До встречи в Будапеште

— Они нас заметили, — нервничает Клинт. — Не могли не заметить. — Даже если и заметили, что такого? Наталья так спокойна, что Бартону хочется на неё наорать. Она открывает бардачок, пользуясь тем, что они наконец остановились. Снимает пиджак. Надевает свою чёрную куртку. Неторопливо расстёгивает молнии на рукавах до локтя. На запястьях смыкаются болезненно знакомые Клинту браслеты, и то место на шее, которое Наталья однажды хорошо приложила шокером, начинает нервно подёргиваться. — В конце концов, мы агенты, нам обоим нечего терять, — говорит она. «Кому как». Клинт несколько минут, сложив руки на руле, наблюдает за дворниками, которые размазывают по стеклу потоки вновь зарядившего ливня. Ему, в отличие от Романовой, есть что терять. У него есть жена, сын, скоро будет дочь. И что они будут делать, если он сложит где-то на окраине Будапешта свою бестолковую башку, Бартон не представляет. И не хочет представлять. Очертания серых зданий заводского комплекса, заброшенного ещё в начале девяностых и подготовленного к сносу только сейчас, искажаются через мокрое стекло. Наталья проверяет пистолеты, застёгивает рукава куртки и выходит под ливень. Клинт достаёт из кармана телефон и пишет Фьюри сообщение. «Доверься мне. Импровизация — наше всё». После этого Бартон выключает мобильный, прячет его в бардачок, вынимает карту памяти из фотоаппарата и кладёт её в кошелёк. Мокнуть под дождём ему хочется чуть сильнее, чем умирать при непонятных обстоятельствах, но он всё же выходит из машины. Романова, уже мокрая до нитки и не такая безупречно-кукольная, как обычно, протягивает ему длинный чёрный чехол. — Не забудь свой штатив, паппарацци, — бросает она, когда Бартон изумляется, прощупав сквозь плотную ткань свой лук. Он снаряжается под дождём. Наталья громко захлопывает багажник и отгоняет машину в заросли у обочины. Клинту за пеленой дождя мерещится, что заводские здания удивительно похожи на надгробные плиты. *** Предложение перелезть ворота Наталья отвергает. — Не глупи, это заброшенный завод в стране проигравшего коммунизма, — фыркает она, убирая с лица мокрые волосы. — Тут обязательно должна быть дырка в заборе. И дырка в заборе действительно есть. Её поиски занимают несколько минут, но зато на территорию Наталья и Клинт попадают легко и без приключений. Там пусто, тоскливо и слякотно. И наверняка было бы траурно тихо, если бы не пулемётный рокот ливня о рифлёную жесть крыш. Романова молча хмурится и кусает губы, блуждая по бетонному лабиринту давно опустевших зданий. В её кедах хлюпает вода. Бартон идёт за ней, пока не понимает, что девушка просто не может напасть на след. Тогда он берёт её за руку и осторожно ведёт к достаточно широким для автомобилей проходам. Вскоре обнаруживается след шин, отпечатанный пунктиром на размытой грязи в лужах, и Клинт без труда считывает направление. Наталья послушно идёт за ним, крутит головой и иногда отдёргивает за руку в сторону, выбирая другой путь. Чаще всего — через более тесное и грязное место. — Камеры, — поясняет она. — Значит, мы на верном пути. Тут не так интересно, чтобы снимать всё подряд. Наконец дорога выводит их к шестиэтажному бледно-жёлтому зданию на краю территории завода, похожему на узкую безликую коробку. Самому высокому здесь. Клинт осторожно выглядывает из-за угла соседнего строения, разглядывая единственный вход. Табличка сорвана, вместо неё сереет дырявый по углам некрашеный квадрат. — Что тут было? — спрашивает Клинт. — Какая разница, — Наталья пожимает плечами. — Важнее, что тут есть сейчас. Она кивает на окна шестого этажа, за которыми заметно призрачное движение, и оба на время сливаются со стеной. Бартон ощупывает повязку под рубашкой, кобуру над ней и собирается с мыслями. — Войдём сразу на второй этаж, — решает он. — Если тут и вправду какой-то штаб, внизу наверняка сидит вахтёр. Романова кивает. Они пробираются к левому торцу здания короткой перебежкой и синхронно выстреливают, цепляясь за подоконник большого окна. Наталья — крюком из браслета, Клинт — стрелой, соединённой с карабином на поясе. Он забирается чуть быстрее и понимает, что зря стрелял в Романову — девушка морщится каждый