Tessellate

— Мужчины не должны спать в одной кровати, Шерлок. Склонившийся над доктором Ватсоном детектив чопорно выпрямил спину, палец за пальцем стягивая перчатку с левой руки. Взгляд его оставался равнодушным и настороженно прищуренным. — Поверьте, дорогой Джон, в таком состоянии вам и вашей кровати противопоказаны не только мужчины, — холодно бросил он, отворачиваясь к окну, и рывком задернул пыльные шторы. Джон, у которого, видимо, снова поднималась температура, ощутил, как запылали щеки. Ему стало ужасно неловко за столь низкую мысль, посетившую его больную голову. За нее непременно стоило бы оправдаться и даже попросить прощения у Холмса, и Джон, честное слово, уже собирался было это сделать, как раздался стук в дверь. Доктор судорожно выдохнул и тут же схватился за бок, чувствуя, как легкие наливаются горячей, пульсирующей тяжестью. — Войдите. Фигуру Шерлока вырвал из полутьмы желтоватый полукруг мягкого света пыльной керосиновой лампы. Из-за приоткрытой двери осторожно выглядывала сгорбленная старуха с утопающим в глубине чепца мятым лицом. Она коротко поклонилась, и грубое шерстяное платье, собирая пыль, зашуршало по полу. Повинуясь покровительственному движению детектива и мелко-мелко переступая полусогнутыми ногами, она подобралась к прикроватному столику и водрузила на него светильник. Джон, с трудом повернувший голову, смог разглядеть ее совсем не по-старушечьи вздернутый нос и запавшие глаза. Заметив его движение, хозяйка растянула сухие губы в смущенной полуулыбке и, точно испугавшись собственной смелости, втянула голову в плечи еще сильнее, чем прежде. По спине Джона пробежал холодок. Пообещав подать чаю к десяти часам, старуха (пожалуй, уже в десятый раз) торопливо извинилась за свою оплошность «предоставить замечательным молодым людям всего одну комнату» и вновь скрылась в выхоложенном сквозняками коридоре. Шарканье ее удаляющихся шагов постепенно стихло в глубине дома. — Что-то не так, Джон? Вы выглядите встревоженным, — словно невзначай поинтересовался Шерлок, оглядывая спальню, как только дверь снова захлопнулась. Это была холодная, грязная, запущенная комната с низким потолком и сырыми стенами. И, то ли от недостатка свежего воздуха, то ли от вновь подступающего жара, с каждой минутой Джону было все труднее здесь находиться. — Я не знаю, — с хрипом выдавил он, переваливаясь на бок, чтобы хоть как-то уменьшить нарастающую боль. — Отчего вы решили остановиться именно здесь? Мне кажется… ох… разумнее было бы не тратить время и отправиться прямиком в город. — Посреди ночи? В метель? С ножевым ранением в правом боку? — в блеклом свете керосиновой лампы тени на лице детектива были мягче, чем обычно, но взгляд — холодный и острый, точно скальпель — оставался прежним. — Вам нужно отдохнуть, и если эта сторожка с одной только свободной комнатой и безобидной старухой-хозяйкой — единственная возможность сделать это, то… — Шерлок кашлянул, подстраиваясь под тон доктора. — Разумнее было бы ее использовать. К тому же, у меня будет время подробнее изучить найденные улики по делу Уитмена. Не беспокойтесь, на вашу территорию… — он кивнул в сторону кровати, и Джон, без того уже вымокший до последней нитки, в очередной раз ощутил выступившую на лбу испарину и поспешил уставиться в противоположный угол, чтобы не смутиться еще больше, — Я не имею ни малейших претензий. Мне вполне достаточно кресла и чашки сносного кофе. Джон виновато кивнул и расстегнул воротник. Его мутило.

***

Около двух часов у Джона началась самая настоящая лихорадка. Его трясло, колотило и едва ли не выворачивало наизнанку. Озноб сменялся жаром, жар — судорогами и бесконечной тупой болью во всем теле. Горели и пульсировали глухими ударами внутренности, точно налитые раскаленным свинцом. Мышцы, то бешено сокращавшиеся, то каменно-онемевшие, буграми вздымались под бледной кожей. Отчетливо проступили на лбу и висках вздувшиеся вены. Рана беспрестанно кровоточила и саднила; простыни, разорванные Шерлоком на бинты, были безнадежно испорчены. Джон то кричал, то стонал, вцепившись зубами в подушку. Он бредил. Внесенная лампа казалась ему грозным Солнцем, а полутемная комната скалилась монстрами, притаившимися в углах. Он прятался под одеялом, плакал, выл и требовал Шерлока. Когда же Шерлок подходил и пытался его успокоить — отталкивал прочь. Хватал его за руки, шею, лицо, трепал рукава и срывал пуговицы. Потом затихал на пару минут — и все начиналось снова. Так продолжалось почти всю ночь. Шерлок, так и не прикоснувшийся к своему кофе, сновал от кровати больного к окну, высматривая рассвет. Он потребовал у хозяйки запасных одеял и чистой одежды, но та лишь приволокла откуда-то потрепанный плед, да облезший почти наполовину халат из шотландки. Здраво оценив степень их стерильности, Шерлок решительно свалил вещи на пол и принялся расстегивать собственный пиджак. Кое-как содрав с Джона окровавленные и изрезанные лохмотья, еще недавно бывшие сорочкой, детектив опустился на колени. Омыть рану и снова наложить повязку оказалось еще сложнее, чем в предыдущие разы. Метавшийся в полубессознательном состоянии доктор вырывался, шипел и уворачивался от каждого прикосновения осторожных рук. Лишь на краткий миг в голове его прояснилось: Джон замер, широко распахнув глаза, и дрожащими, горячими, как кипяток, руками стиснул запястья друга. — Шерлок… п-пожалуйста… х… холодно… И снова застонал, запрокинув голову. Все его тело сотрясалось от крупной дрожи, волнами проходившей до самых кончиков пальцев. Наброшенное пальто и пиджак были сорваны и скинуты; Шерлоку пришлось забраться под пыльный балдахин и, прижимая Джона к себе, силой удерживать в нем стремительно уходящее тепло. — Тише. Все хорошо, Джон. Тише. Бредящий Джон путался в словах и мыслях, иссиня-красными губами хватая воздух. Глаза под набухшими веками беспрестанно вращались; лицо исказила гримаса боли и страха. Шерлок, не нашедший в себе больше сил на это смотреть, зажмурился, уткнувшись Джону под подбородок. Ужас потери, давно зародившийся в его душе и надежно скрываемый все это время, вновь выбрался наружу. Детектив вдруг предельно четко осознал собственную постыдную потребность в человеке, бессильно обмякшем в его руках. И теперь трясло их обоих. Шерлок позволил Джону греть онемевшие ладони под своей рубашкой, и от каждого прикосновения испещренных шрамами жестких рук откровенно-безнадежно срывался пульс. Колено, упиравшееся в живот, вызывало не столько боль, сколько расползавшуюся тягучей волной вниз истому. Снова и снова Джон вонзал зубы в его плечо, содрогаясь от боли, и губы его обжигали и плавили. Кровь закипала, пузырясь отчаянием, поделенным на двоих. «Мужчины не должны спать в одной кровати». И Шерлок, отстраняя Джона и перехватывая рвущийся полустон-полукрик своими губами, честно поклялся себе не спать.