Золотые узы

Отчего-то этой ночью Вольхе очень плохо спалось. Точнее, не спалось совсем: за семь часов бессмысленного лежания в кровати во сне она провела целых три, с интервалом в один. Потому с самого момента пробуждения, если сей акт (который больше на изгнание демона похож был) можно так назвать, травница ходила сонная и рассеянная. Вот и сейчас чай мимо чашки пролила, посмотрела пару секунд мутным взглядом на небольшую лужицу и вздохнула, отправившись за тряпочкой. Назвать такое утро добрым язык не поворачивался. Однако именно это и объявил Румпельштильцхен, резво сбежавший по лестнице: — Доброе утро! Ну, как нам спалось? Судя по блеску в тёмно-янтарных глазах, настроение у Румпельштильцхена было вполне недурное. — А нам спалось? — хмуро пробубнила Вольха себе под нос, протерев стол и наполнив наконец чашку. На этот раз благополучно, ничего не пролила, и опустилась на стул: медленно и аккуратно, чтобы не перегнуться и не сползти с другой стороны. Ибо встать её тогда уже никто не заставит. Румпельштильцхен хмыкнул, наблюдая за ней, и пододвинул к себе свою чашку. — Нам зелье варилось! — Ну ты хоть причину знаешь! — страдальческим тоном ответила травница и ткнулась лбом себе в локоть, который предварительно поместила на стол. Что там с чаем было?.. Ах, да. Пить. Вольха выглянула из-за руки, приподняв голову, и опустила обратно, при этом отодвигая чашку в сторону. Ну его, чай этот. Наверняка невкусный. — Такое чувство, что это последний день в моей жизни… — Боюсь, с этим чувством тебе придётся распрощаться и дожить до завтра, — ухмыльнулся Румпельштильцхен, переместившись поближе и убирая ей за ухо прядь волос. — Потому как завтра день рождения Генри, и, как это ни странно, нас пригласили. Подозреваю, по настоянию самого Генри. — Он что, не мог родиться на пару дней раньше? — улыбка всё-таки проскочила через плотную маску сонливости на её лице, когда Румпель приблизился. — Или позже, когда я высплюсь, м? У меня имеются опасения, что завтра я буду в том же состоянии. Вряд ли Генри мечтает увидеть мою сонную физиономию с беспорядком на голове. — Эмма через хрустальный шар передала, что Генри будет рад видеть свою будущую бабушку, — вот теперь Румпельштильцхен откровенно смеялся, — как я полагаю, даже в таком состоянии. Но почему ты плохо спишь? — Будущую кого?! — Вольха мгновенно взбодрилась, судя по тому, как резво она выпрямилась. Последний вопрос она попросту проигнорировала, только поглядела на Румпеля с выражением на лице, твердящим что-то вроде: «Не говори, я сама додумаюсь». И догадалась же. — Надо будет попросить его не называть меня так. До нервного тика доведёт! Я-то спросонья в замешательстве, когда это я успела бабушкой стать? — Дедушка и бабушка, — со вкусом проговорил Румпельштильцхен, занявшись второй рыжей прядью и пытаясь её пригладить. — Снова ты скверно причесалась, я так погляжу. — Ещё не бабушка, — напомнила она, подключаясь к процессу укладки. Сегодня она толком и не пыталась причесаться, ибо в таком состоянии, в котором Вольха ходила этим утром, безопасней было просто пригладить торчащие пряди. Что, впрочем, их численность уменьшило незначительно. — Так за чем же дело? Двинемся в этом направлении, — вкрадчиво проговорил Румпельштильцхен и почесал у Вольхи за ухом, словно она была большой рыжей кошкой. — Ты только скажи, какую мне обстановку избрать, чтобы никто опять не вовремя не вмешался… Девушка старательно заурчала, расплывшись в блаженной улыбке. Почаще бы так! — Хоть прямо сейчас… — Как, без романтики, заката и