раз, когда перехватывает верёвку левой рукой. Клинт чувствует укол совести и протягивает ей ладонь. Наталья, к его удивлению, принимает помощь, хоть и вскидывает брови с удивлением. — Спасибо, Бартон, — говорит она и почти бесшумно ломает ручку на оконной раме. *** Здание оказывается чем-то вроде древних прародителей офисных центров. Отсюда давно вывезено всё нужное, но пыльные покосившиеся стеллажи, кривоногие стулья и рассохшиеся дешёвые столы говорят именно об этом. Второй этаж оказывается нехоженым, и Бартон с Романовой оставляют за собой на полу приметную цепочку мокрых грязных следов. Только недалеко от лестницы Наталья вдруг очень тихо ругается коротким и звонким русским словом, замечая окаменевшую половую тряпку на батарее, насухо вытирает подошвы своих кед и ботинки Бартона. Любопытство Клинта требует срочно расширить его языковые познания, но вокруг стоит такая мёртвая тишина, что нарушать её он не решается. Да и Наталья смотрит на него слишком строго. Лестница в здании явно ведёт в ад, но об этом Клинт тоже молчит. Он смотрит на плохо сваренные металлические панели, поеденные ржавчиной, на безвкусный ажурный рисунок по бокам ступенек и слегка холодеет изнутри. Как настоящий джентльмен, он пропускает Романову вперёд. Та уверенно и беззвучно пробегает целый пролёт, и только после этого Клинт успокаивается и идёт следом, убедившись, что лестница не развалится, если на неё наступить. Они почти не шумят, но Клинту кажется, что их шаги всё равно чересчур громкие. Вскоре короткое русское слово повторяется снова. Наталья запрыгивает на подоконник на площадке четвёртого этажа и мгновенно сворачивает правой рукой камеру под потолком. — Всё равно уже засветились, — одними губами шепчет Клинт, готовя лук. — Что обозначает это слово? Где-то наверху слышатся шаги. Наталья достаёт пистолет и поводит глазами. — Это неприличное русское название проститутки, — просвещает она Бартона на ходу. — Но тут оно используется скорее как междометие. — Как интересно. Я запомню, — говорит Бартон, почти взлетая на пятый этаж. — В какой школе для благородных девиц этому учат? Шаги становятся громче. Клинт опережает Наталью буквально на полшага, ступая в коридор пятого этажа, и последнее, что он чувствует — как едкое облако с оглушительным шипением бьёт его в нос. *** Дышать всё ещё невыносимо. Веки тяжёлые и не хотят подниматься. Вдобавок обе щеки ужасно болят. Побеждая желание поспать, Клинт открывает глаза. Романова сидит на нём сверху и с небывалым воодушевлением хлещет ладонями по лицу. И с левой, и с правой. Боковое зрение замечает на полу по соседству молодчика в чёрном. «Спасибо», — хочет сказать Клинт, но язык не поворачивается. Вместо этого он выдавливает: — Как вдохновенно у тебя это получается! Наталья вместо ответа накидывает на его лицо мокрый, пахнущий венгерским ливнем носовой платок и встаёт. — Аккуратнее, — советует она. Клинт понятливо прижимает платок к лицу и поднимается. Коридор немного расплывается перед глазами, но острота зрения и ориентация в пространстве возвращаются быстро. — А ты… — А меня этим не взять. Нас хорошо обучали в школе для благородных девиц. Молодчиков на полу оказывается двое. Клинт попинывает одного и другого по очереди, но те не реагируют. — Вырубила? — Насовсем, — бросает Наталья. — Пошли скорее. Я постаралась сделать это тихо, но получилось не очень. Бартон кивает. Газ жжёт носоглотку, но дурнота уже схлынула. Влажный платок держится на носу и небритых щеках на удивление неплохо. Этаж не кажется многолюдным, и это ободряет их обоих. Романова движется по коридору впереди, распахивая все двери. Клинт следует за ней. Тетива натянута, стрела готова сорваться с пальцев в случае необходимости, но кабинеты оказываются пустыми, все до одного. В самом конце коридора Наталья натыкается на запертую дверь и расплывается в улыбке. Клинт не даёт ей поковыряться в замке и одним ударом выносит и дверь, и часть хлипкого деревянного косяка. В облаке оседающей штукатурки свистит стрела и громыхают с тусклыми вспышками пули. «Ну, всё как обычно», — думает Клинт, когда штукатурка оседает, и ему становится капельку легче от этой мысли. Среди обломков двери и