступенькам вверх, при этом испытывая острое желание упасть и уснуть у любой двери на коврике. Но, видимо, небо решило не добивать его и снабдило достаточным количеством сил для доползания до собственной двери, за что Микеле его возблагодарил, копаясь в поисках ключей и морщась, когда они слишком громко звякали.       Квартира встретила привычной тишиной и теменью. Свет резал по глазам, поэтому Микеле предпочел его не включать. Сбросил одежду, закутался в халат, врубил чайник и, сев за стол, вытянул руки на столешнице и уронил на них голову. Мигрень не отпускала, и Локонте думал, что хорошо бы съесть таблетку, но за аптечкой нужно было идти в комнату, чему организм всячески противился. Щелкнула кнопка чайника, возвещая о готовности. Локонте приоткрыл глаза и некоторое время смотрел на валивший из носика пар, раздумывая, действительно ли он настолько хочет чаю. Да, чаю хотелось, а раскисать - нет. Влив в себя кружку крепкого сладкого Гринфилда, Мик дотащился до кровати по стеночке. Таким разбитым он себя не чувствовал уже давно. Земля в прямом смысле уходила из-под ног. Он, вообще-то, от головной боли страдал редко, а если такое и случалось, то она быстро проходила без помощи таблеток. Теперь все было иначе.       Микеле свернулся на самом краю кровати, стараясь найти такое положение, при котором мигрень была бы чуть тише, ну или хотя бы не тошнило. Он был уже даже согласен на гильотину, как лучшее средство избавления от головной боли, но, во-первых, где ее достать, а во-вторых, слишком лень. Стоило только закрыть глаза, как в голове всплывали образы, обрывки фраз; все связаны с Моцартом. Часть была в его снах, что-то являлось новым, но Локонте упорно казалось, что он все равно уже их видел и слышал. Они были столь четкими, что Микеле никак не мог выбросить их и забыться подобием сна, чего сейчас больше всего желал. То, что он видел, напоминало хаос из лиц, мест, событий, голосов, песен, музыки, в котором то и дело яркой вспышкой возникал тот или иной образ.       Собственный короткий стон, непроизвольно вырвавшийся на выдохе, заставил Микеле открыть глаза. Видение мигом испарилось, зато в виски ударила вспышка чертовой боли, столь сильная, что потемнело в глазах. «Мать, да что ж такое!» – простонал Локонте, сжимая виски. А еще хотелось цепляться за слишком уж ускользающую реальность. «Скорую что ли вызвать? Или хоть позвонить кому. А то сейчас тут откинусь к хренам!». Локонте собрал последние силы и поплелся за телефонной трубкой. Боль снова ударила со всей силы, взрывая хаос голосов в голове. «Боже, да похрен. Сдохну, хоть голова болеть перестанет», - решил Мик. Последнее, что он помнил, как, кажется, трубка выскользнула из руки.       Сколько он пролежал так, он понятия не имел, но, когда очнулся, за окном было не просто темно, а черно. Первое, что попало в поле зрения - ножка кровати с куском свисавшего почти до пола угла сбитого покрывала, собственная рука, паркет, который он еще и щекой чувствовал, силуэт тапка под кроватью и какой-то фантик там же. Микеле вдохнул и замер, прислушиваясь к собственным ощущениям. Пошевелился – затекшее тело тут же его за это возблагодарило – и, держась за голову, поднялся. Огляделся, и взгляд упал на трубку. Что-то было не так. Локонте повернулся и долго разглядывал свое отражение в стеклянной дверце шкафа. ___/___       Сальери вошел в здание со служебного входа и сразу наткнулся на Солаля и Маэву. Они что-то сосредоточенно обсуждали, и Антонио решил выяснить, что именно. - Привет, Фло! – Мэлин заметила его первой и улыбнулась. Со приветливо кивнул: - Не знаешь, что с Микеле сегодня? - А что не так? – Антонио искренне надеется, что волнение не отражается у него на лице слишком явно. - Не знаем. Ходит бледный, как полотно, от всех шарахается. Вы вчера… - Мы вчера нормально расстались, - не вдаваясь в подробности, уверяет Сальери, - все наладили и поехали по домам, - он поворачивается к Солалю, но тот лишь поджимает губы и пожимает плечами. Антонио потирает лоб ладонью и вздыхает, – ладно, я поговорю с ним. Где он? - А вот никто не знает! Где-то в здании пытается найти место, где его никто не достанет.       