Drabbles and Crossovers

/Таймлайн: для ОС до Города небесного огня, но после Города потерянных душ./ /AU — стригои примкнули к армии Себастьяна, а раса вампиров АВ воздерживается от участия в войне/ Василиса не помнит особо, как потеряла Розу из виду. Но обещает себе, что если выберется, то больше никогда не будет так делать. Василисе страшно до дрожи в коленках, что сбиты в кровь от того, что стригои тащили ее по земле до какого-то фургона. Сейчас она лежит на холодном и пыльном полу кузова со связанными руками за спиной, пытаясь зализать разбитую губу и чувствуя, как впечатывается рельеф коврика в скулу каждый раз, когда машина подлетает на кочке. У Василисы нет сил пошевелиться, закричать. Все, что она может — попытаться использовать магию, но ее что-то глушит: она не чувствует Розу, не чувствует свои способности. Внутри абсолютно пусто. Это почти доводит ее до слез. Она пытается брыкаться, когда фургон останавливается и чьи-то руки пытаются вытащить ее. Она находит в себе силы кричать даже, но получает оплеуху, а потом слышит: — Осторожнее с принцесской, Роуг! — парень, что шёл впереди, имел грубый гортанный голос с неясным акцентом. — Пусть будет потише. А то сломаю шею. — тот, что ударил ее наотмашь, оскалился. Первый развернулся быстро, схватил его за горло и впечатал в ближайшее дерево. — Будет неугодна господину, сломаешь, а пока брысь, шавка, иди и молчи. — он сжимает горло сильнее напоследок, отпускает и продолжает движение. Два бугая, которые грубо волокли Лиссу под руки, издали нечто похожее на смешки и на булькание одновременно. Василиса в очередной раз запинается, почти падает и обессилено повисает на них. Она не воин, как Роза, и без своей силы никто, так что смысла сопротивляться нет совсем. Василиса Драгомир всего лишь принцесса и, судя по всему, уже мертвая. Они идут долго, и она совсем ничего не соображает. Лишь прикрывает глаза и изо всех сил пытается услышать голос в голове. Тщетно, конечно. Но она так глубоко погружается в эту задачу, что не замечает, как они оказались на пороге полуразрушенного особняка. — Уже думал, вы обманули меня. — из темноты белесым, ярким пятном выплывает чья-то голова с холодными, лунно-серебристыми, кажется, волосами. Он движется в сторону Василисы, скаля зубы. В его глазах — бездонно-чёрных, нечеловеческих — бушует океан коварства и жестокости с примесью надменности, скуки и чего-то ещё — определить ей пока не удаётся. И без своей магии Лисса хорошо разбирается в человеческих чувствах, насквозь видит словно. — Не думал, что приведите мне одного из членов королевской семьи. — он убирает прядь с ее лица кончиками пальцев. Они настолько ледяные, что она начинает дрожать. Лиссу от этого жеста словно током прошибает, словно ледяной водой окатывает. Она больше не думает о вариантах побега, а лишь внимательно следит за его тонкими пальцами. Они скользят по ее скуле вниз к губам, где алеет ещё не запекшаяся кровь. Он мажет кончики своих белых пальцев, растирает ее меж большим и указательным со средним, наблюдая, как она въедается в кожу, а потом, как бы невзначай, облизывает один из пальцев. Так делают машинально, когда получают порез. Он почти безумно улыбается в никуда. Так, как улыбаются, когда думают о чём-то приятном. — Прошу заметить, главную наследницу Трона. — голос одного из стригоев звучит на периферии сознания. Василиса пустым взглядом наблюдает за мужчиной, парнем даже. — Так вот она какая, холеная Василиса Драгомир. Вы доказали свою верность, идите. — он отмахивается от них и протягивает ей руку. — Себастьян Моргенштерн к вашим услугам. Это чистой воды позерство, издевка почти, поэтому Лисса демонстративно отворачивается. — Вы делаете огромную ошибку, Ваше Величество. — он качает головой. — Огромную ошибку делаете вы. Меня будут искать все, и вас обязательно убьют, так что советую отпустить меня, пока не стало слишком поздно. — Василиса чеканит слова, вздергивает нос и смотрит на него с вызовом. Откуда берется эта смелость не ясно, но какая-то маленькая частичка ее разума просит ее остановиться, не усугублять ситуацию, но абсолютно тщетно. — Дорогая, меня ищут лучшие Охотники и почти вся нежить в этом чертовом мире, и расой вымирающих вампиров меня не напугать. Всех перебью, если потребуется. Идём. Он выуживает короткий клинок и взмахивает им так быстро, что она не успевает даже испугаться. Веревки с запястий бесшумно падают на носки ее полусапожек. — Ты не заложница, Василиса. — он берет ее под локоть аккуратно, мягко и тянет за собой. — Кто же тогда? — Моя будущая королева, конечно. Я пощажу твой народ, если будешь хорошей девочкой, ладно? У него взгляд хитрый, с лисьим прищуром, а слова сладкие-сладкие, словно тягучий тёплый мёд. Лиссе