сломанного стола, которым пытались прикрыться, лежат трупы телохранителей и какого-то разукрашенного панка. Мужчина с квадратной челюстью жив, но пытается сломать стрелу, пригвоздившую его бедро к массивному стеллажу. Клинт выстреливает ещё раз и прибивает к полкам его правую ладонь, но лицо врага Натальи не меняется. Неживое, машинное, железное. Он не издаёт ни звука, и это не нравится Клинту. — Оставь его мне, — говорит Романова, меняя обойму. — Погоди, — Клинт успокаивается только тогда, когда всаживает в громилу третью стрелу и фиксирует вторую его ногу. — Вот теперь он твой, безумная русская. Наталья бросает на Клинта короткий взгляд, полный своеобразной, но всё же благодарности, и делает шаг вперёд. Она встаёт перед мужчиной, приставляет пистолет к его лбу, и говорит с ним холодно, чётко, ясно. Как будто на суде. Он отвечает ей так, будто переплёвывает через губу, с издёвкой, даже смеётся посреди разговора, гаденько и пугающе. Бартон становится сбоку, наблюдая за происходящим, нацелив на всякий случай на него лук и бесполезно вслушиваясь в диалог. Из всей беседы на русском Клинт понимает только четыре слова — «Романова», «Киев» и «Джеймс Барнс». И тут же вспоминает использованный ею псевдоним. *** — Помню тебя… Какая неожиданная встреча, Романова. — Ты не представляешь, как долго я её искала. — Отчего же… Чёрная Вдова сумела достать себе карманного агента «Щ.И.Т.а»? — Не о том речь. — Чего ты от меня хочешь? — Дело номер семнадцать. Я хочу знать всё о проекте «Зимний Солдат». — Хаа… Твой Джеймс Барнс. — Которого вы убили. — Мы? Убили? Нет, дорогуша. Уничтожить проект и заморозить — разные вещи. Ты не так умна, как мне казалось… — Заткнись. Мне нужно дело номер семнадцать. — Ищи в Киеве. В архивах. Или на шестом этаже. *** Рука Натальи коротко вздрагивает. Мужчина с квадратной челюстью снова смеётся. Он чуть приоткрывает рот, выдыхая «Хай…», но Романова тут же стреляет, прошивая пулей его лоб точно посередине, не давая договорить. Брызги разлетаются алой пылью. Часть их оседает на рукавах девушки и её щеке. Клинт опускает лук и собирается задать ей очень много вопросов разом, но Наталья бросается к лестнице, совершенно не заботясь ни о какой конспирации и запинаясь о деревянные обломки. Приходится следовать за ней. Романова перепрыгивает ступеньки так, что старая лестница ходит ходуном. Бартон даже не успевает за ней — настолько быстро девушка рвётся наверх. Она распахивает дверь за дверью, и только благодаря коротким задержкам Клинт нагоняет её. Её лицо неожиданно живое. И её глаза горят. Очередная дверь открывается ровно тогда, когда со стуком дёргается оконная рама — должно быть, от сквозняка. Наталья застывает на пороге, и Клинт влетает в комнату раньше неё. «Снайперская лёжка», — проносится у него в голове. Тощий завалянный матрас, полупустая бутылка воды, пустая консервная банка и аптечка. Отличный обзор из окна поверх угла крыши соседней пятиэтажки, вдалеке видно газовую магистраль, можно дострелить из хорошей снайперки как раз до деревянной сцены-однодневки и стоящего на ней… Наталья вдруг кидается на Клинта, вставшего у окна, и сбивает его с ног, падая сверху. Клинт негодует долю секунды, встречаясь лицом с полом, но потом удивляется свистящей над их головами пуле. — Не стреляй и не стой у окна, — быстрым шёпотом произносит Наталья, поднимаясь с него. Вторая пуля будто пробивает вместе с оконным стеклом след её тени. Девушка лишь чудом уходит у смерти с пути, но только для того, чтобы взлететь на подоконник, выстрелить в крышу пятиэтажки крюком и перепрыгнуть туда. Рискованно, беспощадно к себе самой, без всякого инстинкта самосохранения. Её фигурка даже не сразу поднимается на ноги, но когда поднимается — сразу бежит за будки технических надстроек. Клинт смотрит на неё. На искалеченную предназначенной ему пулей стенку. Отказывается понимать происходящее. И принять решение сразу становится очень легко. — Ну ты, брат, и придурок, — обречённо говорит он самому себе и целится в крышу. *** Приземление на длинную крышу пятиэтажки оказывается не очень мягким. Клинт раз и навсегда признаёт физику самой безжалостной наукой и, быстро расставшись с этой лишней