Антонио знает, где у Микеле это место, в котором тот прячется, когда все плохо и хочется побыть одному. Это подсобка, где ныне хранится всевозможный хлам, о котором уже не факт, что кто-то когда-нибудь вспомнит. Там практически всегда никого не бывает, поэтому это идеальное место для самокопания в одиночестве, к которому Локонте порою склонен. Да и мало кто вообще знает о наличии этого места. Сам Антонио на нее случайно наткнулся, как-то раз заблудившись после репетиции. Микеле ожидаемо обнаружился там сидящим у стены на сомнительного вида ящике. Антонио чисто для вида постучал по косяку: - Тук-тук. Можно войти? Локонте резко вздрогнул, дернулся, от чего едва не сыграл с ящика на пол, но, узнав Сальери, наконец коротко кивнул и вернулся к изучению своих ботинок. - Ты чего тут сидишь? Там все беспокоятся, - как можно непринужденнее завел разговор Антонио. Микеле не ответил, только неопределенно повел плечами. - Мик? – Сальери чувствовал что-то странное. Локонте был…испуган? Антонио подошел ближе и попытался тронуть друга за плечо, но тот отпрянул, как затравленный зверек. - Ты чего? Это я, Фло. Микеле поднял голову: - Сальери, я все вспомнил. Прежде чем пораженный композитор успел что-то сказать, Моцарт вылетел из помещения.       Так продолжалось недели полторы. Моцарт исправно играл на сцене, хотя на репетициях почти не появлялся, чем, естественно, бесил Дова. Аттья клял Локонте на чем свет стоит, мол, зазвездился и обнаглел совсем! На звонки Микеле не отвечал, а после и вообще выключил телефон, разговаривать старался по минимуму, а от Антонио так и вообще шарахался, как от огня, чем вызывал беспокойство последнего до тех пор, пока в один из вечеров Сальери не получил короткое сообщение: «Надо поговорить».       Антонио сорвался и помчался к Микеле. Тот ждал его в атмосфере полнейшего уныния. На столе сиротливо дожидались своего часа бутылка коньяка и мелкая закуска, из чего Сальери сделал вывод, что разговор предстоит сложный. Задавать вопросов он не стал, опасаясь сбить настрой Моцарта все рассказать. А Локонте словно до последнего сомневался. Он нарочно разливал коньяк и закручивал крышку на бутылке так медленно, что рисковал уснуть прямо на месте. Он вел себя как человек, стремящийся оттянуть неприятную беседу: ерзал на стуле, ставил локти на стол, но через секунду их убирал, горбил спину, вновь выпрямлялся, теребил рукав рубашки, смотрел куда угодно, но не на своего гостя. - Выпьем? – решил сдвинуть хоть куда-нибудь беседу Антонио. Главное же начать? Дальше само пойдет. Микеле ухлопал на автомате, поморщился и налил снова, но на этот раз не притронулся. - В твоем сообщении значилось, что ты хотел поговорить. Если ты собрался пить и смотреть, то, так и быть, я подарю тебе на Рождество свою картонную ростовую фигуру. Микеле сарказм не оценил. - Вы так и не разучились шутить, Сальери. Да, ваши колкости я тоже вспомнил. - Кто бы говорил о колкостях, Моцарт! От ваших краснели все певицы. - Было дело.       Они перебрасывались репликами неспешно, как делают люди после ссоры или когда вынуждены коротать вместе время, но ощущают себя неловко в компании друг друга. - Забавно. Мы снова перешли на «вы». Так долго общались без этих формальностей, и это нам нисколько не мешало, - Антонио притронулся к своей рюмке и отдал должное янтарному напитку в ней. - До этого вы общались с Микеле. А теперь так кажется….правильней. - У вас с Микеле гораздо больше общего, чем кажется, на самом деле, - улыбнулся Сальери, - но, может быть, вы все-таки объясните, почему бегаете от меня, а теперь вдруг это странное приглашение. Моцарт вздохнул: - Сперва я испугался. Когда я очнулся и понял, что я – это не я. Или, вернее, я. Не знаю. Мне нужно было время это принять.       