не страшно, а планы побега отошли на второй план. Он не сделает ей больно, только не физически. /// — Красивая, красивая Василиса Драгомир. Идеальная. И платье должно быть идеальное. Королевское. — он расхаживает по огромной гардеробной, рассуждая вслух. Василиса теребит золотистые пряди, поджимает почти зажившие губы и наблюдает за Себастьяном украдкой. Она вообще старается как можно реже смотреть на него, и чем больше старается, тем реже выходит — парадокс, не иначе. Себастьян не похож на безумного убийцу, на психопата, на Дьявола во плоти, который пытается поработить мир. Себастьян аккуратно обработал ссадины и напоил отваром, что почти залечил их. Себастьян привёл ее в красивый дом и дал выбрать комнату, причём без замков на дверях и без решёток на окнах. Себастьян приготовил завтрак и спросил, сколько ложек сахара класть в кофе. Сейчас он пообещал ей незабываемый ужин и королевское платье, которое выбирает уже ни один час. — Оскар Де Ла Рента. — он выносит вердикт, вытягивая темно-синее платье с асимметричным низом. — Подойди, Лисса. — звучит ласково, но на деле же это приказ, которому она не может не подчиниться. Василиса достаточно близко, чтобы он мог потянуть за кончик пояса шёлкового халата и приспустить его с плеч. В полёте края розовой ткани невесомо очерчивают фигуру. — Слишком идеальная. Себастьян улыбается — скалится почти — и смотрит на неё почерневшими глазами. Нежное белье, которое он покупал самостоятельно, сидит на ней так, будто было сшито только для неё. Василиса думает о том, что он больной извращенец, но не может пошевелиться. Себастьян подходит тихо и почти вплотную, поднимает ее руки вверх и сам надевает на неё платье, как на безвольную куклу. Он застегивает всего наполовину и довольно улыбается тому, как она перестаёт дышать, когда он касается кончиками пальцев ее оголенных позвонков, лопаток, когда поднимается до плеча и спускает кружевную молочно-белую лямочку. Она едва дергается, а цепкие длинные пальцы вцепляются в кожу мертвой хваткой: — Мы же договаривались, что ты будешь хорошей девочкой, Лисса. — шепчет куда-то за ухо, опаляя горячим дыханием, которое так сильно контрастирует с его ледяными пальцами, что вырисовывают узоры на ее спине и расстегивает крючочки лифа. — Это здесь ни к чему. — Себастьян мягко вытягивает его из-под одежды, мажет губами по шее, прикусывает плечо, и у неё словно воздух из легких выбивает, когда он прижимает ее тело к своему так близко, что она чувствует пробирающий до дрожи холод и слышит, как гулко бьется его сердце. Себастьян резко дергает замок вверх и отходит, любуясь ею с нескрываемым удовлетворением на лице. — Повернись. — она не перечит, конечно. У Лиссы горят щеки и дыхание все ещё прерывистое, грудь тяжело вздымается и подрагивают пальцы. С одной стороны, ей стыдно за это, стыдно за то, что поддалась, что не сказала и слова против. А с другой, ей, как бы она этого не отрицала, хочется больше (го), и от этого стыдно ещё сильнее. Себастьян изучает узорные ключицы, острые плечи и вязь голубоватых вен под молочно-белой, тонкой кожей длинной шейки. Он не помнит, как родилась эта идея, но это становится абсолютно неважно, когда он втягивает кожу на ее шее и прикусывает зубами так, что однозначно останутся следы. Он зализывает место багрового засоса, впиваясь пальцами в острые лопатки, и улыбается, когда чувствует невесомое касание ее рук на своих плечах. Лисса правильно понимает, что значит быть хорошей девочкой. /// — Так зачем тебе все это, Себастьян? — Василиса нарушает молчание за их столом, делая глоток из высокого фужера с шампанским. Она держит спину ровно, чуть приподнимает голову и не кладёт локти на стол. У неё выверенные, грациозные и отточенные до идеала движения и легкая улыбка на красивом лице. Себастьян любуется ее красотой и своей яркой меткой, которую специально заставил оставить открытой. Это багровое пятно — клеймо, его печать, знак полной ее принадлежности ему. Через призму своего извращённого представления о прекрасном он воспринимает это, как своеобразное украшение, словно поставил его вместо того, чтобы застегнуть на ее шее роскошное колье с ярким камнем. Чертовски красиво. Ему почти сносит крышу. — А разве есть кто-то, кто не хочет править миром? — опомнившись, он вздергивает бровь. — Думаешь, это все, что может принести тебе счастье и полное удовлетворение? — Думаю, что да. — Но в мире есть вещи, стоящие намного выше власти, славы, гордыни наконец. И они дают гораздо больше. — Сейчас собираешься говорить про семью? Любовь? Дружбу? Долг и честь? — он смеётся, откидывается на спинку мягкого стула и смотрит на неё из-под светлой челки. — А ты проницателен. — Это очевидно. Но знаешь, дети демонов созданы