меня, стоящего на одном колене? — Румпельштильцхен продолжил почёсывания и поглаживания, хотя настоящих кошек он как раз не любил. Вольха усмехнулась, подставляя ему под руку места, где прикосновения были наиболее приятны, и прикрыла глаза, раздумывая. Что же, романтики ей хватило с лихвой в прошлый раз, а вот с коленом… — Что же тебе мешает прямо тут и опуститься? Я недавно полы мыла, да-а… Румпельштильцхен окинул пол задумчивым взглядом, отнял руки от волос Вольхи и заставил её кресло отъехать чуть подальше от стола, оставляя свободное пространство. На котором Румпельштильцхен и опустился на одно колено, перед тем пригладив волосы, застегнув рубаху до ворота и материализовав в протянутой ладони рыжий, с множеством лепестков, цветок. — Еле нашёл, а потом ещё магическим путём сохранил, — тихо пояснил Румпельштильцхен и тут же, откашлявшись, торжественно поинтересовался: — Вольха, выйдешь ли ты за меня замуж и примешь ли сей цветок, похожий на тебя как две капли воды? — У меня что, настолько взлохмаченная прическа? — хохотнула девушка, делая вид, что заправляет волосы за уши — на самом деле же пыталась скрыть ладонями румянец на щеках. Это выглядело настолько мило и необычно, что хотелось прямо сейчас спрятаться за всё теми же ладонями и заявить, мол, я в домике. Разумеется, в хорошем смысле. Вольха со вздохом отвела взгляд, будто бы задумавшись, но тут же снова заулыбалась, не удержавшись. — Конечно, я согласна! — Отлично! — Румпельштильцхен ловко поднялся на ноги и немедленно пристроил цветок среди волос Вольхи, где тот смотрелся весьма органично. — Вечером мы выпьем зелье в честь этого события! А пока оно — зелье — должно настаиваться весь день. Травница хоть и вздохнула удручённо, глаза её сияли радостью. Надо же! Не так уж сложно было это сказать, как ей всю жизнь представлялось. Наверное, потому, что сейчас она в своих желаниях не сомневалась. — А сейчас что? — А сейчас ты можешь лечь, чтобы выспаться, — хихикнул Румпельштильцхен. — Не уверена, что смогу уснуть сейчас, если даже ночью не получилось, — Вольха зевнула, как только вспомнила, сколько спала этой ночью. — Может, у тебя найдётся зелье какое-нибудь? — Я могу просто повести над тобой ладонью, и ты уснёшь прямо в этом кресле. Или рассказать историю, — Румпельштильцхен принял вид доброго сказочника, что выглядело довольно забавно. — Пожалуй, с историей выйдет интересней! — она устроилась в кресле. — Цветочек бы во сне не помять. А снимать его как-то не хочется… Нравится очень. — Не помнётся. Он же магией заряжен — с ним будет ровно то, что ты захочешь. А история… Румпельштильцхен уселся в своё кресло и, поразмыслив, начал: — Как-то жила одна маленькая принцесса — совершенно рыжая. В её царстве не было никого рыжего, поэтому её считали уродиной. У неё было очень много веснушек, и эти веснушки тоже считались уродливыми. Принцессе было очень обидно, и она никогда не смеялась и даже не улыбалась — кто станет улыбаться, когда его считают уродом? — Знаешь, мне почему-то не нравится начало, — поморщилась Вольха. — Мне тоже, но ты слушай дальше, — Румпельштильцхен сложил пальцы рук вместе и продолжал: — Однажды в этом царстве появился мальчишка. Откуда он был, никто не знал, но в чём штука — чужестранцев в царство не допускали; как-то раз один такой — не ребёнок, правда, — принёс беду в царство. Поэтому переход через границу был запрещён под страхом смертной казни или заключения в тюремную башню… Так вот, мальчишку схватили и повели на честный королевский суд. Король поглядел, что