мыслью, заворачивает за будки. Прыгать приходится ещё дважды. Крыши мокрые, скользкие, заваленные мусором. Освещение никакое — уличные фонари и пара тусклых прожекторов над территорией завода. Дождь льёт и льёт. Но Наталья упрямо и легко бежит, преследуя кого-то призрачного, и уклоняется от пуль, шарахаясь в стороны. Клинт старается догнать её, считая выстрелы. Когда наступает особенно длинная пауза, Бартон выдыхает с облегчением. Вскоре что-то шумно падает внизу на асфальт. По характерному звуку Клинт догадывается, что это ненужный разряженный пистолет. У очередного края крыши, на каком-то двухэтажном доме, Наталья вдруг замирает и не прыгает. Клинт тормозит в нескольких шагах позади неё. На крыше напротив, вровень с ними, среди жёлтого пятна от прожектора стоит лохматый темноволосый мужчина в чёрном бронежилете. Его левая рука закована в странную железную броню. Только рука. На этой броне, на плече, вызывающе горит красная звезда. Клинт не может разглядеть его лицо — оно скрыто чёрной полумаской и измазано сажей. Наталья не двигается. Она стоит, безвольно опустив руки, просто стоит и смотрит. Мужчина замахивается бронированной рукой — а Наталья так ничего и не делает. Не стреляет. Не бежит. Будто игрушка, у которой в неожиданный момент сели батарейки. Он может застрелить мужчину на крыше. Но ведь она почему-то в него не стреляет? Что, чёрт возьми, случилось с Чёрной Вдовой? — Нат! — выкрикивает Клинт, впервые сокращая длинное русское имя и цепляясь взглядом за округлый предмет, летящий к ним на крышу. Мир превращается в фильм на замедленном просмотре. Бартону хватает пяти секунд, чтобы подскочить к краю, выстрелить в прожектор, зацепиться за двухэтажку напротив чуть выше окна второго этажа, сгрести бесчувственную Наталью в охапку и нажать кнопку на карабине. Взрыв на крыше раздаётся в тот момент, когда Клинт разбивает ногами вдребезги стекло и влетает с Романовой на второй этаж, в какое-то огромное и пустынное помещение. Мелкие осколки застревают в куртке, в волосах, в джинсах; слух изменяет на несколько минут, в голове стоит белый шум, и Бартон на миг решает, что его контузило. Он отпускает Наталью, и она оседает на засыпанный осколками пол — Клинт даже не успевает её остановить. Девушка смотрит в одну точку и не реагирует ни на что, даже когда режет ладонь. — Нат, — Клинт трясёт её за плечи. — Нат, — повторяет он беспокойно, похлопывая её по щекам. Она не реагирует. И Бартон не знает, как привести её в чувство. — Нат, — отчаянно спрашивает Клинт, — кто такой Джеймс Барнс? Романова наконец-то поднимает на него глаза, но молчит. Будто пытается прийти в себя. — Кто такой Джеймс Барнс? — повторяет Клинт. — Твой муж? Наталья мотает головой. В её взгляд возвращаются осмысленность и боль. — Он мой Джеймс, — отвечает она. — У агентов не бывает семей. — Бывает, — вырывается у Клинта. Наталья подносит к лицу израненную ладонь. Клинт вытаскивает из неё осколок и зажимает своим платком. Вопросов ей он больше не задаёт. — Пойдём, Наталья, — говорит Бартон, помогая ей подняться. — Нам нужно понять, что они тут готовили. Тот человек с железной рукой наверняка ушёл. Подумал, что убил нас. Губы Романовой дёргаются. Глаза лихорадочно блестят. Но она послушно идёт за Клинтом, который ведёт её за руку. *** «Штаб» Клинт обыскивает самостоятельно — Наталья всё ещё в глухом и непонятном ему ступоре. Он переворачивает все бумаги из растерзанного стола, обыскивает трупы, но не находит ничего интересного и неизвестного. Разве что догадывается, что разукрашенный по-клоунски панк имеет отношение к группировке вандалов, а в блокноте у убитого Натальей мужчины на последних страницах находится незатейливая шифровка, в которой Бартон признаёт два адреса отелей. Один из них — его. Романова всё это время сидит на грязном полу, повесив голову. — Пойдём, — Клинт кладёт блокнот в карман куртки. Наталья кое-как встаёт. Смотрит на Бартона почти жалобно. Её шатает, как будто все жизненные силы разом оставили девушку. — Горе ты моё, — грустно говорит ей Клинт. — Так и быть, но только один раз. Он поднимает Наталью на руки и выносит из здания, медленно и осторожно спускаясь по гремучей железной лестнице.