не для этого. У нас в крови жестокость и жажда власти, этого не отнять. — Любого можно научить любить, Себастьян. — Никакая любовь не сравнится с тем чувством, какое я испытываю, когда вижу боль и смерть, Василиса. Когда я несу их другим, когда я уничтожаю армию за армией, порабощаю человека за человеком также, как я поработил и тебя. Ты не представляешь, как меня опьяняют власть и тотальный контроль, я просто теряю голову от мысли, что могу вершить судьбы. — у него зрачок пожирает радужку, словно он конченый наркоман, принимающий очередную дозу. У него подрагивают тонкие пальцы, почти сливающиеся с белой скатертью, а губы образуют жесткую линию, от чего скулы становятся ещё более четкими и грубо преломляют свет на лице, делая его почти жутким, устрашающим. — Ну что, любого можно научить любить, Лисса? — он усмехается, глядя в её глаза и замечая, как она перестала дышать во время его тирады и чуть приоткрыла рот. — Даже демоны любят, Себастьян. Так, как умеют, конечно, но им всегда можно показать, как ещё можно. Так что да, любого можно научить любить, даже такого монстра, как ты. — Ты этим и собираешься заниматься ближайшие десятилетия? — Если придётся. Она выглядит поразительно спокойно для заложницы. Похоже, это и называют королевским самообладанием. — Будет забавно посмотреть. Только учти, на меня твои чары не действуют. — Я справлюсь и без чар. Ты не такой жестокий, каким хочешь казаться, каким хотел тебя видеть отец. Он открыл демоническую половину, но ангельская ничуть не слабее. Себастьян опешил всего на секунду от таких слов, и в эту секунду она, кажется, умудрилась заглянуть за маску, увидеть замешательство и потерянный взгляд брошенного, никем нелюбимого ребёнка. Во всяком случае, ей очень хочется в это верить. У Василисы Драгомир патологическая тяга помогать, слишком сентиментальная и мягкосердечная принцесска, верящая, что добро всегда побеждает. Возможно, очень даже не напрасно, потому что потом они гуляют по ночному Парижу и он даже пытается шутить, отдаёт ей свой пиджак и кормит голубей на площади Собора Парижской Богоматери. — У меня была птица… — говорит он, когда кормит голубя с руки. — Не говори мне, что ты ее убил. — Василиса кривится, поглаживая пальцами гладкие перья белой птицы, что сидела на ее ладони. — Отец не разрешал кормить мне его с рук. Я понимаю почему, это отвратительное ощущение. — Обычно дети от этого в восторге, знаешь. — Я не самый обычный ребёнок, Василиса. Он, в своей манере, собственнически зажимает ее на скамейках и возле Лувра, кусая губы и впиваясь пальцами в платье, готовый буквально разорвать его, но не делает этого, прерывисто выдыхая и отстраняясь. — Знаешь, а играть по твоим правилам довольно любопытно. — Спасибо, мне это льстит. — Я вот думаю, как скоро мне надоест играть хорошего мальчика. — Втянешься. — Очень смешно, Лисса. — Ну и что ты сделаешь, если тебе надоест? — она поднимает бровь и кладёт подбородок на его плечо. — Пойду захватывать мир, конечно. /// Себастьяну надоедало периодически, но Василиса почему-то упорно не сдавалась. Она слишком пропиталась его болью, почувствовала, увидела душу. Очернённую, полуразрушенную, больше похожую на пепелище, но все ещё живую, и это давало ей надежду. Себастьян срывался, делал невыносимо больно, а потом опять прижимал к себе и кивал на ее уверенное: «-Я научу, обещаю». Василиса кричала, когда сквозь его тело прошёл меч, хоть и обещала не высовываться ни при каких обстоятельствах. Василиса плакала, перебирая блестящие пряди волос и не обращая внимания на ошарашенных людей вокруг. — Я научу, только живи… — слова давались с трудом, глаза застилали слезы. Она знала, что бесполезно. У Себастьяна шансов на выживание ноль, и эта мысль набатом бьет в голове. Ей словно сердце вырывали снова, как тогда, в аварии. Словно опять кинули в котёл, наполненный страхом, болью и кровью, и оставили захлебываться в нем. Взобьёт масло или потонет? Но это чушь, из такого масла не взбить, а значит, она, сколько бы не старалась, не выберется. Она бы выбралась, если бы он выжил, но у него остаются считанные секунды, в которые он тихонько хрипит, проводя пальцами по ее щеке и губам: — Уже научила, Лисса. В глазах привычно чёрных разливается сочный зелёный, такой, какой был бы, если бы не сумасшедший папаша с его экспериментами. Он чуть улыбается, и струйка крови стекает из уголка губ по щеке. Глаза меркнут и закрываются. Василиса кричит, не зная, как облегчить боль, упавшую на неё камнем. Где-то далеко от Эдома Роза просыпается от вопля в голове и закрывает глаза, чтобы сдержать слезы. Василиса Драгомир вернётся к привычной жизни через несколько дней, а вот привычная всем Василиса Драгомир не вернётся к жизни больше никогда.