чужестранцу-то всего лет одиннадцать, и решил сделать исключение: сказал, что, если мальчишка заставит принцессу хотя бы улыбнуться, ему даруют помилование и даже, возможно, наградят. — Это что же, всё было так запущено? Ну, с царевной. Совсем-совсем, что ли, не улыбалась? Никогда? — девушка даже глаза закрыла, чтобы хотя бы задремать, пока историю слушает, но вопросы появлялись неожиданно, и не озвучить их было бы странно для неё. — История говорит, что совсем. Предстал, значит, наш чужестранец перед ней и смотрит — девчонка, такая же, как он. Совершенно рыжая, чуть ли не сияние вокруг её головы. И лицо светится веснушками. Только слишком строгое, лицо-то… И как-то ему назвать её захотелось, само на язык слово пришло: «Милая». Вольха улыбнулась смущённо, будто это не девочку из сказки милой назвали, а её. Вопросы все мигом исчезли, и стало интересно послушать, что же будет дальше, потому она замолчала. — Принцессу никогда так не называли. Нет, были льстецы, которые, чтобы получить награду, расточали ей пышные комплименты, но принцесса наша чуяла ложь и неискренность сразу. А тут… Посмотрела она на мальчишку, улыбнулась, и от этого ещё милее ему показалась. И с того дня случилось так, что все считали её такой вот — милой. А мальчик-чужестранец пошёл своей дорогой — какую именно награду он попросил, история умалчивает, но, кажется, что-то, что помогло бы ему вернуться на родину. Он, оказывается, заблудился и теперь искал путь домой, — Румпельштильцхен замолчал, словно думая уже о чём-то своём. — Эй, Румпель? — шепнула травница, не открывая глаз. — Я, кажется, ещё не уснула… — А я уже закончил, — Румпельштильцхен словно очнулся от своих мыслей. — Надо было сказку подлиннее выбрать, но я хотел, чтобы ты знала, какое самое подходящее для тебя слово, — он чуть улыбнулся. — Ну ладно, окупилось, — согласилась Вольха, снова заливаясь краской. — Я сделаю вид, что уснула, а ты поколдуешь, чтобы не надо было делать вид. Идёт? — и, не дожидаясь ответа, она зажмурилась. Румпельштильцхен молча повёл над ней ладонью, как и обещал — один, два раза. И поправил рыжий цветок в рыжих волосах. Вольха тут же провалилась в сон. Наверное, что-то ей всё-таки снилось… что-то про девочку, которую поцеловало солнце и которая совсем одна сидит на своём стульчике с высокой спинкой, похожем на трон, да играет с воображаемым другом, который всё вторит: «Милая». Но, по обыкновению, проснувшись, Вольха ничего из сна не запомнила. И даже не сразу поняла, который час. — С добрым вечерком! — пропел кто-то у неё над ухом. Кто сказал, что люди не умеют летать? Его явно не будили после долгого сна вот так. Потому что то, как Вольха подскочила с кресла, иначе чем своеобразным «полётом» назвать нельзя. — Ты чего так пугаешь? Решил всё же позаботиться о том, чтобы я на дне рождения внука не появилась? Во сне бы убил, изверг! — сердце дико колотилось, сама девушка пыталась дышать размеренно, чтобы унять это. Нет, ну надо же так умудриться! Тут засомневаешься, кто более сумасшедший: Лён или этот, чешуйчатый! Румпельштильцхен аж отшатнулся, но тут же принял обеспокоенный вид. — Я вовсе не хотел тебя пугать, — он изобразил заискивающую улыбку. — Не знал, что ты… так подскочишь. На столе уже стояла чаша из красного камня, а фиал с зельем Тёмный маг держал в руке. — Чуть не остался без… — взгляд её упал на сосуд в руке Румпеля, потом и на чашу, и предложение как-то само собой закончилось несвязным бормотанием, когда рыжая поняла, что всё это значит. — …Уже? Сейчас? — Ты не хочешь? — Румпельштильцхен