Микеле выпил еще и, отправив в рот кусок шоколадки, принялся чисто машинально жевать, не чувствуя вкуса. Сальери чувствовал, что разговор хоть немного пошел, но, тем не менее, Вольфганга что-то весьма сильно беспокоит до сих пор, и до главного камня преткновения они еще не дошли. - Но теперь-то все хорошо, вы снова Моцарт. - В том-то и дело, что нет. - Антонио подался вперед, Моцарт опустил голову. - Зачем вы мне рассказали, Сальери? Когда я был Микеле, у меня была жизнь, я знал, кто я и чем живу. Теперь я снова ничего не понимаю. Антонио вспомнил свои переживания в попытке примириться с окружающей действительностью нового мира. - Послушайте, это ведь всего лишь имя. - Это не всего лишь имя! – слишком резко оборвал Вольфганг и провел рукой по лицу, словно смахивал невидимую паутину,- Простите. Я просто. - Я понимаю. Все хорошо. - Я не хочу быть Моцартом в этом мире. Ему здесь не место. Я – Микеле. - Но Микеле и Моцарт – один и тот же вы, - возразил Антонио. - Для вас, может быть. Но я до недавнего времени жил двумя разными жизнями, - он взъерошил волосы, - лучше бы вы мне ничего не говорили! - И вы жили бы в неведеньи? - Я был в нем счастлив! А теперь я не знаю, кто я. - Вы – Моцарт. И всегда им были. Примите это. - А если я не хочу? – Вольфганг поднял голову и взглянул на Сальери, пожалуй, впервые за вечер, - не хочу быть Моцартом теперь. - Вы бежите от самого себя! - Да! – почти выкрикнул Микеле, но тут же взял себя в руки и спокойно продолжил, - да, Сальери, я бегу от самого себя. Пускай. Мне плевать. Воцарилось молчание, нарушаемое только тиканьем тех самых часов, которые Сальери приметил еще в то утро, когда проснулся у Микеле на диване. Локонте признался как-то, что они до смерти его бесят. - Это ваше право, ваше решение. Я его уважаю. - Вы ведь тоже не принимаете Флорана Мота в себе. - Мы – одно лицо. - Нет, вы разные. Сальери, я принял решение. Я ухожу из «Моцарта». - Что?! – Антонио решил, что ослышался. Вся поза Вольфганга выражала непоколебимую решимость. - Я ухожу из «Моцарта», - Сальери открыл рот, собираясь возразить, но Микеле предупредительно вскинул руку, - нет, подождите. Я уеду в Италию, попробую начать все заново. У меня есть теперь имя, меня знают, я без труда найду место. А потом, может, порадую родителей: найду жену, заведу детей, буду преподавать музыку, - он усмехнулся, - даже, может, книгу напишу. «Есть ли жизнь после «Моцарта». Шутка не показалась удачной Сальери, все еще настроенному убедить собеседника не бросать рок-оперу. Он предпринял еще одну попытку вклиниться, но Микеле ему этого не дал. - Нет, дайте мне договорить. Мне, черт возьми, это нелегко дается! Антонио выдохнул и кивнул. - Слушайте, я не могу. Каждый раз я вижу вас и вновь вспоминаю о том, что я – Моцарт. Не могу выкинуть это из головы! Потому я и бегал от вас. Думал, мне станет легче. Поверьте, дело не в личном, ни в коем случае, не в вас, а во мне. Я не могу воспринимать всерьез то, что происходит на сцене, зная, что вы настоящий , но при этом нихрена не вы! - Я понимаю, - мягко заверил Антонио. Моцарт посмотрел на него с благодарностью, и Сальери почувствовал, что тому стало легче. Нет, кем бы он ни желал быть, все равно оставался Моцартом, хоть и не хотел этого признавать. - Слушайте, Микеле, - в этот раз имя далось сложно, словно бы язык споткнулся о него, - я прошу вас довести до конца сезон. И за это время я что-нибудь придумаю. Прошу вас. Поймите же, любой другой теперь на этом месте будет выглядеть фальшиво.       Микеле колебался. Он уже принял сложное для себя решение и теперь убеждал себя в его правильности, боясь допустить мысли о других вариантах, потому что боялся сорваться. Он боялся признаться себе, что зависит от этого мюзикла, что находит в нем себя. Италия, семья, книга… Какая чушь! Он боялся себе признаться, что не хочет уходить.       Антонио случайно задел блюдце с шоколадом, и оно полетело на пол. Это стало финальной точкой, спусковым крючком. Микеле, простонав что-то вроде: «меня все достало!», снес оставшуюся на столе посуду. Сальери молча и спокойно наблюдал, как Локонте громит квартиру, сносит мебель, расшвыривает ноты и какие-то другие листы, швыряет в стены нашедшиеся у дивана шлепанцы, сносит с подоконника цветок, а под конец выбрасывает в окно ненавистные часы с громким: «И больше не возвращайтесь!». И оседает прямо на пол.       Локонте запутался в себе, ему до ужаса не хотелось ничего решать и предпринимать, да еще потом пытаться понять, правильно ли он поступает. Поэтому он просто кивнул. Сальери что-нибудь придумает.