слегка нахмурился. Что, если она действительно не готова, пусть он и выжидал столько времени? Откажется? Тогда он будет просто смешон со всеми своими стараниями. — Хочу! Хочу конечно. Просто… — девушка слегка покусала губу, прежде чем наконец найтись, как продолжить, и посмотрела на Тёмного. — Волнуюсь, вот и всё. — О! это… это преодолимо, — Румпельштильцхен ни за что бы не признался, что волнуется и сам. Вдруг не сработает? Он всё сделал, как надо, но частица неуверенности, не основанной ни на чём, всё равно оставалась. Он осторожно налил зелья в чашу, выпил сам, держа её обеими руками, и затем поднёс Вольхе. Девушка же пить явно не торопилась: подержала в руках, вглядываясь в содержимое чаши, посмотрела на Румпельштильцхена и, порывисто выдохнув, будто пить что-то крепкое намеревается (а кто его знает?..) опустошила её. Оказалось, почти безвкусное зельице. Она поставила чашу обратно на стол, прислушиваясь к своим ощущениям. — Я… ничего нового не чувствую. А ты? — Чувствую, что надо узнать, действует или нет, — Румпельштильцхен шагнул к ней с явным намерением сгрести в объятия и расцеловать, но вглядываясь в её лицо так, будто ждал согласия на это. Вольха и сама этого хотела, но спросить постеснялась, а сейчас живо закивала головой, делая шаг навстречу, и впилась поцелуем в его губы. Этого давно не было… слишком давно, как ей казалось, и даже когда очень хотелось, всё, что она могла — это легонько чмокнуть в щёчку. Сейчас же чувствовалось: если получится, то вырвется всё накопленное. Если же нет… Что же, если нет, то будет очень обидно. Румпельштильцхен ответил на поцелуй, крепко прижимая Вольху к себе и забывая обо всём. Опасения исчезли, когда опамятовался и обнаружил, что зелье действует; отстранил Вольху на миг и тут же снова, переполняясь радостью, стал целовать, как будто всю жизнь только этого и хотел. Целоваться Вольха особо и не умела, но, кажется, ему не было дела до её умений в этот момент, потому она позволила себе углубить поцелуй. Конечно, она никому никогда не скажет, что её переполняли не только радость и облегчение от того, что всё получилось, но и… да, наверное, это можно было назвать желанием. Что-то, чего она всегда боялась, но втайне от самой себя в эти секунды именно желала большего. Секунды или минуты? Сколько они так стоят, если дышать стало нечем отнюдь не только из волнения? Она неохотно отстранилась, всё ещё оставаясь очень близко к его лицу, и стала жадно глотать ртом воздух. Губы сами собой сложились в улыбку: — Получилось! — Ещё как, — прошептал Румпельштильцхен, в глазах которого горело желание вполне осознанное. Он чуть отступил, соображая, что теперь делать; захочет ли Вольха, чтобы он её… нет. Пока, но… В голову пришла великолепная мысль. — Пожалуй, теперь мы могли бы вывести твоё мастерство ученицы златопряда на новый уровень. Солома. Солома, не шерсть! Возможно, в процессе Вольха ощутит себя готовой к… тому, чего у неё ещё не было. — Правда? — Вольха так и просияла, хотя, казалось бы, куда ещё ярче блестеть её глазам после такого. Она прижалась к нему, обнимая, и на радостях чмокнула в висок. Ибо выражать свои светлые чувства более убедительно, наверное, хватит — ненадолго, однозначно, но перерывы же тоже нужны. В каком-то смысле, чтобы подпитать чувства ожиданием. — Можно прямо сейчас, да? — Конечно! — Румпельштильцхен широким жестом пригласил её к прялке и одним взмахом руки превратил шерсть в корзине в солому. Вольха постаралась хотя бы начать так, как делал это Румпельштильцхен, и пыталась убедить себя, что между работой с шерстью и с соломой нет почти никакой разницы, хотя на самом деле она наверняка была — не зря же Румпель сначала только первую позволил золотить. Может, даже большая, разница-то. Но попробовать же надо! Тем более, что об этом она едва ли не мечтала последнее время, сидя за прялкой и даже просто наблюдая, как прядёт Тёмный. Скручивать солому в нить оказалось не так просто, как шерсть, но ещё труднее было получившееся творение озолотить. Нет, кажется, мелкие крапинки кое-где блеснули — всё же с шерстью она тренировалась долгое время, — но этого ей было мало. — Думай не о том, какой ровной или красивой получится нить, и сколько в ней будет золота, — Румпельштильцхен, сидя на табурете, какое-то время наблюдал за ней, но не выдержал. Придвинулся чуть поближе. Мысленно подосадовал: надо было её на табурет усадить, тогда было бы легче, а сесть рядом — явно он будет мешать, а не помогать. Начал Румпельштильцхен как обычно — с поглаживания рыжих локонов и шеи под ними, а затем перешёл и к поцелуям, чувствуя, как его собственное желание растёт, и хочется перейти к большему прямо сейчас. — Думай о своих ощущениях… Пальцы у неё привычно задрожали и дыхание сбилось: так отчего-то случалось каждый раз, когда он к ней прикасался, и до сих пор это было для неё необычно, но дико приятно. Новинка — поцелуи, которых Румпель раньше себе не позволял, нравились ей ещё больше, и, переполняемая чувствами, она немного сдвинулась назад, ближе к нему, всё ещё скручивая нить и даже не замечая, как та покрывается золотом. Спрятав лицо между волос Вольхи, Румпельштильцхен поцеловал её ещё в верхнюю часть спины, обнаружил, что платье ему порядком мешает, и стал его расстёгивать, целуя уже её лопатки и позвоночник и дрожащими от нетерпения пальцами принимаясь за следующую пуговицу. Вольха зажмурилась было от удовольствия, оставила и нити, наслаждаясь, но осознание того, к чему ведут такие поцелуи, заставило её вздрогнуть и отстраниться. Не то чтобы ей этого не хотелось — напротив, желание от прикосновений только возросло, но что-то мешало отдаться этому чувству целиком. Возможно, они слишком торопятся? — Нет, — шепнула девушка, прикрыв на пару мгновений глаза, и полуобернулась к Румпелю. — Не сейчас. Я… не могу. Он замер и неловко отдёрнул руки. — Почему? — Вопрос вырвался почти бессознательно; сравнивать с чем-то своё разочарование Румпельштильцхен, пожалуй, не взялся бы. — Я не знаю. Я никогда ещё не… — она запнулась, не решаясь договорить, и снова отвернулась, чтобы скрыть пылающее почти под цвет волосам лицо. — Наверное, просто… страшно. Застегни, пожалуйста. — Но в этом нет ничего страшного, — мягко проговорил Румпельштильцхен, всё ещё колеблясь. — Я не… причиню тебе боли. О, вот в этом он мог даже поклясться. Тьма только недовольно шевелилась внутри, но выплеснуться на невинную жертву никак не могла. Он был уверен в своей способности её сдерживать. Сейчас — уверен. Вольха помедлила, опустив голову и раздумывая, прислушиваясь к себе и своим желаниям. Собственно, желание и побуждало прекратить издеваться над чувствами их обоих и согласиться, но оно же заставляло бояться настолько новых ощущений. Вольха верила, что нарочно Румпель не причинит ей боли, но страшилась того, что это могло получиться нечаянно. И всё же, нужно что-то сказать. Девушка снова повернулась к нему лицом и открыла было рот, чтобы повторить что-нибудь из уже сказанного в духе «не в этот раз», но осеклась, обратив внимание на взгляд Тёмного. Может, стоит всё же… это будет сложно — предстать перед ним без… без всего. И всё ещё страшно. Но ведь она остановит его, если вдруг что, так? — Я тебе верю, — она сказала совсем не то, что планировала минуту назад, да и действия были иного рода: вместо того чтобы уйти, Вольха потянулась к нему и сама поцеловала в уголок губ, опустив руку ему на колено — намекая возобновить ласки. Румпельштильцхен смутно понимал, почему ещё Вольха может бояться. Очень смутно. Скорее похоже на подозрения. Но и этого было достаточно, чтобы он был с ней очень осторожен. Он снова потянулся к пуговицам, снова стал целовать всё, что открывалось его взгляду; уткнувшись носом в спину Вольхи, потёрся о её кожу, которая была куда мягче его собственной, и тихо поинтересовался: — Уже не здесь? На скамье неудобно будет… — Не здесь, — согласилась девушка, комкая ткань платья. Волосы она убрала вперёд, чтобы не мешать Румпелю, и только сейчас почувствовала, как внизу живота появилось легкое приятное покалывание, которое будто бы усиливало желание, проснувшееся в ней с новой силой — нет, теперь она не сможет его остановить, что бы он ни сделал, потому что просто не захочет. Хотелось ей после того, как она решилась, только продолжения. — Ты же не заставишь меня подниматься наверх, правда? — Разумеется, нет, — всё так же тихо хихикнул маг, отрываясь от неё и щёлкнув пальцами, отчего их благополучно перенесло на кровать, уже разобранную. Всё так же поцелуями успокаивая Вольху, Румпельштильцхен постепенно стянул с неё платье и стал расстёгивать собственную рубаху, оборвав по дороге пару пуговиц — со своей одеждой он не церемонился, тем более, что у него её было куда больше, чем у Вольхи. Не подарить ли ей новое платье? Сперва попросив, конечно, описать, какое именно она хочет… — Не торопись так, я никуда не убегу, — Вольха улыбнулась, наблюдая, как пуговки укатываются по постели, и потянулась за новым поцелуем, при этом руками опустила ладони Тёмного себе на живот, сама принимаясь за его одежду. Пальцы быстро, вскользь прошлись по застёжкам и пуговицам, расстёгивая, потом нырнули под рубашку. Не сказать, чтобы ей нравилось, что её видят обнажённой, но с этих мыслей сбивало то, что действительно приносило удовольствие. — А кто тебя знает, — Румпельштильцхен окончательно решил не утруждать себя мыслями о лишних препятствиях и применил магию. Теперь он был в чём мать родила (если не считать того, что родился он не златочешуйчатым монстром), а вся его одежда вместе с Вольхиным платьем лежали на ближайшем кресле. — Вот теперь точно не убежишь, — Вольха очутилась крепко прижатой к телу Румпельштильцхена, и, не будь зелья, он бы не сумел контролировать свои эмоции — за это можно было поручиться, — и проснулась бы рыжая в постели с хромым слабосильным человеком. Вряд ли бы ей это понравилось. — Как же теперь быть? — притворно огорчилась девушка, ёрзая под ним, будто пыталась выбраться, только вот на лице её отражалось вовсе не огорчение, и улыбка была скорее хитрой, чем грустной. Вольха замерла, приподняла голову (теперь-то и тянуться не нужно было) и коснулась губами мочки его уха, одной рукой играя с волосами мага, другой поглаживая его запястье. — Меня пленили, м?.. Румпельштильцхен ответил ей весьма выразительным взглядом и накрыл её губы своими. Внизу шторы на обоих окнах с грохотом свалились, словно невидимые гвозди перестали их держать, но ни Румпельштильцхен, ни Вольха этого уже не слышали. А к утру уже все шторы в замке лежали на полу, и в комнаты впервые за много лет заглянули лучи восходящего солнца.